Миновав печальное место, мы вскоре услышали характерный шум рукопашного боя: лязг металла о металл, разноязычные проклятия и команды, вскрики поражаемых сталью людей.
- Великий Государь, дозволь поворотить вобрат? Там подале еще проулок есть, по нему к Скородому и выберемся. Дольше, но твоему царскому величеству гораздо сохраннее - Желание сотника избегать, по возможности, стычек, имея под своей командой отряд численностью в десять человек, включая самого Зернина и тщательно оберегаемого самодержца, было понятно.
Но, с другой стороны, царь, прячущийся в заулках и норовящий удрать от опасности, даже не увидев, что именно ему грозит - вряд ли будет пользоваться авторитетом у окружающих.
Ведь я сам всегда презирал 'начальничков', прячущихся на войне далеко в тылу под пятью накатами блиндажей, а в мирное время просиживающих кожаные кресла в кабинетах размером со спортзал. Они отгораживались от народа адъютантами, секретарями, секьюрити, полицаями, хитрыми и несправедливыми законами - и народ их люто и вдохновенно ненавидел. И рано или поздно такая ненависть выплёскивалась: то Пугачёвщиной, то Пятым годом, то Семнадцатым...
Сейчас вот дело идет к Смуте, к очередной междоусобице, в которую подбросят огонька и поляки, и шведы. Внук рассказывал когда-то, учась в аспирантуре, что когда первые Романовы провели учёт налогов на Руси, выяснилось, что много существовавших еще при Годунове сёл и мелких городков просто исчезли. Жилища сгорели или были разрушены, а жители - кто погиб, кто сбежал, кого угнали в неволю...
- Нет, Евстафий Никитин. Там нас не ждут и не знают нашего числа. Атакуем с ходу! Но сперва предложим сложить оружие. Не дело лишний грех на себя брать, русскую кровь лить зря. А вот коли не сдадутся, тогда и бить: кровь их на них же будет.
Понял ли?
- Слушаю, Великий Государь! Твоя воля.
Несколько кратких команд, очередное перестроение, трехминутное движение между неизменными московскими заборами-частоколами - и вот перед нами место стычки.
Толпа человек в тридцать, среди которой мелькают и бойцы во вполне приличных тегиляях, кое-кто - даже в шлемах и при саблях, норовит прорваться в крохотную деревянную часовенку, на ступенях которой отмахиваются длинными клинками двое бойцов в европейских шлемах и железных кирасах. На земле лежит с дюжину тел, одетых как в русские кафтаны, так и в европейскую одежду. Некоторые из них еще подают признаки жизни, но большинство не шевелится даже когда попадает под ноги нападающим.
Увлеченные боем сражающиеся даже не заметили появления нашего отряда: никто из атакующих не смотрел в нашу сторону, а защитникам часовни было откровенно не до того.
Воспользовавшись этим, стрельцы выстроились в две шеренги. Первый ряд, укрепив пищали на бердышах в качестве подставки, приготовился дать залп. Задние же держали заряженные ружья, чтобы сразу же передать их передним, если первые выстрелы не вразумят разошедшихся вояк.
Я, по чапаевскому завету, обозревал местность с возвышенности, роль которой играл отнюдь не киношный чугунок из-под картошки, а трофейный жеребец.
- Нет, ты посмотри, сотник, какое нахальство! К ним, понимаешь ли, сам царь прибыл, а они даже 'здравствуй' не сказали!
Стоящий рядом с обнажённой саблей на плече Зернин, оценив шутку, усмехнулся:
- Так невежи ведь, Государь! Видать, пороли их мало и с небрежением. Дозволь вежеству поучить?
- Поучишь ещё. А ну-ка - обратился я к 'молодому специалисту по переводу с челюстно-лицево-травмированного' на общепонятный русский, - пальни-ка разок вверх, чтоб заткнулись. А то их и не перекричать, так чего зря глотку надсаживать!
- Слушаю, Великий Государь! - щелкнул курок, воспламененный фитилём порох зашипел, разбрасывая весёлые искорки, и выстрел громыхнул, перекрывая гвалт и звон металла.
От неожиданности, как мне показалось, участники сражения на миг застыли. Кто-то из нападающих кинулся в стороны, огибая часовню, кто-то чуть отступил, вероятно, подумав, что прибыла огневая поддержка и опасаясь оказаться на линии огня. Но многие из толпы повернулись на звук выстрела, видимо, разумно рассудив, что обороняющиеся бойцы никуда со ступенек не денутся, а вот пренебрегать пищальниками за спиной не стоит: такое равнодушие может быть весьма чревато.
Не думаю, что вид стрелецкого десятка с готовыми к залпу ружьями доставил погромщикам удовольствие, учитывая, что стволы были направлены не куда-то, а прямо в них.
- А ну, прекратить безобразие! Всем - убрать оружие и отойти! Старшие - ко мне! Что здесь происходит?
Разумеется, что происходит - абсолютно ясно: кем-то организованные, вооруженные и разагитированные москвичи развлекаются этнической чисткой иностранцев. Это у нас в стране такая старинная национальная забава, называется 'понаехали тут!'. Думаю, организатор этого локального геноцида уже примеряет перед зеркалом Шапку Мономаха.
'Боярский царь Василий Шуйский', как утверждалось позднее в книгах, сумел 'прославиться' исключительно резнёй мужиков, клятвопреступлениями и передачей польскому королю русских городов. Эта порода 'боярских царей' с веками не меняется: партбоссы Ельцин и Кравчук, ставшие президентами, олигархи Ющенко, Кучма, Янукович, Парашенко - все они сперва кричали о 'народном благе', судорожно набивая карманы, а набив - о народе и не вспоминали, продолжая хапать, как не в себя. Видимо, генетический сдвиг...
- Православные, подсобите, выпалите в тех немчинов! А то они, анчутки, вон уж сколько наших посекли! - Один из мужиков в тегиляях, не иначе, решил, что стрельцы прибыли на подмогу.
- Как стоите перед Государем?! - не сдержался мой сотник. - А ну, пади, не то батожья отпробуешь!
Никто не поспешил выполнить команду. Напротив, к нам развернулась уже практически вся толпа. Угрюмо-яростные бородатые лица не отражали ни малейшего желания подчиниться. Скорее - наоборот.
Воспользовавшись передышкой, двое воинов на крыльце часовни, устало опустив клинки, отступили к самым дверям, стремясь хотя бы прикрыть спины.
- Повторяю: всем убрать оружие и разойтись! Я, царь и великий князь Всея Руси Дмитрий Иванович, вас всех прощаю и отпускаю с миром. А кто ослушается - тем смерть!
Толпа колыхнулась. Кое-кто и вправду в растерянности опустил топоры, сабли и окованные железными полосами дубины. Пара мужиков принялась часто креститься, то ли отгоняя дьявольское видение, то ли молясь про себя о вразумлении: царь ли доподлинно этот всадник, пусть и в богатом кафтане, но всё же не облачённый в расшитые золотом царские бармы с венцом на голове, который окружен не огромной свитой, а всего лишь десятком стрельцов?
Но вот на 'одоспешенных' мой приказ подействовал, как детонатор на взрывчатку.
- Православные, то воры!
- Бей их, пока не палят!
Страшное дело - сила примера. Уверен: если бы хоть один из мужичков в тегиляях швырнул свою саблю под ноги - за ним оружие побросали бы все. И удалось бы решить дело миром, не проливая русской крови.
Но тут случилось иначе: сперва полдюжины хорошо вооруженных бойцов кинулись на нас, рассекая воздух клинками, а мгновение спустя за ними с воплями рванула почти вся толпа.
- Бей воров! Круши!
- Пали! - По команде сотника пять пищальных стволов расцвели пламенеющими тюльпанами, швырнув в нападающих куски горячего свинца. Сложно промахнуться по куче врагов с пятнадцати метров даже из таких карамультуков.
Несколько передних упали, мешая другим бандитам, кто-то в испуге отшатнулся и, воспользовавшись этой заминкой, уже без команды, вразнобой пальнули две остававшиеся заряженными пищали.
- Бердыши вздень! Левой ступи! Держать строй! - Нет, правильно я Евстафия назначил сотником. Не теряется мужик, командует толково. Вот где бы только сотню для него набрать?
А бандиты-то молодцы, не трусят. Набежали толпой, хоть и выбило у них не менее десятка. Даже жаль таких рубать: сразу видна русская удаль.
Стрельцы бердышами отмахиваются - словно косами поутру луговину косят. Звенит железо о железо, стучит, перерубая кости, чавкают лезвия топоров в парном мясе, алая кровь брызжет на красные кафтаны.
- Постоим за Государя Димитрия!
Кто-то из передних стрельцов упал, пропустив в грудь острие клинка. Тут же на его место заступил Евстафий Зернин. Молодец, истинно молодец! Тяжёлая сабля мелькает, то сшибаясь с вражеским оружьем, то просекая сукно кафтанов и тегиляи.
Рукопашный бой короток: долго тяжёлой железякой не помашешь. Тут уж кураж на кураж, упорство - на упорство, сила на силу. Вот справа подался стрелецкий строй: ещё кто-то упал, охвативши окровавленную голову. Ну, даёшь резервы!
- За Русь! - Верховой - это вам не пеший-пехотинец, это посильнее всяких 'Фаустов'. Ну, вспомним службу в кавалерии!
Склонившись вправо, добавляю вес тела в сабельный удар. Всё, как учили, с потягом назад. Клинок, попав под высокий ворот тегиляя, врубается в чужую шею.
Карие глаза давешнего агитатора по-детски изумлённо наполняются слезами, будто свежепреставленный в последний миг хочет спросить: 'меня-то за что?!'. Не спросит уже. Эх, Смута, мать её!
Конь хорош, хотя и пуглив: видно, что ращён не для боя, а для парадов. А вот стрелецкая сабля - дрянь: руку-то перекрестие защищает сносно и в ладони неплоха, ухватиста. Но вот весит... Рубишь - словно арматуриной машешь. Да и железо - тоже дрянь: почти при каждом ударе по подставленному оружию противника на клинке остаются отметины. Стараюсь по мере возможности не убивать: лишний грех ни к чему, а раненый в такой рукопашной - уже не боец. Сабля и бердыш не так 'гуманны', как автоматная пуля, к примеру. Та, если не пробьёт жизненно важный орган, даёт возможность, перевязавшись, продолжать стрелять. А здесь каждый удар - это раздробленные кости, рассечённые мышцы, бешеная потеря крови... Нет, с такими ранами особо не повоюешь.
Хорошо, что мои стрельцы, в отличие от большинства нападающих, профессиональные воины, хоть и из столичного гарнизона. Рубиться умеют всяко лучше этого сброда, причём настолько, что разница в численности, похоже, скоро исчезнет.