Так и не приняв окончательного решения, я заснул, и, как часто бывает, сон подсказал мне, как поступить. Мне снилось, что я сижу в консульском кресле в пустом зале. Неожиданно предо мной предстал гений-хранитель Римского государства; я с легкостью узнал его по многочисленным изображениям времен республики. "Я долго и неотступно следил за тобой, Юлиан, - сказал мне гений, - и всегда желал возвысить тебя еще больше, но ты каждый раз отказывался. Итак, слушай же: если ты и на этот раз, когда к тебе взываю не только я, но и множество людей, откажешься, я оставлю тебя и ты меня больше никогда не увидишь".
Проснувшись в холодном поту, я спрыгнул с кровати. Как часто бывает после глубокого сна, все в спальне казалось мне незнакомым, даже угрожающим. Чтобы проснуться окончательно, я подошел к окну и открыл ставни. В комнату ворвался бодрящий морозный воздух. В небе гасли звезды, на востоке занималась заря.
С площади по-прежнему слышалось размеренное: "Август! Август!" Горожане провели там всю ночь, согреваясь у костров. Я решился и вызвал слугу. Он помог мне одеться в пурпур, и я вышел на галерею.
По всей видимости, во дворце никто, кроме меня, в эту ночь не сомкнул глаз - по залам и коридорам сновали люди, похожие на мышей, ищущих щель, в которую можно юркнуть. В зале заседаний я нашел Деценция, здесь же находились почти все мои советники. Первые слова, которые я услышал, были:
- Теперь все в воле цезаря, и нам уже ничего не изменить… - это кого-то успокаивал Евферий.
- Вот именно, - сказал я, и все встали.
Ко мне приблизился Деценций, за ночь осунувшийся и обросший щетиной:
- Цезарь, только ты можешь их остановить! Призови их к повиновению Августу, тебя они послушают.
- Да, я хочу к ним обратиться, и немедленно, - улыбнулся я Евферию. - Если желаете, вы все можете подняться со мной на помост…
Деценций явно не желал такой чести, и за мной последовали только мои друзья. Мы все вместе направились к главному выходу.
- Будьте готовы ко всему, - предупредил я их. - Что бы я ни сказал, не удивляйтесь. - Я махнул рукой, испуганные часовые отодвинули засов и распахнули ворота.
Вдохнув полной грудью морозный воздух, я вступил на площадь. Увидев меня, толпа заволновалась, послышались приветственные клики. Я взбежал по лестнице на помост, мои друзья следом. Охрана, обнажив мечи, выстроилась вокруг помоста. Толпа подалась назад. Я взмахнул рукой, прося тишины, но прошло немало времени, прежде чем площадь затихла. Начать я решил сдержанно.
- Вы разгневаны. У вас есть на то все основания, и я на вашей стороне. Вы не хотите воевать далеко от родины и подвергать себя опасности ради чужой земли? Будь по-вашему, но для этого не требуется никаких революций. Расходитесь по домам, а я обещаю, что никого из вас не отправят на войну дальше Альп. Я беру это на себя. Август выслушает мои объяснения и поймет их, ибо он мудр и справедлив.
Таким образом, я исполнил свой долг перед Констанцием, и моя честь не пострадала. Что же будет дальше? На мгновение все замолкли. И вдруг толпа снова разразилась воплями: "Август!", послышались оскорбительные выкрики в адрес Констанция, а кое-где и в мой: меня обвиняли в малодушии. Тесня охрану, толпа стала пробиваться к помосту, а я стоял не шевелясь и молча смотрел на восток - туда, где над крышами домов загорался новый день, серый и холодный.
- Соглашайся, а то убьют, - прошептал мне на ухо встревоженный Евферий, но я ничего не ответил. После вещего сна я знал, что должно произойти, я видел это так же ясно, как гения Рима ночью во сне. Более того, все это утро казалось мне продолжением того сновидения.
Между тем толпа смяла цепь охранников и прорвалась к самому помосту. Какой-то солдат взобрался на плечи другому и схватил меня за руку. Я не отстранился. Затем вновь как во сне, но приятном, когда ты понимаешь, что спишь, а потому ничего не боишься, я спрыгнул прямо в толпу. Меня подхватило множество рук, меня понесли на плечах. Грянуло оглушительное: "Август!", в нос ударил крепкий запах пота и чеснока, и мощные солдатские руки подняли меня высоко-высоко, как жертвоприношение солнцу.
На глазах у всей толпы самый неистовый из солдат приставил мне к сердцу меч и закричал: "Соглашайся!" Я глянул ему прямо в лицо, увидел нос, испещренный красными прожилками, ощутил сильный запах перегара, и мне показалось, что я знаю его давным-давно. Спокойно, как нечто само собой разумеющееся, я ответил:
- Я согласен.
Толпа ликующе взревела. Меня подняли на солдатский щит и обнесли вокруг площади, как галльского или германского короля. Так я был провозглашен самодержцем - не в Риме и не по римскому обычаю, а в варварской стране и по обряду варваров.
Когда меня вновь поставили на помост, кто-то закричал, что теперь мне на голову нужно возложить венец. Между тем у меня не было никакой диадемы, в противном случае мне бы не сносить головы. Так я и сказал людям, и какой-то конник закричал: "Возьми диадему у жены!" Толпа добродушно рассмеялась. Беспокоясь, как бы самый великий миг в моей жизни не опошлили, я быстро нашелся и сказал: "Кому нужен император, который носит женские драгоценности?", и это вразумило толпу. Тогда на помост вскарабкался верзила Марий, знаменосец петулантов. Сняв с шеи обруч с цепью, на которой крепится орел легиона, он оторвал цепь и, подняв обруч у меня над головой, провозгласил: "Слава Юлиану Августу!" Толпа подхватила этот клич, и Марий надел погнутый обруч мне на голову. Дело было сделано.
После этого я попросил тишины. Толпа повиновалась.
- Сегодня вы явили свою волю, - сказал я. - Обещаю, пока я жив, никому из вас не придется об этом пожалеть. - Затем, вспомнив, что полагается делать в таких случаях, я добавил: - Каждому из присутствующих дарую пять золотых монет и фунт серебра. Да благословит Бог этот день и то, что мы вместе свершили. - Закончив, я, прыгая через ступеньки, стремительно спустился с помоста и бросился во дворец.
-XIV-
Я прошел прямо к жене. Она уже знала о случившемся и сидела в постели, окруженная придворными дамами. Ее успели причесать, а ее желтоватое лицо под толстым слоем румян выглядело особенно жалким.
- Свершилось, - сказал я.
- Отлично. - Она взяла мои руки в свои и на мгновение с силой сжала. - Теперь нас ждет война.
- Да, но не сразу, - кивнул я. - Я извещу Констанция о том, что это произошло против моей воли. Так оно, кстати, и было. Думаю, ему достанет ума признать меня Августом Запада.
- И не подумает. - Елена выпустила мои руки.
- У меня остается надежда.
Смерив меня пристальным взглядом из-под полуопущенных век (от близорукости она всегда щурилась), Елена прошептала:
- Юлиан Август.
- Ну да… милостью толпы на главной площади провинциального городка, - улыбнулся я.
- Милостью Божией, - поправила меня она.
- Я тоже так думаю. По крайней мере, верю. Как бы очнувшись, Елена спустилась на землю:
- Когда ты ушел на площадь, здесь был один из моих офицеров. Он сообщил мне, что против тебя готовится заговор. Тебя хотят убить прямо здесь, во дворце.
- Меня надежно охраняют. - Я не принял ее предостережения всерьез, но Елена покачала головой.
- Это самый лучший офицер в моей охране. Я ему доверяю. - Елена, как и все члены императорской фамилии, имела в своем распоряжении не только прислугу и свиту, но и собственную охрану.
- Хорошо, разберусь. - Я встал и хотел идти.
- Во главе заговора стоит Деценций.
- Естественно.
Когда я был уже у двери, она вдруг воскликнула: "Приветствую тебя, Август!" Обернувшись, я со смехом отозвался: "Приветствую тебя, Августа!" Елена радостно улыбнулась. Мне не приходилось видеть ее такой счастливой, как в ту минуту.
Я направился в зал совета, где уже собрались все мои придворные, включая Деценция. Не тратя времени на вступления, я сразу перешел к делу.
- Вы все свидетели: я никоим образом не подстрекал солдат и не просил у них оказанных мне… незаконных почестей. - После этих слов по залу прокатился разочарованный ропот, а Деценций, казалось, приободрился. Я дружески ему улыбнулся и продолжил: - Обо всем происшедшем я без утайки доложу императору, заверив его, что сохраняю верность своему долгу, не только верноподданническому, но и братскому. - После этих слов все недоуменно переглянулись, а Деценций шагнул вперед.
- Если решение… цезаря и в самом деле таково (назвать меня после того, что случилось, цезарем требовало немалого мужества, и его преданность своему государю вызывала невольное уважение), то первое, что должен сделать цезарь, - это навести порядок в своих войсках, а затем исполнить волю Августа и отправить на восток требуемые воинские части.
- Дорогой мой трибун, - мой тон был умильным, как у самого сладкоречивого адвоката, - я готов отдать за государя жизнь в битве с любыми варварами, но то, что ты требуешь, свыше моих сил. Я не желаю, чтобы меня растерзала армия, на создание которой я потратил пять лет жизни, - армия, которая виновна лишь в том, что слишком любит меня и недостаточно - государя. Нет, я не могу вернуть то, что получил из их рук. - Внезапно я вспомнил, что импровизированная диадема все еще у меня на голове, и, сняв, повертел ею в воздухе. - Что это? Принадлежность солдатского снаряжения, не более того. - Я уронил обруч на стол. - Не намерен я также посылать солдат в Персию, трибун. Прежде всего, они туда просто не пойдут, кто бы им ни приказал - я или кто-либо иной.
- Значит ли это, цезарь, что ты хочешь восстать против Августа? - замогильным голосом вопросил Деценций.
Я отрицательно покачал головой:
- Я сделаю все, чтобы не выйти из его воли, но не знаю, удастся ли это. Сейчас мы составим Констанцию послание, но лучше ты сам напиши ему, что произошло. Не сомневаюсь, твой правдивый рассказ поможет императору войти в наше положение.
По залу прокатился сдержанный смешок.
- Отлично, цезарь. Позволишь ли мне удалиться?