Охотясь в Спале, недалеко от Варшавы, Александр III немало времени проводил в Польше, чувствуя там себя как дома. Он с уважением относился к местному населению, приглашал к себе соседей-поляков, охотился с ними. Частым его гостем был местный ксендз, который был метким стрелком и знатоком охоты. Примечательно, что в частных беседах с соседями Александр III признавал справедливость многих польских обид, но не считал возможным жертвовать тем, что считал национальными интересами самой России.
Царь любил и рыбалку, в особенности в финских шхерах. В своем дневнике он вел детальные подсчеты, сколько им было поймано щук, окуней, плотвы, язей, налимов и др. Именно за удочкой застал Александра III министр императорского двора: «Ваше Величество, в Европе может разразиться война». Ответ получил большую известность: «Когда русский царь ловит рыбу, Европа может подождать». Но и в дни охоты и рыбалки к императору непременно приезжал фельдъегерь с бумагами, над которыми приходилось сидеть до поздней ночи.
Царь за работой
Александр III весьма ответственно относился к своим обязанностям. Управляющий делами Императорской главной квартиры О. Б. Рихтер говорил: «За много лет, что я управляю комиссией прошений на Высочайшее имя… я не помню случая, чтобы посланный мною государю с вечера портфель с бумагами не был возвращен мне на следующее утро с исполненными делами». Обычно весь день императора уходил на встречи и приемы. Александр III работал с бумагами преимущественно ночью. Ему приходилось знакомиться с отчетами министров, главноуправляющих, губернаторов, генерал-губернаторов, командующих войсками и др. Император подписывал около 40 тысяч бумаг в год.
Обычно Александр III уходил к себе в кабинет около 9 часов вечера. По настоянию императрицы он дал слово работать «лишь» до 3 часов ночи. В это время камердинер должен был докладывать царю, что следовало заканчивать работать. Если же царь не обращал на это внимания, камердинер докладывал вторично. В третий же раз он просто тушил свет, несмотря на все протесты государя. Вставать же императору приходилось рано: ведь доклады министров нередко начинались уже в 9 часов утра. При этом, выслушивая министров, император не любил принимать решений в ходе личных аудиенций. Обычно он оставлял у себя министерские бумаги и работал с ними ночью.
Рабочий кабинет императора Александра III в Гатчинском дворце.
Есть много свидетельств тому, что Александр III весьма добросовестно читал поступавшие на его имя бумаги. Так, С. Н. Дурново, брат министра внутренних дел и председателя Комитета министров, рассказывал, что «на бумаге Синода с благословением на предстоящее императору путешествие положил резолюцию: “Не нуждаюсь”. Святые отцы решили, что государь подмахнул это слово ошибочно взамен другой бумаги, и через Победоносцева подложили новую бумагу, переписав первую. Ждали появления ее… уже с известным интересом. С ужасом читают новую резолюцию: “Сказал: не нуждаюсь”. Все взволновались. Тем временем император уехал в Данию. По возвращении оттуда принимал с докладом Победоносцева. Тот с большой осторожностью приступает к выяснению этого вопроса, намекая на горе членов Синода, вызвавших неблаговоление монарха. “А вы, Константин Петрович, читали эту синодскую бумагу?” – спросил император. “Как же, Ваше Величество”. – “Ну я вижу, вы ее или плохо, или совсем не читали. Вот там вместо архипастырского благословения было написано “архитектурное благословение”. Я и написал, что не нуждаюсь”».
В 1880-х гг. право личного доклада было тем более ценным, что новый государь принимал министров реже, нежели его отец. По словам П. А. Валуева, Александр III как будто бы сторонился своих ближайших сотрудников. «Доклады сокращены у него до крайних пределов, так что даже военный министр ограничивается одним докладом в неделю». Император тщетно пытался свести к минимуму и работу с бумагами. Великую тайну составлял тот факт, что государственный секретарь регулярно подготавливал краткие записки для Александра III, в которых излагалась суть представлявшихся меморий Государственного совета. С этой же целью император запретил Министерству иностранных дел «посылать… бумаги, касающиеся мелких государств, как, например, Испании и Португалии».
И все же Александр III чувствовал, что не справляется с «потоком» дел, которые шли через него. В итоге он попросил графа И. И. Воронцова-Дашкова, О. Б. Рихтера и дежурного генерала при императоре П. А. Черевина помогать ему разбираться в министерских докладах. Это все были люди, лично преданные царю, но не обладавшие серьезными знаниями и большими способностями. Нередко они честно признавались, что не справляются с поручением и не могут должным образом оценить ту или иную записку. «И вы меня покидаете», – упрекал их император.
Несмотря на все свои усилия, царь чувствовал свою полную зависимость от докладывавших те или иные вопросы министров. Тем не менее император доверял своим сотрудникам. Не любил злословия и интриг. Всякий стремившийся уронить доверие Александра III к своему коллеге падал в глазах императора.
Российское самодержавие
Российское самодержавие следовало стародавним традициям. Александр III, как и его предки, венчался на царство в Московском Кремле 15 мая 1883 г. Когда куранты пробили девять, императорская чета вышла на Красное крыльцо. Александр III и Мария Фёдоровна трижды поклонились многотысячной толпе, собравшейся на Соборной площади. Раздалось оглушительное «ура». Процессия двинулась в сторону Успенского собора. Над императором и императрицей держали золотой балдахин. Сановники несли регалии царской власти: корону, скипетр, державу, государственное знамя, щит и меч. Рядом шли гренадеры в форме 1812 года. Раздался удар большого колокола с колокольни Ивана Великого. Его подхватили все московские храмы. Начался бесконечный перезвон. Хор в пятьсот человек пропел гимн «Боже, царя храни». У дверей храма Александра III встречали митрополиты и архиепископы. Началась долгая церковная служба. И наконец, один из митрополитов снял с красной подушки корону и передал ее императору, который, в свою очередь, надел ее себе на голову. А затем взял вторую корону и надел ее на голову коленопреклоненной супруге. После этого царь подошел к иконостасу, взял чашу из рук митрополита и принял причастие. Ведь будучи главой церкви, император причащался сам. Вновь зазвонили колокола, раздался пушечный салют. Коронация закончилась. Начался праздник, который продолжался три дня. Он вместил в себя балы, банкеты, раздачу подарков народным массам. 26 мая, как раз в ходе коронационных торжеств, был освящен храм Христа Спасителя в Москве, сооруженный в честь победы России в войне 1812 г. Это положило конец многолетнему строительству, начатому еще в 1839 г. А в 1912 г., спустя почти 20 лет после смерти Александра III, ему был открыт памятник как раз там, рядом с храмом Христа Спасителя.
Казалось, царская власть незыблема. Однако не было сомнений, что самодержавие конца XIX века отличалось от самодержавия прежних веков. Усложнившийся механизм государственного аппарата исключал ситуацию, когда все решения исходили от одного человека. Император все более зависел от бюрократии, которая должна была обладать необходимыми знаниями и умениями.
В обществе господствовало убеждение, что политический курс с этого времени определялся «триумвиратом»: Победоносцевым, Толстым и издателем газеты «Московские ведомости» Катковым. Действительно, ими был инициирован ряд мер, направленных на корректировку законодательства эпохи Великих реформ: в сфере местного самоуправления, образования, судопроизводства.
И все же «как это было мало похоже на правду! – вспоминал Е. М. Феоктистов (в 1883–1896 гг. начальник Главного управления по делам печати). – Мнимый союз трех названных лиц напоминал басню о лебеде, щуке и раке. Относительно основных принципов они были более или менее согласны между собой, но из этого не следует, чтобы они могли действовать сообща. М. Н. Катков кипятился, выходил из себя, доказывал, что недостаточно отказаться от вредных экспериментов и обуздать партию, которой хотелось бы изменить весь политический строй России, что необходимо проявить энергию, не сидеть сложа руки; он был непримиримым врагом застоя, и ум его неустанно работал над вопросом, каким образом можно было бы вывести Россию на благотворный путь развития. Граф Толстой недоумевал, с чего же начать, как повести дело; он был бы и рад совершить что-нибудь в добром направлении, но это что-нибудь представлялось ему в весьма неясных очертаниях; что касается Победоносцева, то, оставаясь верным самому себе, он только вздыхал, сетовал и поднимал руки к небу (любимый его жест). Неудивительно, что колесница под управлением таких возниц подвигалась очень туго». В этом оркестре не было «первой скрипки». Впрочем, и сам «оркестр» не слишком подходил для этого названия: между «музыкантами» согласия не было. Все это позволяло утверждать П. А. Валуеву, что во времена Александра III в России фактически не было правительства, о котором можно было говорить в предыдущее царствование – в период господства, например, М. Т. Лорис-Меликова.
«Триумвиры» единого политического курса не представляли и, более того, нередко препятствовали реализации законодательных инициатив друг друга. Так, Победоносцев, как будто бы вопреки собственным запискам, воспротивился коренной ломке судебных учреждений, которую требовал Катков. Обер-прокурор Святейшего Синода противодействовал утверждению проекта университетского устава в катковской редакции. В итоге Катков относился к Победоносцеву крайне критически, имея на это все основания. Без всякой симпатии отзывался о Победоносцеве и граф Д. А. Толстой. Причиной тому был известный факт, что обер-прокурор подверг ревизии важнейшие мероприятия в сфере духовного образования, реализованные Толстым в бытность его главой Синода. Несогласованность действий, взаимная вражда и, как следствие, отсутствие ожидавшихся результатов давали повод консервативной части бюрократии упрекать себя в бездеятельности, неспособности предпринять решительные шаги, на которые всегда были готовы представители «либеральной партии». Встречая недоброжелательство со всех сторон, как будто бы всесильный Победоносцев старался избегать общения, реже появлялся на публике, постепенно уходил от дел. В феврале 1886 г. Е. М. Феоктистов писал: «Он еще более съежился, замкнулся в свою скорлупу и доводит это даже до непонятной крайности… Он ни единого раза не был ни в Государственном совете, ни в Комитете министров».