Наталья Кирилловна была очень этому рада. Муж стал приходить к ней обедать и в карты играть. Согласие ничем не нарушалось. Бывало, гости приедут к Наталье Кирилловне, она и говорит: «Пойдемте к Загряжскому, он такой милый человек!» Все и пойдут.
Наталья Кирилловна вздумала ночью открывать ставни и спать с раскрытой форточкой (жила она в нижнем этаже того дома, где теперь III Отделенье, близ дома Безобразова на Фонтанке), вот и вообразилось ей, что в форточку кто-нибудь ночью влезет, – она и наняла кого-то стоять у окна – играть всю ночь на балалайке и песни петь.
Однажды, проснувшись, не слышит ни песен, ни балалайки
– Спросите его, милая, – говорит она своей женщине, – отчего это он перестал веселиться?
Наталья Кирилловна говорила великому князю Михаилу Павловичу: «Не хочу умереть скоропостижно. Придешь на небо угорелая и впопыхах, а мне нужно сделать Господу Богу три вопроса: кто был Лжедмитрий, кто Железная маска и шевалье д’Еон – мужчина или женщина? Говорят также, что Людовик XVII увезен из Тампля и его спасли; мне и об этом надо спросить».
– Так вы уверены, что попадете на небо? – ответил великий князь.
Старуха обиделась и с резкостью ответила: «А вы думаете, я родилась на то, чтобы торчать в прихожей чистилища?»
(А. Смирнова-Россет)
Появление императрицы в зале напомнило сказку о феях. Она была еще красивее, чем всегда, истинная роза, и солнечный луч, танцуя, струился над ней, а рядом, опираясь на трость, шагала старая мадам Загряжская – всем видом напоминая тысячелетнюю фею или, по крайней мере, бабу-ягу.
(Д. Фикельмон)
Граф В. П. Кочубей
Графа Кочубея похоронили в Невском монастыре. Графиня выпросила у государя позволение огородить решеткой часть пола, под которой он лежит. Старушка Новосильцева сказала: «Посмотрим, каково-то будет ему в день второго пришествия. Он еще будет карабкаться через свою решетку, а другие давно уж будут на небесах».
О Кочубее сказано:
Под камнем сим лежит граф Виктор Кочубей.
Что в жизни доброго он сделал для людей,
Не знаю, черт меня убей.
Согласен; но эпиграмму припишут мне, и правительство опять на меня надуется.
(А. Пушкин)
Князь А. М. Горчаков
Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе – фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Все тот же ты для чести и друзей.
(А. Пушкин)
Князь Александр Михайлович Горчаков (впоследствии канцлер) не пользовался благоволением императора Николая Павловича. Многие годы сидел он советником посольства в Вене, не получая очередных почетных наград.
Как-то однажды в небольшой свите императора Николая Павловича приехал в Вену граф А. Х. Бенкендорф.
За отсутствием посланника Горчаков, исполнявший его должность, в качестве старшего советника посольства, поспешил явиться, между прочим, и к графу Бенкендорфу.
После нескольких холодных фраз он, не приглашая Горчакова сесть, сказал:
– Потрудитесь заказать хозяину отеля на сегодняшний день мне обед.
Горчаков совершенно спокойно подошел к колокольчику и вызвал maitre-d’hotel’я гостиницы.
– Что это значит? – сердито спросил граф Бенкендорф.
– Ничего более, граф, как то, что с заказом об обеде вы можете сами обратиться к maitre-d’hotel’ю гостиницы.
Этот ответ составил для Горчакова в глазах всесильного тогда графа Бенкендорфа репутацию либерала.
(Из собрания М. Шевлякова)
Про канцлера князя Горчакова Ф. И. Тютчев говорит: «Он незаурядная натура и с большими достоинствами, чем можно предположить по наружности. Сливки у него на дне, молоко на поверхности».
(«Тютчевиана»)
А. И. Тургенев
Однажды Пушкин между приятелями сильно русофильствовал и громил Запад. Это смущало Александра Тургенева, космополита по обстоятельствам, а частью и по наклонности. Он горячо оспаривал мнения Пушкина; наконец не выдержал и сказал ему: «А знаешь ли что, голубчик, съезди ты хоть в Любек». Пушкин расхохотался, и хохот обезоружил его.
Нужно при этом напомнить, что Пушкин не бывал никогда за границею, что в то время русские путешественники отправлялись обыкновенно с любекскими пароходами и что Любек был первый иностранный город, ими посещаемый.
В архиве его (А. И. Тургенева) или в архивах (потому что многое перевезено им к брату в Париж, а многое оставалось в России) должны храниться сокровища, достойные любопытства и внимания всех просвещенных людей. О письменной страсти его достаточно для убеждения каждого рассказать следующий случай. После ночного бурного, томительного и мучительного плавания из Булони Темзой в Лондон он и приятель его, в первый раз, тогда, посещавший Англию, остановились в гостинице по указанию и выбору Тургенева и, признаться (вследствие экономических опасений его), в гостинице весьма неблаговидной и далеко не фешенебельной. Приятель на первый раз обрадовался и этому: расстроенный переездом, усталый, он бросился на кровать, чтобы немножко отдохнуть. Тургенев сейчас переоделся и как встрепанный побежал в русское посольство. Спустя четверть часа он, запыхавшись, возвращается и на вопрос, почему он так скоро возвратился, отвечает, что узнал в посольстве о немедленном отправлении курьера и поспешил домой, чтобы изготовить письмо. «Да кому же хочешь ты писать?» Тут Тургенев немножко смутился и призадумался. «Да, в самом деле, – сказал он, – я обыкновенно переписываюсь с тобою, а теперь ты здесь. Но все равно: напишу одному из почт-директоров; или московскому, или петербургскому». И тут же сел к столу и настрочил письмо в два или три почтовых листа.
(П. Вяземский)
Пушкин встретился с государем в Царскосельском саду и на предложенный вопрос: почему он не служит? отвечал: «Я готов, но кроме литературной службы не знаю никакой». Тогда государь приказал ему сослужить службу – написать историю Петра Великого.
(ИВ, 1883. № 12)
Пушкин был ревнив и страстно любил жену свою, что нисколько, однако, не мешало ему иногда скучать в ее присутствии. Она его не понимала и, конечно, светские успехи его ставила выше литературных. Раз А. О. Смирнова посетила его на даче – в то время, как он писал свои сказки. По ее словам, Пушкин любил писать лежа и каждый исписанный им лист опуская на пол. Раз у ней зашла речь с Пушкиным об его стихотворении: «Подъезжая под Ижоры». «Мне это стихотворение не нравится, – сказала ему Смирнова, – оно выступает как бы подбоченившись». Пушкину это понравилось, и он много смеялся. Когда затем Смирнова сошла вниз к жене его, Наталья Николаевна сказала ей: «Вот какая ты счастливая, – я тебе завидую. Когда ты приходишь к моему мужу, он весел и смеется, а при мне зевает».
(Я. Полонский)
Однажды Пушкин сидел в кабинете графа С. и читал про себя какую-то книгу.
Сам граф лежал на диване.
На полу около письменного стола играли его двое ребятишек.
– Саша, скажи что-нибудь экспромтом… – обращается граф к Пушкину.
Пушкин мигом, ничуть не задумываясь, скороговоркой отвечает:
– Детина полоумный лежит на диване.
Граф обиделся.
– Вы слишком забываетесь, Александр Сергеевич, – строго проговорил он.
– Ничуть… Но вы, кажется, не поняли меня… Я сказал: дети на полу, умный на диване.
(«Шутки и остроты А. С. Пушкина»)
Поэтическая красота г-жи Пушкиной проникает до самого моего сердца (me va tout a fait au с ceur). Есть что-то воздушное и трогательное во всем ее облике – эта женщина не будет счастлива, я в том уверена! Она носит на челе печать страдания. Сейчас ей все улыбается, она совершенно счастлива, и жизнь открывается перед ней блестящая и радостная, а между тем голова ее склоняется, и весь ее облик как будто говорит: «я страдаю». Но и какую же трудную предстоит ей нести судьбу – быть женою поэта, и такого поэта, как Пушкин!
Госпожа Пушкина, жена поэта пользуется самым большим успехом; невозможно быть прекраснее, ни иметь более поэтическую внешность, а между тем, у нее немного ума и даже, кажется, мало воображения (peu d’ imagination).
(Д. Фикельмон)
Во времена Пушкина при русском дворе было немало красавиц. Все они, в особенности А. О. Россети, имели много поклонников, и все они, как фрейлины императрицы Александры Федоровны, должны были вести себя безукоризненно под угрозой быть удаленными от двора. Ничего нет мудреного, что император Николай I желал, чтобы Пушкина, блистающая молодостью и красотой, появлялась на придворных вечерах и балах. Однажды заметив ее отсутствие, он спросил, какая тому причина? Ему сказали, что, так как муж ее не имеет права посещать эти вечера, то, понятно, он не пускает и жену свою. И вот, чтобы сделать возможным присутствие Пушкиной вместе с мужем, государь решил дать ему звание камер-юнкера. Некоторые из противников Пушкина распустили слух и даже печатали, что Пушкин интригами и лестью добился этого звания. Но вот что рассказал мне брат его, Лев Сергеевич. «Брат мой, – говорил он, – впервые услыхал о своем камер-юнкерстве на бале у графа Алексея Федоровича Орлова. Это взбесило его до такой степени, что друзья его должны были отвести его в кабинет графа и там всячески успокаивать. Не нахожу удобным повторить здесь всего того, что говорил, с пеной у рта, разгневанный поэт по поводу его назначения…»
С.-Петербургский гражданский губернатор Н. М. Смирнов рассказывал мне, что Пушкин тотчас после этого заперся у себя в доме и ни за что не хотел ехать во дворец. «Я всячески, – говорил Смирнов, – доказывал ему всю неприличность его поведения».