(ИВ, 1892. № 1)
Осматривая однажды постройки Брест-Литовской крепости, император Николай в присутствии иностранных гостей, хваливших работы, поднял кирпич и, обратившись к одному из окружающих его лиц, спросил:
– Знаете ли, из чего он сделан?
– Полагаю, из глины, ваше величество.
– Нет, из чистого золота, – отвечал государь, – по крайней мере, я столько за него заплатил.
Разумеется, строители крепости почувствовали себя крайне неловко при этих словах.
(«Исторические рассказы…»)
Во время Крымской войны государь, возмущенный всюду обнаруживавшимся хищением, в разговоре с наследником выразился так:
– Мне кажется, что во всей России только ты да я не воруем.
(ИВ, 1884. № 1)
Незадолго до своей кончины, в последнюю поездку свою в Петербург и накануне возвращения в Николаев, Лазарев откланивался императору Николаю Павловичу. После самого милостивого приема, желая показать адмиралу особое расположение, государь сказал:
– Старик, останься у меня обедать.
– Не могу, государь, – отвечал Лазарев, – я дал слово обедать у адмирала Г. (который, надо заметить, был тогда в немилости при дворе).
Сказав это, Лазарев вынул свой толстый хронометр, взглянул на часы и, промолвив: «Опоздал, государь», поцеловал озадаченного императора и быстро вышел из кабинета. В это время вошел князь Алексей Федорович Орлов.
– Представь себе, – сказал ему государь, – что есть в России человек, который не захотел со мною отобедать.
(«Исторические рассказы…»)
Адмирал П. С. Нахимов
Павел Степанович Нахимов, знаменитый герой Севастопольской обороны, 18 ноября 1853 года сжег турецкий флот при Синопе, имея в своем распоряжении всего одну эскадру.
В день синопского сражения Нахимов за четверть часа до начала атаки на турецкий флот вдруг исчез с площадки корабля «Мария» и возвратился через десять минут в полном парадном мундире вице-адмирала.
– Сегодня большой у моряков праздник, и нельзя не быть при мундире, – сказал он и двинул свою эскадру на битву.
В Севастополе, когда было решено затопить корабли, чтобы прекратить доступ с моря неприятельскому флоту, Нахимов высказался за это затопление вопреки мнению Корнилова дать морское сражение неприятелю.
У нас было четырнадцать парусных кораблей, а у неприятеля бесчисленное множество паровых судов.
– Мы, – сказал Нахимов, – можем быть отрезаны от рейда, и участь Севастополя будет решена. Ни один начальник, ни один матрос не усомнится идти на верную смерть; но следует предпочесть борьбу насмерть на суше верной смерти в море. Моряки, – закончил он, – везде сумеют умереть со славой!
И адмирал своей славной смертью подтвердил это спустя десять месяцев.
Хотите знать о его влиянии на окружающих? Вот случай.
26-го мая, во время штурма Камчатского редута, одна матроска, стоя у дверей своего дома, рыдала навзрыд.
– Чего ревешь? – спрашивает ее матрос.
– О-о-х, – всхлипывает баба, – глянь, какие страсти: голубчик, сынок-то мой, на Камчатском.
– Эх, ты, баба! Так ведь и Павел Степанович там.
Баба вдруг перестала плакать и, сотворив крестное знамение, успокоилась.
Не мог быть убит ее сын там, где находился Павел Степанович.
Очевидцы говорят, что Павел Степанович в Севастополе до того пренебрегал опасностью, что многим казалось, что он просто сам ищет смерти.
Однажды Микрюков говорит Нахимову:
– Здесь убьют, пойдемте через траншеи.
– Да ведь кому суждено… – ответил Нахимов.
– Вы фаталист? – спросил его генерал Шулыд. Нахимов вместо ответа прошел по опасному месту и вышел цел и невредим.
В Севастополе только один Нахимов не снимал генеральского мундира.
Все остальные ходили в солдатских шинелях.
Жил Нахимов скромно, старым холостяком. За Синоп он получил значительную аренду, но только о том и думал, как бы употребить эти деньги на пользу матросов и на пользу обороны Севастополя.
И любили же его матросы и плакали же они по нем, когда его не стало.
Приезжает раз Нахимов на Корниловский бастион.
– Что не веселы? – спрашивает он матросов.
– Горе у нас, Павел Степанович.
– Что за горе?
– Змея, которого мы запускали, чтобы подразнить французов, они в плен взяли.
– А! Нехорошо, нехорошо… Как дело-то было?
– Бечеву они, Павел Степанович, пулей перешибли.
– Ага… Метко стреляют. Что ж, так без боя и отдали?
– Зачем без боя, Павел Степанович… Пятерых французов, что за брустверы выходили, мы поранили, шестой уволок.
– Жаль, жаль… Выручить надо.
– Выручим, Павел Степанович.
– По вечеру вылазку сделаем, отнимем.
– Отнимем, Павел Степанович.
И отняли, ибо смерть в Севастополе никого не страшила, все говорили: не сегодня завтра все едино – убьют.
Курьезен был почтенный адмирал на лошади. Лошаденка была маленькая, полудохленькая, а ноги Нахимова худые и длинные.
Едет, бывало, а шапка на затылок съедет, открыв широкий и высокий лоб; панталоны без штрипок всегда, бывало, от тряски собьются у колен; выглядывают голенища сапог и даже нижнее белье, но герою Синопа было горя мало, и эти мелочи его не стесняли.
Ранен он был смертельно в висок штуцерной пулей, 28-го июня, на Малаховом кургане, где ранее был смертельно ранен Корнилов.
Когда он ехал на курган, то встретился с вице-адмиралом Панфиловым.
– Сегодня не жарко! – сказал Нахимов.
– Однако, порядочно, – отвечал Панфилов и прибавил, – завтра к нам на пирог, адмирал. С наступающим ангелом!
– Какие пироги в Севастополе. В Севастополе блины.
Они разъехались, а через час севастопольцы уже оплакивали Нахимова.
Нахимов, приехав на курган, долго смотрел в трубу на неприятельские батареи. Голова его слегка высунулась за бруствер.
– Адмирал, в вас целят, – сказал ему лейтенант Колтовской.
– Ну и что же? – спросил, не отрывая глаз, Нахимов.
Пуля ударила в мешок около него.
– Хорошо стреляют, – сказал он и выпрямился.
Но едва его голова очутилась выше бруствера, как пуля ударила его близ виска над правым глазом и вышла позади виска.
Нахимов упал навзничь и уже больше не пришел в себя.
Скончался он 30 июня в 11 часов 7 минут утра.
(Из собрания М. Шевлякова)
По окончании Крымской кампании князь Меншиков, проезжая через Москву, посетил А. П. Ермолова и, поздоровавшись с ним, сказал:
– Давно мы с вами не видались!.. С тех пор много воды утекло!
– Да, князь! Правда, что много воды утекло! Даже Дунай уплыл от нас, – отвечал Ермолов.
(«Древняя и новая Россия», 1877. Т. III)
Царствование Александра II
М. Л. Дубельт
Весною 1853 года Михаил Дубельт ходил иногда гулять на Дворцовую набережную со своей женой Н. А. Пушкиной, дочерью поэта, в сопровождении огромной собаки по кличке Татар. Однажды они во время прогулки встретили наследника престола Александра Николаевича, и при нем была так же огромная собака – Рог, сенбернар. Собаки сцепились, что, конечно, наделало много шума и визга. Во избежание подобной сцены Дубельт не брал более с собой своей собаки, когда считал возможным встретить на прогулке его высочество. Однажды отец Дубельта, Леонтий Васильевич, вернувшись домой из своей канцелярии, часа в три дня, сказал:
– Бедный наследник. Он нездоров, и ему сегодня ставили пиявки.
Дубельт, полагая прогулку для его высочества в тот день невозможной, пошел гулять с женой и взял Татара. На набережной они встретили наследника, а за его высочеством шла его собака Рог, и баталия у Рога с Татаром произошла еще более ожесточенная, чем предыдущая. Его высочество кричит: «Рог!», Дубельт кричит: «Татар!»… Во время этой суматохи Дубельт сказал:
– Ах, ваше высочество, я думал, что я вас сегодня не встречу.
В этот момент собаки отстали друг от друга, и хозяева их поспешили уйти каждый в свою сторону.
После этого прошло более четырех лет. Совершились важные перемены. Император Николай I скончался, наследник престола Александр Николаевич стал императором. Окончилась Крымская война. Михаил Дубельт, удостоенный звания флигель-адъютанта, служил в Елисаветграде начальником корпусного штаба. Его как-то потребовали по служебным делам в Петербург, и, в бытность свою дежурным при его величестве в Красном Селе, он имел счастье завтракать с монархом. Приборов было всего четыре: государь, один из великих князей, командир гвардейского корпуса генерал-адъютант Плаутин и Михаил Дубельт. Во время завтрака его величество обратился к Дубельту с вопросом:
– А что, твой Татар жив?
– Hет, ваше величество, Татар издох.
– И мой Рог издох, а помнишь, как они дрались на набережной? Скажи, пожалуйста, – продолжал государь, – почему ты мне во время их последней драки сказал, что ты не думал, меня встретить?
– Оттого, государь, что в этот день мой отец, приехав домой, сказал, что вы не совсем здоровы и что вам дома ставили пиявки.
– Леонтий Васильевич сказал правду, – возразил государь, – меня тогда таким премудрым способом действительно лечил доктор Мандт; поставит одну или две пиявки, а потом – ступай гулять.
Государь Александр Николаевич, как, в сущности, и все члены царствующего дома Романовых, обладал замечательной памятью.
Его величество потребовал однажды флигель-адъютанта М. Л. Дубельта во время его дежурства. Посадив его, он, с обычною своей любезностью, взяв со стола папиросницу, протянул ее к Дубельту и сказал:
– Хочешь папироску?
– Я не курю, ваше величество, благодарю вас, – отвечал Дубельт. Более чем через три года после этого, в Курске, когда Дубельт был начальником корпусного штаба, государь пригласил его в свой кабинет для отдачи некоторых приказаний, относящихся к смотру 4-й кавалерийской дивизии, назначенному на следующий день. Протянув Дубельту папиросницу, его величество ее быстро отдернул и сказал: