ин, – дворец, в котором живет императрица, найден пустым, и с удивлением услышали, что императрица еще в пять часов утра потаенно уехала в Петербург»…
Легенды и слухи
«Неприличная» песня о Екатерине
Петр III не только не скрывал своей связи с Воронцовой, но и не раз высказывал намерения оставить опостылевшую ему супругу. Слухи о секретной подготовке некоей уютной келейки для разведенной императрицы в Шлиссельбургской крепости, неподалеку от тюрьмы Ивана Антоновича, ползли по столице. В письме барону Остену в июне 1761 года сама Екатерина писала: «Против меня замышляют ужасные вещи. Отец и дядя госпожи Воронцовой замышляли заточить меня и посадить ее на мое место». Опасения эти, как сказано выше, не были лишены основания. Этот, казалось бы, мелкий эпизод придворной жизни отразился в сознании народа. В 1766 в Москве была записана песня, бывшая, как писали шпионы, «между простым народом в употреблении». Песня была посвящена печальной судьбе императрицы и сочинена в жанре плача:
Мимо рощи шла одиниоханька, одиниоханька, маладехонька.
Никого в рощи не боялася я, ни вора, ни разбойничка, ни сера волка —
зверя лютова,
Я боялася друга милова, своево мужа законнова,
Что гуляет мой сердешный друг в зеленом саду, в полусадничке,
Ни с князьями, мой друг, ни с боярами, ни с дворцовыми генералами,
Что гуляет мой сердешной друг со любимою своею фрейлиной, с Лизаветою
Воронцовою,
Он и водит за праву руку, они думают крепку думушку, крепку думушку,
за единое,
Что не так у них дума зделалась, что хотят они меня срубить, сгубить…
Ко всем прочим проблемам Екатерина оказалась беременной от Орлова и держала это в тайне от Петра III. В апреле 1762 года она родила мальчика – сына Орлова (будущего Алексея Григорьевича Бобринского). Новорожденного тотчас тайно увезли из дворца в дом камердинера императрицы Шкурина. Друзья Екатерины предлагали не сидеть сложа руки и, пользуясь всеобщей ненавистью к Петру III, свергнуть его, заточить в каземат, чтобы самой править как самодержице или как регентше при малолетнем императоре Павле I. Ситуация начала лета 1762 года этому благоприятствовала: особенно негодовала армия и гвардия, которые должны были вскоре садиться на суда и плыть на войну с Данией. Российский император хотел отомстить ей за аннексию в 1702 году части Голштинского герцогства. О том, что эта война была непопулярна, как, впрочем, и прусского покроя мундиры, в которые переодели армию, много говорить не приходится. Екатерина знала, что она не одинока, и верные друзья пойдут за ней без колебаний – стоило только посмотреть на Орлова и его братьев. Кроме того, отдельно от Орловых Екатерина обсуждала вариант переворота с графом Кириллом Разумовским – влиятельнейшим сановником и командиром Измайловского полка, а также воспитателем наследника Никитой Паниным. Эти люди тоже были готовы поддержать Екатерину. Но, как бывает в подобных случаях, решиться на такое отчаянное дело, как переворот, было трудно. Для этого нужен был повод, толчок, после которого возврата назад уже не было бы. Им и стал инцидент на торжественном обеде 9 июня 1762 года, когда Петр III, разгневавшись на свою жену, в присутствии знати, генералитета, дипломатического корпуса крикнул ей через весь стол: «Folle!» («Дура!») «Только с этого дня, – писала потом Екатерина, – я начала склоняться на предложения, которые мне делались с самой кончины императрицы Елизаветы».
Дворцовый переворот. 1762
«Пора вставать, все готово, чтобы провозгласить вас!» – таковы были исторические слова, которыми Алексей Орлов рано утром 28 июня в Монплезире приветствовал внезапно разбуженную им Екатерину. Она тотчас встала, быстро оделась и вместе со своей фрейлиной Екатериной Шаргородской села в карету, которой управлял Орлов, и поехала в Петербург. Алехан (так звали Алексея Орлова близкие) кучером был отменным: от Петергофа до Автово он доставил императрицу за полтора часа. Там Алехан бережно передал ее, как ценную эстафету, брату Григорию, который уже поджидал карету с государыней. Они пересели в коляску и поехали в слободу Измайловского полка. Здесь коляску окружили измайловцы, оглушительно крича здравицы «матушке». Тут же полковой поп привел солдат и офицеров к присяге и, во главе со своим командиром графом Кириллом Разумовским, измайловцы двинулись за коляской к казармам других полков, которые один за другим переходили на сторону императрицы. Отовсюду бежал народ: казалось, что происходил не государственный переворот, а триумфальное шествие, демонстрация победителей на Невском проспекте. На некоторое время шествие остановилось у Казанского собора для богослужения, а потом двинулось дальше. В Зимнем дворце императрицу уже ждало все «государство» – Сенат, Синод, чиновники, придворные, чтобы присягнуть в верности своей новой государыне. Энтузиазм солдат был так велик, что никакие заговорщики не сумели бы так быстро подготовить и доставить на Дворцовую площадь фуры с отмененным Петром III елизаветинским обмундированием. Солдаты, не стесняясь дам, тут же начали переодеваться, бросая наземь ненавистные прусские мундиры. После отдыха и совещаний с доверенными лицами было решено кончать дело. Екатерина написала указ на имя Сената. В нем сказано, что она выходит в поход с войском, «чтоб утвердить и обнадежить престол, оставляя вам, яко верховному моему правительству, с полною доверенностию, под стражу: отечество, народ и сына моего». Конечным пунктом похода был Ораниенбаум, а противником – бывший уже император Петр III. Трудно вспомнить в истории нечто подобное: война жены против мужа.
Петр III не сумел проявить необходимых в этой критической ситуации качеств. Обнаружив бегство жены и поняв, что стоит за этим внезапным ночным отъездом, он растерялся, поддался панике, а главное – не сумел перехватить инициативу у противника. Он посылал в город людей из своей свиты и напрасно их ждал – все они тотчас переходили в стан императрицы. Не удалось императору привлечь на свою сторону и армейские полки, недолюбливавшие гвардейцев. Не сумел он бежать в Прибалтику, где находились верные ему части. Когда вместе с приближенными он оправился на галере в Кронштадт, там уже заправлял заранее присланный эмиссар Екатерины II Талызин. Известие об этом повергло Петра III в уныние, и он, получив письмо Екатерины с требованием отречься от престола, дал свое согласие. Из его писем жене видно, что он слабо ориентировался в обстановке и имел какие-то несбыточные иллюзии относительно своей судьбы, надеялся на случай.
Отряд гвардейцев во главе с Алексеем Орловым доставил свергнутого императора в закрытой карете в охотничий дворец Ропша. Через несколько дней стало известно, что бывший император умер. Обстоятельства его смерти остаются тайной.
Легенды и слухи
Тайна смерти Петра III
Несомненно, Екатерина не отдавала приказ убить Петра. Но есть все основания полагать, что она и не предупредила эту трагедию, хотя сделать это могла. Письма А. Орлова из Ропши от 2 июля и 6 июля 1762 года – тому свидетельство. Второго июля Орлов писал:
«Матушка, милостивая государыня, здравствовать вам мы все желаем несчетные годы. Мы теперь по отпуску сего письма и со всею командою благополучны. Только наш (арестант, Петр. – Е. А.) очень занемог и схватила его нечаянная колика и я опасен, чтоб он сегодняшнюю ночь не умер, а больше опасаюсь, чтоб не ожил».
И далее Орлов поясняет, в чем опасность выздоровления бывшего императора:
«Первая опасность для того, что он все вздор говорит и нам это нисколько не весело. Другая опасность, что он, действительно, для нас всех опасен для того, что он иногда так отзывается, хотя (т. е. желая. – Е. А.) в прежнее состояние быть».
В том-то и крылись истоки будущей трагедии, что Петра охраняли те, кто был непосредственно замешан в заговоре и свержении императора – тягчайшем государственном преступлении. И эти люди, естественно, были заинтересованы в том, чтобы Петр исчез навсегда, а не угрожал им расправой по своему возвращению на трон, от чего им становилось «невесело». Екатерина не могла этого не понимать. Письмо Орлова от 2 июля более чем откровенно, и, тем не менее, императрица промолчала, тюремщиков в Ропше не поменяла, оставила все как есть. Теперь о здоровье Петра.
Действительно, 30 июня он приболел – сказалось нервное потрясение предшествующих дней. Но прибывшие 3-го и 4-го июля врачи констатировали улучшение состояния больного. 6-го июля Орлов прислал императрице два последних письма. В первом говорилось:
«Матушка наша, милостивая государыня. Не знаю, что теперь начать. Боюсь гнева от Вашего величества, чтоб Вы чего на нас неистового подумать не изволили, и чтоб мы не были причиною смерти злодея Вашего и всей России, также и закона нашего. А теперь и тот приставленный к нему для услуги лакей Маслов занемог. А он (т. е. Петр. – Е. А.) сам теперь так болен, что не думаю, чтоб дожил до вечера и почти совсем уже в беспамятстве, о чем уже и вся команда здешняя знает и молит Бога, чтоб он скорее с наших рук убрался. А оный же Маслов и посланный офицер может Вашему величеству донесть, в каком он состоянии теперь, ежели Вы обо мне усумниться изволите».
Из этого письма следует, что дело явно неумолимо близится к развязке: утром вдруг «занемог» лакей бывшего царя Маслов, его удалили от господина и тем не менее привезли в Петербург, чтобы он подтвердил, как внезапно и сильно заболел Петр. Подозрительно, что сам Орлов – совсем не врач, поставил «диагноз» – больной до вечера не доживет. Этот «диагноз» более похож на приговор. Так и случилось – около 6 часов вечера пришло последнее письмо Орлова:
«Матушка, милосердная государыня! Как мне изъяснить, описать что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед Богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не милуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал и как нам задумать поднять руку на Государя! Но, Государыня, свершилась беда. Мы были пьяны, и он тоже. Он заспорил за столом с князем Федором (Барятинским. – Е. А.), не успели мы разнять, а его уже и не стало. Cами не помним, что делали, но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй, хоть для брата! Повинную тебе принес и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил, прогневили тебя и погубили души навек».