- Справедливо! Истинно так!
- Евстафий Никитин, ты при мне остаёшься. Пока стрельцы жребий кидают, отсчитай монеты из той шкатулки, что я тебе на сохранение отдал.
- Слушаю, Великий Государь. Да только ежели за каждого ныне павшего стрельца по три талера давать, то обсчитался ты: не двенадцать, а осьмнадцать монет потребно.
- Как так? - Удивился я. - Двоих в Кремле изменники застрелили, ещё двое - у той часовни в бою легли. Четверо выходит.
- Прости, Государь, но не досчитал ты двоих. Ивашка Трын, да Ивашка Чистой ещё в карауле оставались, твою скарбницу стеречь, когда мы к тебе, Государь, в Кремле на подмогу кинулись. Небось, воры их давно живота порешили. Так что осьмнадцать тех талеров получается, Государь!
Толковый у меня сотник: о своих людях думает, не боится с царём спорить...
- Добро. Решим так: раз пока никто их мёртвыми не видал, будем считать тех стрельцов без вести пропавшими. Семьям их - пока ничего не говорить, потому что вдруг - да объявятся? А серебро ты отдельно отложи, на всякий случай. Когда доподлинно об их судьбе узнаем, тогда и видно будет: семействам ли помощь выделять, или свечку в церкви 'во здравие' ставить. Доволен ли, сотник?
- Премного доволен, Великий Государь! - С низким поклоном ответил 'отец-командир'.
Толковый, всё-таки, мужик попался! Побольше бы таких.
ГЛАВА 4
Головы Большого, чаще именуемого Стремянным, и Сергеевского приказов - встречали наш подсократившийся отряд на полдороге к стене Деревянного города. Были они верхом в сопровождении пары конных стрельцов, вооружённых помимо сабель почему-то не пищалями и бердышами, а луками в фигурных плоских футлярах. Странно, мне отчего-то казалось, что стрелецкое войско - это поголовно пехота, а в кавалерии на Руси служат исключительно разные дворяне, казаки какие-нибудь русскоподданные татары. Ведь были же они, раз Иван Грозный 'Казань брал, Астрахань брал' и только Антон Семёныча Шпака проигнорировал? А Казань без татар - как Антарктида без пингвинов. Не бывает. Татары же - от рождения наездники. Помню, прибыло к нам как-то пополнение с Камы - хорошо ребятки воевали, хоть и молодые все. Вот только мало кто из них уцелел. Война...
При виде стрелецких командиров я ощутил резкое раздражение вместе с чувством узнавания. Это мой 'сосед', притихший было, вновь попытался активизировать управление телом: 'Кирюшка Огарёв да Епишка Сергеев, годуновские последыши! Супротив меня свояку прямили, ироды! Ишь, невесть что о себе мнят, благо - стрельцы их любят! Не то давно б надобно их подале сослать: в Терки, а того лучше - в Тобольский острог. Пусть бы там с самояди ясак имали!'.
Смотри-ка, его царское величество 'такую неприязнь к 'потерпевшим' питает - аж кушать не может', а это никуда не годится. Других стрелецких голов у меня сейчас нет, так что поумерь-ка злость, товарищ самодержец! Тем более, что чем дальше, тем проще мне тебя контролировать. Есть такое умное слово - симбиоз. Явление в природе, где есть ведомый и ведущий организмы, сосуществующие ко взаимной выгоде. А поскольку ты, величество, судя по историческим книжкам, самостоятельно доигрался до пальбы пеплом из пушки - то роль ведущего пусть будет у меня. В силу жизненного опыта, так сказать!
Ну что же, теперь я, по крайней мере, мог узнавать людей, с которыми сталкивался мой 'симбиот', а не спрашивать как дурак: 'Ваше имя-отчество? - Марфа Васильевна я!'... Так что будем налаживать взаимодействие с теми, кто имеется.
Приблизившись к нам, всадники спешились и, обнажив головы, с достоинством поклонились.
- Здрав будь, государь наш, великий князь, царь Всея Руси, на многие лета! Слыхали мы ныне сполох на Москве, ан пожара-то и нету, и вестника с твоего, государь, подворья не дождались! Не чаяли тебя тут узреть. Поздорову ли прибыл?
Стрельцы нахлобучили шапки и уставились на меня с видом почтительным, но вовсе не раболепным. На колени, по крайней мере, не падали, а то я уж думал, что это здесь повсеместная традиция. Хотя понятно: стрелецкий голова - должность солидная, по советским меркам - полковник, если не генерал-майор. Своё достоинство блюдут.
- И вам здравствовать, Кирилл... - в мозгу всплыло: 'Григорьев сын' - ...Григорьевич да Епифан Сергеевич! Слава Богу, Здоров я, и вам того желаю.
Тоже спрыгнул с коня: как-то неудобно беседовать, глядя на людей сверху вниз. Стрелецкие командиры при виде этого снова отвесили поклоны, как-то сразу растерявшись. Видимо, не в обычае Дмитрия было снисходить к людям такого ранга. Не бояре, чай, не воеводы...
- Прибыл я по делу, зная, о верности вашей присяге, отваге и воинском умении. Сегодня Василий Шуйский с иными изменниками ворвался в Кремль, чтобы, убив меня, самому сесть на престол. - На лицах стрелецких командиров промелькнула череда эмоций от растерянности до гнева. Хотя нет: Кирилл Огарёв, похоже, на заговорщиков вовсе не зол. Скорее, его мимика больше соответствует выражению 'этого следовало ожидать рано или поздно'. Похоже, личная неприязнь у них с царём взаимная... Учтём. А вот Сергеев - тот более открыт и событиями явно недоволен. - Однако, благодарение Господу, - моя рука при этих словах размашисто сотворила крестное знамение, хотя сам я креститься не собирался. Рефлекс, выработанный этим моим новым телом или это так 'симбиот' реагирует? - и этим славным воинам - указал на свой отряд, - мне удалось уйти с боями.
Окружающие тоже принялись креститься, один из стрельцов - тот, что с луком вместо пищали - тихонько, как ему казалось, забубнил молитву.
- Хотя изменники и грозили стрельцам, если те не выдадут меня на расправу, разорить Стрелецкую слободу и повырезать стрелецкие семейства, и жён, и детей малых, но десятник Евстафий Никитин Зернин со своими людьми, верные присяге своему государю, бой приняли и отразили врагов. За то Зернин пожалован мною в сотники, а все люди его отныне в охране моей избранной, а сами они и потомство их от всех поборов освобождены на вечные времена. Впрочем, об этом они сами и сами поведают, коль спросите. За Богом молитва, а за царём служба - никогда не пропадают.
Изменники шайками по Москве бродят, убивают иноземцев и тех русских, кто за твёрдый порядок стоит, семейства их уничтожают, дома грабят. Словом, ведут себя как враги не одного царя, но и всей Руси нашей. На пути сюда мы с такими дважды дрались. Верно я говорю, стрельцы? - Обратился я к своему отряду.
- Верно, государь! Так оно и есть, как Бог свят! - Загомонили воины.
Стрелецкие головы слушали царский монолог, не прерывая: субординация у военного человека вбита на уровне инстинкта. Услышав же стрельцов, они решились на продолжение беседы. Первым, по старшинству, заговорил Огарёв, смело глядя прямо мне в глаза:
- Исполать тебе, Великий государь, что очестил ты нас, холопей твоих, '-вичем'! Великая в том нам честь! За то почествование роду моему, да за то, что снял ты немилость свою царскую за прежнюю мою службу Борису, служить тебе буду изрядно крепко и я, и дети мои! - Голова Большого приказа вновь скинул колпак и, размашисто перекрестясь на купол виднеющейся неподалёку церкви, отвесил низкий поклон, коснувшись пальцами земли. Выпрямившись, он продолжил - Стрельцов твоих у меня под началом ныне четыре сотни да двунадесять. Да коней у них семь, да маштаков семь десятков, да кобыл две дюжины. Сам ведаешь, государь, какова лошажья убыль была о прошлом годе, как Борис супротив тебя ратился, да до того в голодуху тоже урон был велик. Огненного бою довольно, рушницы, почитай, у трёх сотен есть. Да вот огненного зелья да свинцу через твоё, Великий государь, нелюбье, дьяки на мой приказ в сем году не отпускали. Так что великой пальбы нам учинять немочно. Одначе, поелику род Шуйских стола царского недостоин, мы руку твою держать будем, ибо радением своим о люде русском ты, государь, поколебал наветы и хулу, кои в досюльные времена возводили на тебя борисовы людишки, дескать, расстрига ты, а не царь-Иванов сын. Да и расстригу того, Юрья, Борисова сына Нелидова-Отрепьева, многия видоки признавали, сиречь лжу не тебя возведённую, мы зрим и ей ныне отнюдь не поддаёмся. Повели, государь: верой тебе послужим!
Командир Стремянного приказа вновь поклонился, не снимая, однако, при этом шапки, и не так низко, как прежде. Надо понимать, что этикет на Руси этого времени не менее сложен, чем в Европе, и глубина поклона знающему человеку говорит больше, чем выписывание ногами кренделей разными хитрозадыми европейцами, требующих себе очередную 'Кемску волость'.
Стрелецкий голова Епифан Сергеев повторил те же манипуляции с шапкой, поклонами и благодарностями за высокую честь, оказанную ему простым обращением не как к царскому холопу, каковыми на Руси считались практически все, а с уважением, по имени-отчеству, что и Огарёв, явно стремясь перещеголять своего старшего 'коллегу' в степенности. Русский этикет суеты не любит...
- Повели, Великий государь, супротив воров ополчаться! Стрельцов твоих у меня три сотни без единого, все пеши. Однако ж огненного бою довольно: рушница у каждого, да пистоли у дюжины со двумя, своекоштные, да зелья довольно. Одначе свинцу недостаток: в сумках-то жеребейных по дюжине пуль, как указано, имеет, почитай, каждый, а вот запасцу вовсе нет. В приказной избе осьмушка с пуда осталась, а своекоштно покупать его стрельцам не на что. Поелику цесарские да аглицкие немцы его, почитай, и не везут боле на Москву, а что и продают - так не мене пяти алтын требуют, басурманское семя! Так ты, Великий государь, повели, как воров побьём, нам того свинцу отпустить пудиков с пять, ибо без оного пальбе учить немочно.
Взгляд холодных серых глаз спокойный, глядит на царя без подобострастия и приниженности. И впрямую требует награду за силовую поддержку, не стесняется. Причём не для себя лично, а для пользы дела. Толковый мужичок...
- Будет! Всё будет: и свинец, и зелье, да и милостью царской никого не обижу! А теперь - давайте-ка, ведите меня куда сами знаете: не годится на улице беседу вести!..