Слушать чужую историю болезни становилось уже утомительно и скучно. Дознаватель Муха поднялся:
— Шапку, стало быть, прихватил? Головной убор.
— Представьте себе. — Доктор недовольно нахмурил брови, шумно всхрапнул. Как будто одышка... Мысль его ещё трепетала по инерции, но уже не на вольном просторе, а теснилась в тёмном каземате головы. Прекратилось естественное истечение слов. А слова, как известно, это — дыхание мысли.
— Понятно. — Виталий Петрович немного помолчал. — Квартира покойного профессора, полагаю, тоже записана на вас?
— Так точно, — сухо отвечал доктор.
Встал из-за стола и принялся завинчивать золотое перо. Движение символизировало окончание разговора. Шлягер прошёл через кабинет, взялся за ручку, приоткрыл дверь, склонил голову. Виталий Петрович наполовину выступил в коридор. Но разговор их, вполне завершённый, имел, как оказалось, продолжение. Причём продолжение самое неожиданное.
— Простите, — вежливо сказал Муха. — Вот эта картина Малевича «Чёрный квадрат»... Слишком опасно нависает рама. Я бы на вашем месте поопасался.
— Опасаться здесь совершенно нечего. Это не «Чёрный квадрат». Это картина Альфонса Алле «Битва негров в тёмной пещере глубокой ночью». Написанная задолго. Впрочем, обознаться нетрудно.
— Благодарю вас, Адольф... Адольф... э-э-э... — мешкал в дверях дознаватель, ибо не мог припомнить отчества Шлягера.
Ладонь Виталия Петровича, протянутая для прощального рукопожатия, повисла в воздухе.
— Извините, я не Адольф! — твёрдо и как будто с обидой произнёс доктор. Отвёл свою протянутую для прощания руку.
Дознаватель, хотя с самого начала приготовился ничем не смущаться в этом лечебном заведении, всё-таки сильно поколебался. Виталий Петрович слышал истории про то, как доктора-психиатры от постоянного контакта с умалишёнными сами сходят с ума и попадают в собственные же палаты. Но доктор Шлягер развеял его страхи:
— Обознаться нетрудно. Адольф мой брат-близнец. Он по театральной части. Впрочем, сейчас уже вне этой сферы. К сожалению, после недавних гонений на театр... финансовых проверок... После пожара и всех событий брат мой несколько... э-э-э... — тянул доктор Шлягер, подыскивая благопристойное выражение. — Натура творческая, ранимая, подверженная. Несчастья подломили его. Подвела психика. Тоже лечился у нас. В одной палате с Бубенцовым. Но — увы... Ушёл, по его же собственному выражению, «из мира».
— Да вы что? — не поверил следователь, складывая руки на груди и возводя очи к потолку. — Неужели?
— Нет-нет, не самоубийство, — спохватился доктор Шлягер. — Но весьма близко. Ушли в Оптину пустынь под Козельском. Он и ещё один несчастный сотоварищ его, о котором вы спрашивали. Полубес Савёл Прокопович, надзиратель наш. Решили заживо замуровать себя в монастыре.
— В монастыре?! — изумился дознаватель. — Неужели такое возможно в наши дни?
— Возможно! Законы, к сожалению, не запрещают. Медицина бессильна! Пожив там некоторое время, оба пришли к убеждению, что устав обители недостаточно строг. Удалились в леса.
— Как можно жить в лесу?
— Отыскали дупло в старом дубе, поселились там. Символ получился. «Разбойники на древе распяты». Непрерывно псалмы поют.
В большой задумчивости, дознаватель покинул кабинет доктора Шлягера. Кажется, даже не простившись. По крайней мере, руки их так и не сошлись в прощальном пожатии.
Разумеется, подозрительный Муха не поверил ни единому слову доктора. Он видел здесь только махинации с фальшивыми деньгами, чужим имуществом. Обмен подделок на реальные ценности. Затем следовало вторжение в психику потерпевших. Преступная логика была очевидна. Овладеть квартирой, оформить на брата, а брата скрыть от правосудия в глухом лесу.
Некоторое время Виталий Петрович шёл по дорожке, приоткрыв рот, рассеянно глядя перед собой. На все расспросы Матвея Филипповича не отвечал ничего. Старик, пройдя вслед шагов тридцать, махнул рукою и отстал.
— Муму! — крикнул он сердито. — К ноге!
Кусты зашевелились, затрещали. Дознаватель Муха обернулся. Собачонка, смесь дворняги и таксы, вылезла на дорожку и, повизгивая, побежала к Матвею Филипповичу.
Глава 18
Ночной гость
1
Виталий Петрович отправился в последнюю точку, которую ему нужно было посетить. Миновал Путевой дворец царицы Елизаветы Петровны, увидел железнодорожную платформу, под которой жили супруги Бубенцовы.
Светлые, бесхитростные, доверчивые люди.
Дознаватель заглушил машину внизу, довольно далеко от платформы. Проваливаясь в снегу, стал карабкаться наверх. Скоро увидел то, что искал, — свежий сугроб. Но даже с близкого расстояния невозможно было с точностью определить, что там лежит — окоченевшее тело одинокого бродяги или занесло снегом бездомную собаку. Но следователь знал — там лежат двое. Лежат там двое под белой метелью, обнявшись так крепко, что смерть не разлучила их. Ерофей Бубенцов и жена его Вера.
Дознаватель Муха огляделся. Примерился. Вот отсюда, из-под платформы, сидя в холоде и сырости, эти несчастные видели свет из окон своей бывшей квартиры. На сердце дознавателя стало вдруг тихо, грустно, как будто он заглянул ненароком на заброшенное, занесённое снегом кладбище. Едва шевельнулось в его сердце это живое чувство, как немедленно стали слетаться, сгущаться, оживать подходящие, подобающие настроению образы. Металлическое ограждение платформы напомнило могильную ограду, огромный клён, что стоял за оградой, показался деревом кладбищенским. Чёрный ворон, склонив голову набок, глядел с высоты на Виталия Петровича. Сыпал снег, добавлял седины в чёрное оперение.
Виталий Петрович озяб на пронизывающем ветру. Он собирался уже спускаться с горы, когда вдруг прямо перед ним на снег опустилась... Дознаватель, конечно, оторопел и не сразу поверил глазам. На сверкающем снегу в двух шагах от него сидела огромная тропическая бабочка, пошевеливая чёрно-оранжевыми огненными крыльями. Хотя, если приглядеться... Кленовый лист, дорогие мои. Так легко обознаться! Обыкновенный кленовый лист, задержавшийся на мёрзлой ветке, наконец-то сорвался и упал на заснеженную землю. Виталий Петрович усмехнулся забавной оптической иллюзии, а затем, расставив руки, благополучно спустился к машине. Запустил двигатель, включил печку. Позвонил в службу спасения.
И пусть санитары разбираются с теми, кто лежит под снегом.
2
Дело о фальшивых купюрах можно было окончательно сдавать в архив. Всё оказалось просто. Как это всегда и бывает. Жизнь отсекает лишнее. Муха почувствовал вдруг страшную душевную опустошённость, такой упадок сил, что ему захотелось немедленно лечь, отвернуться к стене, с головой накрыться одеялом.
Виталий Петрович, служебный сухарь, чёрствый прагматик, атеист, затосковал оттого, что разрушилась та пусть ложная, пусть нереальная, но цветущая вселенная, которую он создал некогда, разбираясь в этом деле. Там, где фантазия нарисовала живописный мир, полный звуков, запахов, цветов, где возвела она таинственные замки с мостами, башнями, трубящими ангелами и переходами, не оказалось ничего, кроме унылого, голого, пологого плоскогорья. Го-го-го-о... Там, где воображение развернуло сверкающие дали, полные экзотических миражей, не оказалось ничего, кроме обыкновенного серого песка. Мир выцвел, потерял цену.
Пустота, скука воцарились в душе Виталия Петровича. Никакой секты в реальности не было. Пирамиды не существовало. Всемирный заговор ветвился, оказывается, только на расчерченном ватмане. Как жаль, что мир устроен так просто. Что нет в нём никаких скрытых пружин, тайных сил. Что никто ничем не управляет, ни о чём не заботится. Всё пущено на самотёк. А все те сложнейшие схемы взаимодействий, стрелки, кружочки, которые дознаватель так тщательно вырисовывал, всего лишь плоды его собственной фантазии.
Но почему-то особенно жалко было дознавателю Мухе признать, что не существовало никогда забавного персонажа по имени Амадей Вольфганг Готфрид Скокс! Это маленькое, ничтожное существо, этот эпизодический герой, только изредка выглядывающий из-за кулис, подающий свой куриный голос из-за стены, оказался выдуманным. А ведь как он украшал, как разнообразил дело, придавая всему происходящему мистическую глубину и значительность! Выяснилось, что свидетели напутали, насочиняли. Кивали друг на дружку, повторяли чужие слова. Не было никогда никакого Амадея Вольфганга Скокса, таинственного кочегара, повелителя адского огня.
3
Поздно вечером, почти уже в самую полночь, Виталий Петрович Муха вернулся в отделение полиции, кивнул сонному дежурному, поднялся в кабинет. Дело о таинственной секте и фальшивых купюрах лежало на столе. Дознаватель открыл папку в чёрном переплёте. На титульной странице фиолетовым фломастером выведено было: «Дело № 87-ж».
Не успел следователь подивиться этой неведомо кем приписанной букве «ж», как произошло нечто ещё более удивительное. Мёртвая буква ожила, зажужжала, поползла по странице. Дознаватель от неожиданности вскочил со стула, отпрянул от бумаг. Но тотчас опомнился и усмехнулся. То была очнувшаяся от зимней спячки обыкновенная муха. Безвредная и бесполезная. Муха легко может проникнуть в комнату тайных совещаний, взлететь к потолку, увидеть сверху лежащий на столе план захвата мира. Разглядеть этот дьявольский план во всех ужасающих подробностях. Она увидит истинную подоплёку мировой истории, математическую запись всех ходов. Что толку-то? Эх, муха-муха...
Однако как же напряжены нервы! Виталий Петрович подошёл к окну. На улице творилось настоящее светопреставление. Густой снег стеной валил с неба, едва проглядывали уличные фонари, в воздухе носились тёмные тени. Сшибались, схлёстывались, разлетались. «Остерегайтесь рогатых всадников!» Глупое предупреждение показалось теперь не таким уж глупым. Муха видел смутное отражение своего лица в тёмном стекле. Вздрогнул, пронзённый ощущением, что это не он разглядывает своё отражение, а призрак приник с улицы, вперился блестящими глазами, вглядывается в самый мозжечок. Виталию Петровичу стало страшно. Глубочайшая непонятная тревога овладела всем его существом. Дознаватель вернулся к столу, опустился в кресло. Несколько раз глубоко вдохнул, выдохнул, успокаиваясь.