– Ах, виноват, ты не куришь.
(РС, 1891. Т. LXX)
В 1859 году, при отъезде государя из Чугуева, после смотра, когда он вышел на крыльцо, ямщик, вместо того чтобы сидеть на козлах, стоял подле коляски, а на козлах торжественно восседал великолепный пудель, любимая государева собака, постоянно сопровождавшая его в путешествиях. Сначала этого не заметили, но когда государь подошел к коляске, то губернатор спросил ямщика, отчего он не на козлах? Ямщик ответил:
– Никак нельзя, ваше превосходительство, там их благородие уселось.
Государь рассмеялся и сказал ямщику:
– А ты их оттуда кнутиком, кнутиком.
(Из собрания М. Шевлякова)
Алексей Хомяков
Как-то я зашел к Хомякову. Тот надеялся по-своему. «Будет лучше, – говорил он. – Заметьте, как идет род царей с Петра: за хорошим царствованием идет дурное, а за дурным – непременно хорошее. За Петром I Екатерина I – плохое царствование, за Екатериной I Петр II – гораздо лучше, за Петром II Анна – скверное царствование, за Анною Елизавета – хорошее, за Елизаветой Петр III – скверное, за Петром III Екатерина II – хорошее, за Екатериною II Павел – скверное, за Павлом Александр I – хорошее, за Александром I Николай – скверное; теперь должно быть хорошее. Притом, – продолжал Хомяков, – наш теперешний государь страстный охотник, а охотники всегда хорошие люди, вспомните Алексея Михайловича, Петра II». В разговорах с Хомяковым я обыкновенно улыбался и молчал. Хомяков точно так же улыбался и трещал. «А вот, – продолжил он, – Чаадаев никогда со мной не соглашается, говорит об Александре II: «Разве может быть какой-нибудь толк от человека, у которого такие глаза!» – и Хомяков залился своим звонким хохотом.
(С. Соловьев)
А. С. Хомяков имел обширные сведения по всем отраслям человеческого знания, и не было предмета, который был бы ему чужд. Однажды он был приглашен на вечер к Свербеевым для беседы с каким-то русским путешественником, возвратившимся с Алеутских островов.
– Друг Хомяков, – сказал ему один приятель, – придется тебе нынче послушать и помолчать.
До начала вечера Хомяков действительно долго слушал заезжего путешественника, расспрашивая его подробно относительно Алеутских островов, но под конец высказал ему же по этому предмету такие сведения и соображения, что путешественнику почти приходилось поворотить оглобли и ехать, откуда приехал, для окончательного ознакомления с местами, где он пробыл уже несколько лет.
(«Из жизни русских писателей»)
Говорил он (Хомяков) без умолку, спорить любил до страсти, начинал в гостиной и продолжал на улице. Про него рассказывали по этому поводу забавные анекдоты. Однажды после какого-то литературного вечера Герцен, который отличался теми же свойствами, сел в свой экипаж и продолжал шумный разговор с ехавшим с ним вместе приятелем. После него выходит Хомяков, зовет кучера: нет экипажа. Оказалось, что его кучер уехал порожняком за Герценом и после оправдывался так: «Слышу, кричат, спорят; ну, думаю, верно, барин! Я и поехал за ними».
(Б. Чичерин)
Генерал Н. Н. Муравьев
Когда Николай Николаевич Муравьев был назначен в 1855 году наместником кавказским, то по приезде своем в Тифлис он, прежде всего, решился уволить массу лишних чиновников, прикомандированных к канцелярии наместника. В числе этих чиновников находился и известный писатель граф Владимир Александрович Соллогуб. При общем представлении ему служащих, когда была названа фамилия графа, Муравьев спросил:
– Вы автор «Тарантаса»?
– Точно так, ваше высокопревосходительство, – отвечал Соллогуб.
– Ну, так можете сесть в ваш тарантас и уехать.
Муравьев имел привычку после утренних занятий отправляться на прогулку по Тифлису. Во время одной из таких прогулок к нему подошел солдат и подал прошение, в котором жаловался на своего ротного командира. Муравьев взял бумагу, прочитал ее и обратился к солдату со следующими словами:
– Я приму твое прошение, потребую дело, рассмотрю его лично, будешь прав – взыщу с ротного командира, нет – пройдешь сквозь строй! Выбирай!
Солдат подумал, взял прошение обратно и скрылся.
Знаменитый ученый академик Бэр приехал в Тифлис во главе экспедиции, снаряженной Географическим обществом для научных исследований. Бэр счел долгом представиться вместе с членами экспедиции Муравьеву. Последний вышел в приемную и обратился к Бэру с вопросом:
– Кто вы такой?
– Академик Бэр, – отвечал тот.
– А зачем вы здесь?
Бэр объяснил.
– Ну, извините, – продолжал Муравьев, – ничем не могу быть полезным, вы хлопочете о размножении рыб, а я – солдат, время военное.
– Я с удовольствием помог бы вам, генерал, – возразил Бэр, – да, к сожалению, слишком уже стар.
Муравьев внес в веселую общественную жизнь Тифлиса мертвящую скуку. Все словно замерло. Муравьев вел жизнь необыкновенно строгую и воздержную: соблюдал все посты, не дозволял себе никаких общественных удовольствий, никакого развлечения, за исключением, и то изредка, партии в шахматы. Неуклонно требуя от подчиненных своих точного, без малейшего упущения, исполнения лежавших на них обязанностей и даваемых поручений, Муравьев не менее был строг и к самому себе. Все его время, все его досуги были посвящаемы службе. Педантизм его в этом отношении доходил до крайности. Однажды правитель его канцелярии Щербинин уговорил его посетить театр, доказывая необходимость поощрить учреждение, имеющее несомненное влияние на развитие нравов и способствующее слиянию туземцев с русскими. На другой день Щербинин спросил: остался ли он доволен спектаклем?
– Да, хорошо, – отвечал Муравьев, – но я на вас сердит за то, что вы отняли у меня несколько часов, принадлежавших службе.
На это Щербинин заметил, что предместник Муравьева князь Воронцов, который без устали целый день посвящал делам, вечером уже ничем не занимался, любил собирать у себя общество и с удовольствием принимал участие в общественных развлечениях.
– Потому-то, – возразил Муравьев, – при нем так мало сделано в сравнении с тем, что могло быть совершено.
(«Исторические рассказы…»)
Князь М. Д. Горчаков
Князь Михаил Дмитриевич Горчаков, бывший главнокомандующий в Крымскую кампанию, а потом наместник Царства Польского, не терпел лжи, сплетен и никогда не читал анонимных писем. Однажды им было получено несколько конвертов с надписью: «В собственные руки». По своей привычке, князь начал искать прежде всего подпись и, не находя ее, разорвал эти письма, не читая, причем, обратясь к присутствовавшему здесь адъютанту своему, капитану Красовскому, сказал:
– Вот вам мой совет, никогда не читайте анонимных писем, кто хочет говорить правду, пусть говорит открыто.
Горчаков чуждался всего неестественного, бьющего на эффект, и был замечательно прост в обращении со всеми. Он терпеть не мог официальных приемов и парадных встреч, которые обыкновенно ему устраивали по уставу во время его переездов. Однажды не успели отменить подобную встречу в одном из губернских городов. У дома губернатора, где была отведена квартира князю, собралось множество всякого народу. Подъезжая к дому, Горчаков заметил:
– Удивительно, чего ожидает эта толпа, теряя время понапрасну? Стоять несколько часов, чтобы увидеть, как вылезет из кареты незнакомый им старик.
(«Исторические рассказы…»)
26 августа 1856 года проходил юбилей существования столичного русского театра. Вспомнили об этом в мае, а в июне объявили конкурс для сочинения приличной пьесы на этот случай. Разумеется, пьес доставили мало; пальму первенства получил В. А. Соллогуб. Встретившись с П. А. Каратыгиным, увенчанный автор упрекал его, зачем и он не написал чего для юбилея.
– Помилуйте! В один месяц! И не я один! Многие и пера в руки не брали. К тому же в такое время, когда в Петербурге разброд, кто в деревне, кто за границей! Да еще в такой короткий срок.
– Да отчего же другие успели и прислали.
– Недальние прислали, а прочие не могли.
(Н. Кукольник)
Лев Мей
В начале 1860 года на сцене Кронштадтского театра должен был читать одно из своих стихотворений Лев Александрович Мей. Мей приехал на концерт со своим приятелем, офицером генерального штаба Рехневским, довольно подгулявши. Сильно пошатываясь, вышел он на сцену, начал читать стихотворение и чуть не в самом конце спутался и остановился, стал припоминать, три раза протвердив предыдущий стих, но, видя свои тщетные попытки припомнить окончание, Лев Александрович, обведя глазами зрителей, махнул рукой и, уходя со сцены, громко сказал:
– Забыл!
Зрители хохотали и аплодировали. Мей вышел снова, раскланялся и, обращаясь к публике, произнес:
– Ну, бис-то вам и Рехневский не прочтет.
(Из собрания М. Шевлякова)
Аполлон Григорьев
У Аполлона Александровича Григорьева было много общего с Меем. Их сближала и родственность художественного таланта, и горячая любовь к искусству, и, наконец, одна и та же слабость и необеспеченность в жизни. Нередко они занимали друг у друга деньги, если кошелек не был одинаково пуст у того и другого. Однажды произошла вот какая сцена. Мей, в минуту одного из своих денежных кризисов, вышел из дому с намерением перехватить рубль-другой у Григорьева, но оказалось, что и Григорьев в это самое время был в таком же точно печальном положении и отправился с такою же целью к Мею. Они встретились на Невском проспекте почти в одинаковом расстоянии от своих квартир.
– Я к тебе, дружище.
– А я к тебе.
– За грошами.
– И я за тем же.
– Значит, на мели?
– Да, и ты?
– Совсем.
– Скверно! Ну, пойдем… Не встретим ли на Невском какого капиталиста.