Гвардии офицеры: князь Николай Васильевич Репнин, граф Яков Александрович Брюс и Степан Федорович Апраксин – отпущены были волонтерами во французскую армию. Когда же получено было известие, что король Прусский разбил оную наголову под Росбахом, то императрица Елизавета тотчас приказала отправить эстафету с тем, что «русским офицерам непристойно находиться в армии, которая столь постыдно разбита неприятелем».
Елизавета, узнав, что возвращавшиеся из чужих краев придворные особы в постные дни тайно употребляли мясо, чрезмерно рассердилась и приказала изготовить указ, допускавший крепостных людей делать о сем доносы на своих господ и получать за то свободу. Барон Иван Антонович Черкасов, имевший во всякое время свободный доступ через внутренние комнаты, по старости своей редко являлся к императрице; но, услышав об этом, отправился во дворец.
– Помилуй, матушка! – сказал он, став на колени. – За что ты подписала нашу погибель? Крепостные люди лживыми доносами произведут такое зло, которого последствия будут ужасны.
Убеждение его сильно подействовало, ибо подписанный указ на глазах его был разорван.
(Из собрания П. Карабанова)
Генерал-полицмейстер А. Д. Татищев
– Государыня Елизавета Петровна, – сказал генерал-полицмейстер А. Д. Татищев придворным, съехавшимся во дворец, – чрезвычайно огорчена донесениями, которые получает из внутренних губерний о многих побегах преступников. Она велела мне изыскать средство к пресечению сего зла: средство это у меня в кармане.
– Какое? – вопросили его.
– Вот оно, – ответил Татищев, вынимая новые знаки для клеймения. – Теперь, – продолжал он, – если преступники и будут бегать, так легко их будет ловить.
– Но, – возразил ему один присутствовавший, – бывают случаи, когда кто-то получает тяжкое наказание, и потом невинность его обнаруживается, то каким образом избавите вы его от поносительных знаков?
– Весьма удобным, – ответил Татищев с улыбкой, – стоит только к словам «Вор» прибавить еще на лице две литеры «не».
Тогда новые стемпели были разосланы по Империи…
(Д. Бантыш-Каменский)
Князь Никита Трубецкой
<…> Лопухиным, мужу и жене, урезали языки и в Сибирь сослали их по его милости (кн. Трубецкого); а когда воротили их из ссылки, то он из первых прибежал к немым с поздравлением о возвращении. По его же милости и Апраксина, фельдмаршала, паралич разбил. В Семилетнюю войну и он был главнокомандующим. Оттуда (за что, это их дело) перевезли его в подзорный дворец, и там был над ним военный суд, а председателем в нем – князь Никита. Содержался он под присмотром капрала. Елизавета Петровна, едучи в Петербург, заметила как-то Апраксина на крыльце подзорного дворца и приказала немедленно закончить его дело, и если не окажется ничего нового, то объявить ему тотчас и без доклада ей монаршую милость. Председатель надоумил асессоров, что когда на допросе он скажет им «приступить к последнему», то это будет значить объявить монаршую милость. «Что ж, господа, приступить бы к последнему?» Старик от этого слова затрясся, подумал, что станут пытать его, и скоро умер.
(Ф. Лубяновский)
Действительный тайный советник князь Иван Васильевич Одоевский, любимец Елизаветы, почитался в числе первейших лжецов. Остроумный сын его, Николай Иванович (умер в 1798 г.), шутя говорил, что отец его на исповеди отвечал: «И на тех лгах, иже аз не знах».
(Из собрания П. Карабанова)
Княгиня Дашкова, перед замужеством, в 1758 году на Святках ехала с госпожой Приклонской и, опустив стекло кареты, спросила у проходящего о его имени; услышав, что он Кондратий, смеялась, что при дворе не найдешь ни одного чиновника сего имени. Через несколько месяцев, во время венчания, когда священник наименовал жениха Кондратием (имя молитвенное), была приведена в замешательство и не вдруг отвечала при их обручении (февраль 1759 г.).
(Из собрания П. Карабанова)
Фельдмаршал З. Г. Чернышев
Генерал-аншеф, впоследствии фельдмаршал, граф Захар Григорьевич Чернышев был очень горяч и скор во всех своих поступках. Во время Семилетней войны у главнокомандующего русской армией, графа Бутурлина, составился однажды военный совет. Обсуждали, где и как дать сражение, и при этом рассматривали карту Пруссии. Бутурлин никак не мог отыскать Одера и все спрашивал, где эта речка. Чернышев вспылил, схватил главнокомандующего за палец и начал изо всей силы тыкать им по Одеру, приговаривая:
– Не речка, ваше сиятельство, а река, речище, Одерище!
(Ф. Лубяновский)
Михаил Веревкин
Михаил Иванович Веревкин, автор комедии и переводчик Корана, издатель многих книг, напечатанных без имени, а только с подписью деревни его: Михалево, стал известным императрице Елизавете Петровне по следующему случаю. Однажды перед обедом, прочитав какую-то немецкую молитву, которая ей очень понравилась, изъявила она желание, чтобы перевели ее на русский язык.
– Есть у меня один человек на примете, – сказал Иван Иванович Шувалов, – который изготовит вам перевод до конца обеда, – и тут же послал молитву к Веревкину.
Так и сделано. За обедом принесли перевод. Он так полюбился императрице, что тотчас же или вскоре наградила она переводчика двадцатью тысячами рублей.
Веревкин любил гадать в карты. Кто-то донес Петру III о мастерстве его: послали за ним. Взяв в руки колоду карт, выбросил он на пол четыре короля. «Что это значит»? – спросил государь. «Так фальшивые короли падают перед истинным царем», – отвечал он. Шутка показалась удачною, а гадания его произвели сильное впечатление на ум государя.
Император сказал о волшебном мастерстве Веревкина императрице Екатерине и пожелал, чтобы она призвала его к себе. Явился он с колодою карт в руке. «Я слышала, что вы человек умный, – сказала императрица, – неужели вы веруете в подобные нелепости?» – «Нимало», – отвечал Веревкин. «Я очень рада, – прибавила государыня, – и скажу, что вы в карты наговорили мне чудеса».
Когда Веревкин приезжал из деревни в Петербург, то уже с утра прихожая его дома наполнялась прибывшими сюда гостями.
Отправляясь на вечер или на обед, говорят, он спрашивал своих товарищей: «Как хотите, заставить ли мне сегодня слушателей плакать или смеяться?» и с общего назначения то морил со смеха, то приводил в слезы.
Веревкин был директором Казанской гимназии, когда Державин был там учеником. «Помнишь ли, как ты назвал меня болваном и тупицею?» – говорил потом бывшему начальнику своему тупой ученик, переродившийся в министра и статс-секретаря и первого поэта своей нации.
(М. Пыляев)
Однажды Гаврила Романович Державин (будущий поэт), только что поступивший на службу в Преображенский полк солдатом, явился за приказаниями к прапорщику своей роты, князю Козловскому. В это время Козловский читал собравшимся у него гостям сочиненную им трагедию.
Получив приказание, Державин остановился у дверей, желая послушать чтение, но Козловский, заметив это, сказал:
– Поди, братец служивый, с Богом, что тебе зевать попусту… Ты ведь ничего не смыслишь…
(«Из жизни русских писателей»)
Михаил Ломоносов
В стезе российской словесности Ломоносов есть первый. Беги, толпа завистливая, се потомство о нем судит, оно нелицемерно.
(А. Радищев)
Фаворит Елизаветы I, меценат и покровитель М. В. Ломоносова Шувалов, заспорив однажды с великим ученым, сказал сердито:
– Мы отставим тебя от Академии.
– Нет, – возразил Ломоносов, – разве Академию отставите от меня.
(А. Пушкин)
Ломоносов был неподатлив на знакомства и не имел нисколько той живости, которою отличался Сумароков и которою тем более надоедал он Ломоносову, что тот был не скор на ответы. Ломоносов был на них иногда довольно резок, но эта резкость сопровождалась грубостью; а Сумароков был дерзок, но остер: выигрыш был на стороне последнего! Иногда, говорил мой дед, их нарочно сводили и приглашали на обеды, особенно тогдашние вельможи, с тем, чтобы стравить их.
(М. Дмитриев)
Александр Сумароков
Поэт Иван Семенович Барков, чрезвычайно легкого нрава, любил дразнить Александра Петровича Сумарокова, тоже поэта, но человека чрезвычайно хмурого и мнительного.
Известно было, что многие места трагедий Сумарокова до удивления походили на стихи из сочинений французского драматурга Расина, как, впрочем, и других.
Однажды Барков выпросил у Сумарокова сочинения Расина, отметил все сходные места и, написав на полях: «Украдено у Сумарокова», – возвратил книгу по принадлежности.
Сумароков сделал вид, что не понял намека.
(РА, 1874. Вып. XI)
Никто так не умел сердить Сумарокова, как Барков. Сумароков очень уважал Баркова, как ученого и острого критика, и всегда требовал его мнения касательно своих сочинений. Барков, который обыкновенно его не баловал, пришел однажды к Сумарокову. «Сумароков великий человек! Сумароков первый русский стихотворец!» – сказал он ему. Обрадованный Сумароков велел тотчас подать ему водки, а Баркову только того и хотелось. Он напился пьян. Выходя, сказал он ему: «Александр Петрович, я тебе солгал: первый-то русский стихотворец – я, второй Ломоносов, а ты только что третий». Сумароков чуть его не зарезал.
(А. Пушкин)
Александр Петрович Сумароков, имея тяжебное дело с генерал-майором Чертовым, в письмах к нему подписывался: «Александр Сумароков, слуга Божий, а чертовым быть не может».
(РС, 1872. Т. V)
Однажды на большом обеде поэт Александр Петрович Сумароков спросил присутствующих: