– Не знаю, государь, – отвечал Ермолов. – Могу сказать только, что слова, которые я удостоился слышать от Вашего Величества, никогда еще не были сказаны монархом своему подданному.
Проезжая мимо Вандомской колонны в Париже и взглянув на колоссальную статую Наполеона, воздвигнутую на ней, император Александр сказал:
– Если б я стоял так высоко, то боялся бы, чтоб у меня не закружилась голова.
(«Исторические рассказы…»)
Говорили, что Платов вывез из Лондона, куда он ездил в 1814 году в свите императора Александра, молодую англичанку в качестве компаньонки. Кто-то, – помнится, Денис Давыдов, – выразил ему удивление, что, не зная по-английски, он сделал такой выбор. «Я скажу тебе, братец, – отвечал он, – это совсем не для физики, а больше для морали. Она – добрейшая душа и девка благонравная; а к тому же такая белая и дородная, что ни дать ни взять ярославская баба».
(П. Вяземский)
Императрица Мария Федоровна спросила у знаменитого графа Платова, который сказал ей, что он с короткими своими приятелями ездил в Царское Село:
– Что вы там делали – гуляли?
– Нет, государыня, – отвечал он, разумея по-своему слово гулять, – большой-то гульбы не было, а так бутылочки по три на брата осушили…
(«Древняя и новая Россия», 1879. Т. I).
Граф Платов любил пить с Блюхером. Шампанского Платов не любил, но был пристрастен к цимлянскому, которого имел порядочный запас. Бывало, сидят да молчат, да и налижутся. Блюхер в беспамятстве спустится под стол, а адъютанты его поднимут и отнесут в экипаж. Платов, оставшись один, всегда жалел о нем:
– Люблю Блюхера, славный, приятный человек, одно в нем плохо: не выдерживает.
– Но, ваше сиятельство, – заметил однажды Николай Федорович Смирной, его адъютант или переводчик, – Блюхер не знает по-русски, а вы по-немецки; вы друг друга не понимаете, какое вы находите удовольствие в знакомстве с ним?
– Э! Как будто нужны разговоры; я и без разговоров знаю его душу; он потому и приятен, что сердечный человек.
Граф Платов всегда носил белый галстук. Император Александр заметил ему это.
– Белый галстук поопрятнее. Вспотеешь, так можно вымыть, – отвечал граф.
Платов приказал Смирному написать письмо герцогу де Ришелье. Смирной написал: «герцог Эммануил… и пр.»
– Какой он герцог, напиши: дюк.
– Да, ваше сиятельство, герцог – все равно, что дюк.
– Вот еще, станешь учить; дюк поважнее: герцог ни к черту не годится перед дюком.
Платов писал не Варшава, но Аршава. Ему это заметили.
– Что тут толковать, – отвечал Платов, – она Аршава, а не Варшава, – бунтовщики прозвали ее Варшавой.
(РС, 1872. Т. VI)
Денис Давыдов уверял, что, когда Ростопчин представлял Карамзина Платову, атаман, подливая в чашку свою значительную долю рома, сказал: «Очень рад познакомиться; я всегда любил сочинителей, потому что они все – пьяницы».
(П. Вяземский)
Генерал А. П. Ермолов
У Ермолова спрашивали об одном генерале, каков он в сражении. «Застенчив», – отвечал он.
При нем же (А. П. Ермолове) говорили об одном генерале, который во время сражения не в точности исполнил данное ему приказание и этим повредил успеху дела. «Помилуйте, – возразил Ермолов, – я хорошо и коротко знал его. Да он, приличной отменной храбрости, был такой человек, что приснись ему во сне, что он в чем-нибудь ослушался начальства, он тут же во сне с испуга бы и умер».
При преобразовании главного штаба и назначении начальника главного штаба, в царствование императора Александра, он же сказал, что отныне военный министр должен бы быть переименован в министра провиантских и комиссариатских сил.
Вскоре после учреждения жандармского ведомства Ермолов говорил об одном генерале: «Мундир на нем зеленый, но если хорошенько поискать, то, наверно, в подкладке найдешь голубую заплатку».
(П. Вяземский)
Прибыв в Москву, Ермолов посетил во фраке дворянское собрание; приезд этого генерала, столь несправедливо и безрассудно удаленного со служебного поприща, произвел необыкновенное впечатление на публику; многие дамы и кавалеры вскочили на стулья и столы, чтобы лучше рассмотреть Ермолова, который остановился в смущении у входа в зал.
Жандармские власти тотчас донесли в Петербург, будто Ермолов, остановившись напротив портрета государя, грозно посмотрел на него!!!
(Д. Давыдов)
Великий князь Константин Павлович писал до такой степени дурно и неразборчиво, что иногда писем его нельзя было прочитать. А. П. Ермолов, находившийся в постоянной переписке с ним, часто говорил ему об этом. Раз, они не виделись четыре месяца, и в течение этого времени Ермолов получил от великого князя несколько писем. При свидании великий князь спросил его:
– Ну что, ты разобрал мои письма?
Ермолов отвечал, что в иных местах попытка удалась, а в других нужно было совершенно отказаться от нее.
– Так принеси их, я прочту тебе, – сказал великий князь.
Ермолов принес письма; но великий князь, как ни старался, сам не мог разобрать того, что написал.
(Ф. Булгарин)
Инспектируя однажды роту артиллерии, которой командовал Алексей Петрович Ермолов, Аракчеев нашел артиллерийских лошадей в неудовлетворительном состоянии и при этом строго заметил:
– Знаете ли, сударь, что от этого зависит вся репутация ваша!
– К несчастью, знаю, – отвечал Ермолов, – наша репутация часто зависит от скотов.
(П. Вяземский)
Адмирал Чичагов, после березинской передряги, впал в немилость и невзлюбил Россию, о которой, впрочем, говорят, отзывался он и прежде свысока и довольно строго. Петр Иванович Полетика, встретившись с ним в Париже и выслушав его нарекания всему, что у нас делается, наконец сказал ему со своей язвительной откровенностью: «Признайтесь, однако же, что есть в России одна вещь, которая так же хороша, как и в других государствах». – «А что, например?» – спросил Чичагов. – «Да хоть бы деньги, которые вы в виде пенсии получаете из России».
(П. Вяземский)
Кажется, Полетика сказал: «В России от дурных мер, принимаемым правительством, есть спасение: дурное исполнение».
(П. Вяземский)
В Московской губернии в осеннюю и дождливую пору дороги были совершенно недоступны. Подмосковные помещики за 20 и 30 верст отправлялись в Москву верхом. Так езжал князь Петр Михайлович Волконский из Суханова; так езжали и другие. Так однажды въехал в Москву и фельдмаршал Сакен. Утомленный, избитый толчками, он на последней станции приказал отпрячь лошадь из-под форейтора, сел на нее и пустился в путь. Когда явились к нему московские власти с изъявлением почтения, он обратился к губернатору и спросил его, был ли он уже губернатором в 1812 году, и на ответ, что не был, граф Сакен сказал: «А жаль, что не были! При вас Наполеон никак не мог бы добраться до Москвы».
(П. Вяземский)
А. П. Протасов
О
днажды А. П. Протасов, служа при московском военном генерал-губернаторе, приехал вечером к графу Ростопчину, своему дальнему родственнику, который был тогда уже в отставке и жил в Москве, хотя и не забытым, но, как человек частный, уединенно.
Войдя в кабинет, Протасов застал графа лежащим на диване. На столе горела одна свеча.
– Что делаешь, Александр Павлович? Чем занимаешься? – спросил Ростопчин.
– Служу, ваше сиятельство. Занимаюсь службою.
– Служи, служи, дослуживайся до наших чинов.
– Чтобы дослужиться до вашего звания, – отвечал Протасов, – надобно иметь ваши великие способности, ваш гений!
Ростопчин встал с дивана, взял со стола свечку, поднес ее к лицу Протасова и сказал:
– Я хотел посмотреть, не смеешься ли ты надо мной?
– Помилуйте! – возразил Протасов. – Смею ли я смеяться над вами?
– Вижу, вижу! Так, стало быть, ты и вправду думаешь, что у нас надобно иметь гений, чтобы дослужиться до знатных чинов? Очень жаль, что ты так думаешь! Слушай же, я расскажу тебе, как я вышел в люди и чем дослужился.
Отец мой был хотя и небогатый дворянин, но дал мне хорошее воспитание. По тогдашнему обычаю, для окончания образования я отправился путешествовать в чужие края; я был в то время еще очень молод, но имел уже чин поручика.
В Берлине пристрастился я к картам и обыграл одного старого прусского майора. После игры майор отозвал меня в сторону и сказал:
– Herr Lieutenant! Мне заплатить вам нечем: у меня денег нет; но я честный человек. Прошу вас пожаловать завтра ко мне на квартиру. Я могу предложить вам некоторые вещи: может быть, они вам понравятся.
Я пришел к майору. Он привел меня в одну комнату, все стены которой были уставлены шкафами. В этих шкафах, за стеклом, находились в маленьком виде всевозможные оружия и воинские одеяния: латы, шлемы, щиты, мундиры, шляпы, каски, кивера; одним словом, это было полное собрание оружий и воинских костюмов всех веков и народов начиная с древности. Тут же красовались и воины, одетые в их современные костюмы.
Посреди комнаты стоял большой круглый стол, на котором тоже было расставлено войско. Майор тронул пружину, и фигуры начали делать правильные построения и движения.
– Вот, – сказал майор, – все, что мне осталось после моего отца, который был страстен к военному ремеслу и всю жизнь собирал этот кабинет редкостей. Возьмите его вместо платы.
После нескольких отговорок я согласился на предложение майора, уложил все это в ящики и отправил в Россию. По возвращении в Петербург я р