Агент закусил губу, и на его лице появилось веселое выражение. — Надо было поставить пару сестерциев на то, что ты скажешь именно так. Но я не могу не разочароваться в том, что ты считаешь ее жизнь второстепенным приоритетом.
— Что ты имеешь ввиду? — Катон почувствовал знакомую тревогу от того, что Аполлоний прощупывал грани его личности и мысли.
— Ты играешь роль солдата, а также лучшего актера Рима. Просто прекрасное выступление! Тем не менее, ты еще и человек, который держится особняком в своих мыслях. Ты — рациональный мыслитель, префект Катон, но, более того, я уже некоторое время подозревал, что в тебе также подпитывается романтическая жилка. Не только в виде любви к сильной и хорошей женщине, но и к тем идеалам, которыми ты дорожишь, — он слегка повернул лицо и бросил вызов Катону. — Или я ошибся?
— Это не спектакль. Я и есть солдат.
— А еще и много кто другой, иначе ты бы не достиг всего, что у тебя есть сейчас.
Катон зашевелился, чувствуя себя неловко из-за разговора. Он решил перевернуть ход беседы. — А ты, Аполлоний? Ты когда-нибудь сомневался в собственных мотивах? Твои собственные ценности? Интересно, какие они?
— У меня очень мало ценностей, потому что чем больше я узнал, тем больше я сталкивался с вопросами и сомнениями, а не со знаниями и ответами. В таком мире разумный человек понимает, что самое честное, что ты можешь сделать — это опасаться ценностей. Я наблюдатель за жизнью. Я смотрю на людей. Я слушаю то, что они говорят о том, во что верят, а затем наблюдаю, как они ведут себя на практике. Прямая корреляция между этими двумя понятиями — редкость. Шарлатаны, руководящие Римом, делают вид, что их действия соответствуют сказанному. Ты же скроен из другой ткани. Ты не говоришь об идеалах и часто выказываешь циничную усталость от мира, но я верю, что ты на самом деле не более чем романтический идеалист, разочарованный тем, что так мало людей соответствует твоим желаемым качествам. Для тебя их моральные неудачи — заблуждения, а для меня — норма. Большинство людей — волки, замаскированные под овец. Но ты, префект Катон, со своими ценностями больше похож на овцу, пытающуюся выдать себя за волка. Честно говоря, я бы очень хотел увидеть то, как долго ты сможешь так продержаться. Удивительно, что человеку с твоими моральными принципами удалось выжить настолько долго, насколько получилось у тебя. Я считаю тебя чем-то вроде увлекательного эксперимента в этом отношении. Насколько хороший человек может преуспеть в коррумпированном мире? Я хотел бы знать ответ на этот вопрос.
Катон принял к сведению комментарии агента и снисходительно усмехнулся. — Держись меня, Аполлоний. Прослужи со мной достаточно долго, и, может быть, ты сам на себе прочувствуешь итог.
Выражение лица агента оставалось задумчивым. — Вот что как раз меня и беспокоит.
В полдень два дня спустя колонна приблизилась к холму с крутыми склонами, возвышающимися над окружающим ландшафтом. Во многих местах отвесные глыбы и скалы доходили до самого хребта. Лес уступил место более открытой местности, усеянной кустарником, низкорослыми деревьями и камнями. После двух дней марша по тропам, окаймленным древними деревьями, где в тени могли поджидать засады, Катон и его люди с облегчением вышли на менее зловещую местность.
«Их приближение к крепости врага не станет сюрпризом для разбойников», — подумал Катон, глядя на хребты. На второй день всадники, проводящие разведку перед колонной, сообщили, что видели далекие группы людей, наблюдающих за ними с вершин холмов. Сначала Катон приказал преследовать их, но к тому времени, когда конные ауксилларии достигали места, где был замечен противник, они уже разбегались и растворялись в чаще деревьев. Ввиду очевидной неэффективности такой тактики римляне довольствовались тем, что оставили врага в покое до момента выхода к логову Царя гор. Вблизи гряды холмов Катон мог видеть крошечные фигурки, наблюдающие за ними с безопасных гребней хребта. Если то, что сказал им Кальгарнон, было правдой, вражеские дозорные должны были быть уверены, что римская колонна, как и многие до нее, пройдет мимо, даже и не подозревая о секретном пути в их скрытую долину.
— Выведи мальчика вперед, — приказал он.
Аполлоний подтолкнул своего коня к Катону и потянул поводок, привязанный к седлу осла Кальгарнона, пока юноша не проехал между ними. Катон указал на гребни.
— Это то место, о котором ты нам рассказал. Ты говоришь, что вражеский лагерь находится в долине на противоположной стороне?
— Мой народ, да.
— Тогда пора показать нам, где находится вход в долину.
Кальгарнон ничего не сказал, но сел в седло, ссутулив плечи.
— Ты завел нас так далеко, — продолжил Катон. — Слишком поздно притворяться глупым. Если ты думаешь, что уже достаточно пострадал, могу заверить тебя, что Аполлоний знает даже еще более болезненные методы заставить тебя заговорить. Ты расскажешь нам все, что нам нужно знать, рано или поздно; единственный вопрос, который ты должен задать себе, — сколько еще мучений ты сможешь вытерпеть, прежде чем сдашься. Итак, скажи нам, куда мы должны идти.
— В самые темные глубины Тартара! — рявкнул Кальгарнон. Он ударил пятками, взвыв от боли, так как удар также сотряс ему пальцы ног, и толкнул осла вперед, но его резко подтянуло вверх, когда поводок натянулся и остановил животное. Юноша отчаянно дернулся в седле, пытаясь вырваться, затем рухнул вперед, его плечи сильно затряслись, когда он заплакал. В его попытке бежать было что-то глубоко нелепое и жалкое, и Катон почувствовал жалость и стыд. Он жестом приказал Аполлонию оставить юношу в покое и направил своего коня к Кальгарнону, обращаясь к нему более мягко.
— Ты храбрый парень, и заслужил мое к тебе уважение. Но ты должен знать, что тебе не сбежать от нас. Я не допущу, чтобы тебя убили, если ты попытаешься, а только лишь подвергну наказанию. Для тебя сейчас уже нет достойной смерти. Ты уже слишком многое открыл для нас. Но ты можешь пережить все это, и твои люди тоже, если они решат сдаться. В противном случае для всех вас будет только смерть. А теперь перестань плакать. — Катон указал на конец гребня примерно в полутора километрах от него.
— Я полагаю, вход в долину не так уж далеко, не так ли?
Кальгарнон кивнул.
— Хорошо, тогда давай найдем его и положим конец этому делу.
Катон оглянулся через плечо и жестом пригласил Аполлония выйти вперед.
— С этого момента держи его на более коротком поводке.
— Да, господин.
Ближе к вечеру они достигли конца гребня, где он круто обрывался на большой площадке неровной скалы и скалистых выступов, между которыми на сухой песчаной почве росли глыбы низкорослых деревьев. Возвышающиеся скальные образования, казалось, продолжали оставаться сплошной стеной, прежде чем они поднимались настолько, чтобы сформировать еще один гребень, почти параллельный первому. Путь, по которому они шли, продолжался мимо холмов и поворачивал на восток, к берегу.
Катон остановил колонну и приказал разбить лагерь. Офицеры начали выкрикивать команды ауксиллариям, и солдаты сбросили свои маршевые фурки. Плацин и один из писарей штаба обозначили границы лагеря на более или менее ровном участке земли в двухстах шагах от колонны. Затем, когда одной из центурий и конному контингенту было поручено составить охранение вокруг этого места, их товарищи принялись за работу своими киркомотыгами, взламывая землю, чтобы выкопать ров, и используя извлеченную землю, чтобы сформировать вал, который действовал как второй линия защиты лагеря. Небольшой ручей вытекал из скал в неглубокой выемке, которая проходила недалеко от будущего лагеря; это должно было обеспечить достаточное количество воды для людей и лошадей.
По мере продвижения работ Катон спешился вместе с Аполлонием и пленником, и все трое сели на камни в тени древнего дуба. Катон поделился своей флягой с Аполлонием, а затем с Кальгарноном. Последний заколебался, и Катон передал флягу в забинтованные руки, теперь уже связанные более свободно. В таких же предосторожностях для его ног не было нужды, так как он мог едва ли справиться с болезненной хромающей походкой.
— Попей, — убеждал он. — Был жаркий день, и можно было бы немного освежиться.
Кальгарнон осторожно поднес фляжку к губам и сделал несколько глотков, прежде чем вернуть ее Катону с благодарным кивком.
Они сидели в тишине, глядя на беспорядок неприступно выглядящих скальных образований и крутых скал за ними. Катон снова задумался, не сбивает ли их пленник с пути. Казалось невероятным, что такое место, как он описал, существует. Может, он тянул время и уводил их подальше от цитадели.
— «Возможно, он был храбрее, чем казался», — размышлял Катон, изучая юношу. Кальгарнон смотрел со скал в сторону лагеря, его взгляд был неподвижен, а тело словно застыло. В позе было что-то неестественное, и на мгновение Катон не мог определить, что было не так. Он взглянул на Аполлония и увидел, что агент с любопытством разглядывает драматический скалистый пейзаж. Потом его осенило. Кальгарнон старательно избегал смотреть в том самом направлении, которое привлекало наибольшее внимание.
Катон откашлялся, и Аполлоний повернулся к нему. Катон тонко указал на пленника и заговорил.
— Кальгарнон, мы прямо здесь у входа в долину, не так ли?
Юноша не ответил, но скривился, этого было достаточно, чтобы выдать правду.
— Аполлоний, приведи мне десять человек.
Агент поспешил в лагерь и вскоре вернулся с необходимым количеством ауксиллариев. Катон поручил одному из них охранять пленника, затем повел Аполлония и остальных к тому месту, где начинались скалы и деревья, в нескольких сотнях шагов от них. Солнце висело низко в небе, и тени уже простирались на некотором расстоянии от розоватого пейзажа. По мере того, как звуки возведения лагеря за ними постепенно стихали, они осторожно продвигались к деревьям и углублялись сквозь скалы и глыбы к месту, где встречались два хребта. Хруст их калиг эхом отражался от скал, а воздух был неподвижным и горячим. Жизни почти не было. Первые летучие мыши за вечер пролетели по воздуху, как клочки черной ткани, разносимые сильным ветром.