Императорский Китай в начале XV века — страница 45 из 77

[33]. Это было обусловлено предшествующим ходом исторического развития страны. Северные районы издавна служили колыбелью китайской государственности. Однако уже в период раннего средневековья, в III–V вв., в связи со вторжением с севера и северо- запада иноземных племен все большее значение в экономике и политике начинают приобретать южные провинции. Иноплеменные нашествия на севере, процесс внутренней колонизации на юге и, наконец, неоднократное политическое разъединение этих частей страны — все это определило сложение здесь и там несколько отличных друг от друга образцов и традиций. Последнее, в свою очередь, вызывало некоторую противоречивость в интересах севера и юга страны, прежде всего северокитайских и южнокитайских феодалов.

Отмеченные противоречия отчетливо прослеживаются исследователями уже начиная с X в. [147, 20–21; 114, 290–291]. Еще большее значение данное явление получает в период монгольского вторжения в Китай [49, 5]. В это время китайское население севера страны имело официально закрепленный более высокий социальный статус (ханьжэнь), нежели население Юга (наньжэнь).

Противоречивость в устремлениях северокитайских и южно-китайских феодалов проявлялась прежде всего в борьбе за преобладающие позиции в высших сферах управления империей [147, 20–21; 114, 291–292]. Исследователи прослеживают вполне явственное стремление тех или иных правительственных режимов опираться преимущественно на какую-либо из этих противостоящих феодальных группировок. Например, Г. Я. Смолин приходит к выводу, что китайские императоры династии Сун, проводившие в X–XI вв. курс на укрепление деепотических начал в своей политике, опирались «при этом на выходцев из северокитайских слоев господствующего класса [114, 175]. С перенесением в XII в. политического центра и смещением территории империи Сун на юг опорой двора стали, естественно, южнокитайские феодалы. Монгольские властители, подчинив себе всю страну, искали поддержки опять-таки в среде северокитайских феодалов.

Чжу Юань-чжан же в своей борьбе с монголами опирался прежде всего на поддержку населения и господствующих слоев Южного Китая. Отсюда не удивительно, что столицей основанной им империи стал Нанкин — город, лежавший в самом сердце означенного района. Политический центр страны переместился, таким образом, из монгольской ставки в Пекине на юг. Это задевало интересы северокитайских феодалов, среди которых оставались поэтому даже известные промонгольские настроения. В связи с этим одной из задач, стоявших перед Чжу Юань-чжаном, было, по образному выражению Хэ Бин-ди, «купить расположение северян» [206, 187].

Основатель империи Мин, следуя политике объединения страны, не притеснял, но и: не выделял своим поощрением северные районы. Однако такое положение фактически закрепляло сложившееся еще в начале его царствования политическое преобладание южнокитайских феодалов. Это проявлялось, в частности, в преимущественных позициях южан среди людей, получавших высшую ученую степень цзиньши и тем самым доступ к главным постам в государственном аппарате. По подсчетам Хэ Бин-ди, наибольшее число цзиньши в конце XIV в. было выходцами из провинций Цзянси, Чжэцзян, Фуцзянь и Цзянсу [206, 227]. Северяне выражали претензии по этому поводу. В ходе конфликта правительство Чжу Юань-чжана установило в 1397 г. следующую квоту: 60 % допускаемых к экзаменам должны составлять южане и 40 %-северяне [206, 187][34].

Чжу Юнь-вэнь продолжал в общем ориентироваться на южнокитайских феодалов. Этот факт отмечался исследователями [173, 253]. В этом плане стоит лишь напомнить о том, что в последний момент, как уже отмечалось во второй главе, Чжу Юнь-вэнь попытался найти поддержку именно среди населения юго-восточных провинций страны.

Основной базой Чжу Ди во время его борьбы с центральным правительством были северные районы страны, и особенно прилегавшая к Пекину провинция Бэйпин. В одной из ставших достоянием летописцев бесед в феврале 1404 г. император открыто признал: «Я долгое время опираюсь на симпатии населения севера [страны]» [23, цз. 26, 487]. Поэтому В. Эберхард не без основания; пишет, что в конфликте между Чжу Ди и Чжу Юнь-вэнем первого поддержали «влиятельные группировки» на севере страны, а второго — на юге [196, 269].

Придя к власти, Чжу Ди предоставил населению северных районов ряд экономических льгот. Император различными демонстративными мерами пытался выказать свое расположение местным господствующим слоям, особенно из провинции Бэйпин. Их представителей особо собирали ко двору. К ним адресовывались отдельные манифесты и обращения императора. Специально для них устраивались банкеты, им раздавали более щедрые, чем остальным, материальные награды [23, цз. 81, 1179–1180, 1182–1183]. Надо также иметь в виду, что проблема «новых» и «старых» людей в правящих верхах после 1402 г. была в значительной мере (хотя и не абсолютно) вопросом о соотношении северян и южан в причастных к управлению кругах, ибо многие «новые», т. е. прежние соратники Чжу Ди, были выходцами из удела Янь на севере страны.

Все отмеченное позволяет прийти к заключению, что основную поддержку Чжу Ди рассчитывал найти в среде северокитайских феодалов. Наоборот, к южанам он сохранял скрытое недоверие. В этом свете интересно отметить такую меру, как введение им негласного запрета на службу в Ведомстве налогов для выходцев из провинций Чжэцзян и Цзянси [23, цз. 93, 1238]. Весьма характерно и следующее высказывание Чжу Ди о жителях Нанкина: «В столице люди одурманены, [туда] стекается множество обманщиков» [23, цз. 149, 1740].

В таком контексте «бегство» Чжу Ди на север после 1409 г. и перенесение в дальнейшем столицы в Пекин представляется вполне закономерным и продуманным шагом. Помимо расчетов на ослабление политического влияния бюрократии в противовес усилению императорской власти и военно-стратегических соображений здесь проявилось стремление нового монарха перенести административный центр страны в тот район, который он намеревался превратить в свою политическую, экономическую и военную базу[35].

Таким образом, можно проследить непосредственную связь между перенесением столицы и всем ходом внутриполитической борьбы в Китае в конце XIV — начале XV в. Отмеченный шаг был в конечном итоге вызван той неустойчивостью, которую ощущал Чжу Ди в старой имперской столице. Последнее же проистекало из необычных обстоятельств его прихода к власти и остроты сопутствовавших этому внутренних противоречий в стране.

Заканчивая рассмотрение вопроса о перенесении столицы в Пекин, нужно подчеркнуть, что переориентировка двора в начале XV в. на северокитайских феодалов находится в прямом противоречии с политическим курсом Чжу Юань-чжана, продолжение которого было избрано девизом группировки Чжу Ди после победы в 1402 г.


Характер императорской власти в начале XV в. и ее опора

Затронутая проблема о перенесении столицы во всех своих аспектах имеет прямое отношение к вопросам, рассматриваемым в данной главе. Отмеченная осторожность в подходе Чжу Ди к титулованной знати вкупе с долей недовольства работой традиционного управленческого аппарата и недоверия бюрократии заставляли его искать прочную опору своему господству вне этих слоев господствующего класса. Последнее не исключало использования императорской властью аристократии и бюрократии в своих интересах и сохранения привилегированного положения данных слоев. Но интересы обеих сторон совпадали только до определенной степени. Отсюда все вышеотмеченные специфические моменты во внутриполитическом курсе Чжу Ди: намеренное ослабление легальных каналов самовыдвижения государственных служащих, усиление роли дворцовых служб в противовес обычному бюрократическому аппарату, дублирование центральных правительственных органов и перенесение столицы в тот район, где новое правительство чувствовало себя наиболее прочно.

Учитывая все это, можно ответить на вопрос, который поставлен в начале главы и частично затрагивался в предшествующих главах, а именно: где искало правительство Чжу Ди внутреннюю опору для своего господства в стране в условиях сложной политической ситуации после 1402 г.? Такой опорой служили: а) военные наместники в провинции, б) «новые» сановники — выдвиженцы Чжу Ди, в) дворцовые службы, г) широкие слои феодального господствующего класса северной части страны, и прежде всего провинции Бэйпин (Северной Чжили).

Отсюда закономерно вытекает еще один вопрос: насколько прочной оказалась избранная опора, позволила ли она укрепить позиции императорской власти, завоеванные в конце XIV в.? Большинство исследователей, так или иначе касавшихся данной проблемы, склонны давать положительный ответ. Ван Гэн-у, например, отмечает, что правление Чжу Ди было «сильно и непосредственно единоличным» [231, 377]. Авторы труда под редакцией Шан Юэ идут еще дальше, когда пишут: «Чэн-цзу (Чжу Ди. — А. Б.) продолжал политику централизации власти, проводившуюся Чжу Юань-чжаном, и еще больше укрепил абсолютную монархию» [98, 412], Естественно, что обстоятельства воцарения Чжу Ди не позволяли ему допустить сколько-нибудь существенного ослабления авторитета императорской власти. Сильное единовластие могло выступать одной из гарантий прекращения внутренней борьбы в стране, достижения внутриполитической стабильности, к чему и стремился Чжу Ди. Поэтому он пытался насколько возможно придерживаться самодержавного принципа в управлении. Это нашло отражение в источниках. Например, манифест от 11 февраля 1415 г. гласил: «Путь управления Поднебесной таков, что государь правит в высшей [сфере], а его подданные получают должности в низшей [сфере]. Низшая и высшая [сферы должны] взаимно поддерживать друг друга…» [23, цз. 160, 1815]. Тем самым подтверждалось совершенно особое положение императора. Взаимная поддержка в данном случае должна была лишь закрепить непререкаемую власть самодержца в «высшей сфере».