— Очень просто! — восторженно воскликнул Херея. — Сенат, оба консула, преторы — все республиканские должности сохранены. Зачем нам принцепс? Сенат и консулы примут государственную власть, как когда-то. Консулов избирают на год, за это время ни один не успеет стать тираном.
— Звучит заманчиво, но я не уверен, что все преторианцы согласятся с этим. Центурионы получают большое жалованье и имеют привилегии. С республикой этому придет конец. Преторианцы окажутся вообще никому не нужны, ведь личную охрану впервые ввел Август именно для защиты принцепса. Мы останемся не у дел.
— Сенат что-нибудь придумает! Например, можно будет распустить вспомогательные легионы и заменить их преторианцами. Кроме того, часть их пригодится для поддержания порядка в Риме. Нет, Сабин, тут решение найти несложно.
— Хорошо. И как мы будем действовать?
— Договоримся с Клеменсом о встрече, куда должны будут прийти Каллист, Азиатик, Виниций и другие. Обсудим все вместе.
С тех пор как Калигула исчез из Рима, заговорщики встречались без опаски. В городе дышалось легче и свободнее, как будто он догадывался, что его ждут перемены. Ярые сторонники Калигулы среди сенаторов теперь притихли. Самым тихим стал недавно назначенный консулом Помпоний Секунд, который во время каждой трапезы во дворце между переменой блюд опускался к ногам императора и целовал его сандалии. В конце концов Помпиний сказался больным и больше не появлялся в общественных местах.
Для подробного обсуждения дальнейших действий главные заговорщики собрались в малом торжественном зале претория. Входы и выходы охраняли надежные люди.
Здесь были тридцать мужчин, среди них сенаторы Виниций и Азиатик, секретарь Калигулы Каллист, префект Клеменс, а также трибуны Херея и Сабин.
От участия Клавдия Цезаря отказались, чтобы не привлекать внимания.
Собрание открыл Азиатик. Он считал себя искусным оратором и старался воспользоваться любой возможностью, чтобы доказать это другим.
— Месть сладка, — начал свое выступление сенатор. — Так сказал один наш поэт, но я не могу с ним согласиться. Месть, может быть, и хороша, и оправданна, но мы собрались здесь потому, что считаем жизнь бесценным даром и не готовы пожертвовать ею ради удовольствия сума-с-шедшего тирана. Поэтому наше намерение я хочу назвать не местью, а необходимостью во благо всех и не в последнюю очередь для сохранения достоинства Рима. Да, друзья мои, Рим вот-вот потеряет к себе уважение под властью императора, сожалеющего, что его народ имеет не одно-единственное горло, которое он мог бы перерезать себе на радость. Что ж, у Калигулы только одно горло и одно сердце, и достаточно одного удара, чтобы нас всех от него освободить.
Мы нанесем этот удар во время учрежденных в честь нашего великого Августа Палатинских игр. Все присутствующие здесь принимают в них участие. Нашей задачей будет отвлечь охрану императора, когда Калигула направится из театра во дворец или из дворца в театр. Клеменс назначит в личную охрану нашего друга, трибуна Кассия Херею, и он — по своему личному желанию — нанесет первый удар.
Сабин воскликнул:
— Тогда за мной второй удар — у меня на это есть причины. Кроме того, мы с Хереей друзья, и я хочу его поддержать.
— Почему бы нет! — согласился Азиатик. — Чем больше ударов получит Калигула, тем лучше.
Слова попросил Каллист.
— Никто не знает, вернется ли император к Палатинским играм. Он, должно быть, отправился с Пираллией на юг, предположительно, на Сицилию.
— Тогда придется собраться еще раз и снова принять решение. Как только Калигула вернется в Рим, он в наших руках. Если же он, по примеру своего деда Тиберия, переедет жить на Капри, подобраться к нему будет сложно. Но это маловероятно. В любом случае мы узнаем о его планах заранее и примем меры.
Каллист повернулся к трибунам:
— Вам обоим я обещаю, что Рим будет славить вас как героев.
Сабин поднял руку:
— Я тоже хочу напомнить слова поэта: «Не хвали день до наступления вечера» и поэтому прошу — конечно, и от имени моего друга Хереи — о героях пока ничего не говорить. Не будем гневить Фортуну.
Когда Клеменс остался с Каллистом наедине, он сказал:
— У Корнелия Сабина светлая голова, и он не теряет чувства реальности среди восторгов. Херея же слишком много говорит о республике. Что ж, посмотрим. Да, вот еще что. Не надо забывать о сестрах императора. Хорошо, что сенат тогда единогласно внес решение…
Каллист улыбнулся:
— Нас никто ни в чем не сможет упрекнуть…
— Так и должно быть, — кивнул Клеменс. — Какие тут могут быть упреки?
Вилла Евне на Капри после смерти Тиберия сама стала жертвой. Калигуле, Пираллии и преторианцам не удалось ее вновь оживить.
Император взял Пираллию за руку и повел через аркады, длинные переходы и атрии, показывая украшенные фресками жилые помещения, термы, скрытые в скалах комнатки, потайные лестницы и выходы.
— Тиберий всегда боялся заговоров, хотя здесь у него не было на это ни малейших оснований. Астролог Тразиллий постоянно запугивал его мрачными предсказаниями. Этому лжецу удалось втереться в доверие к императору, и тот чувствовал себя в опасности, если толкователя звезд не было поблизости. Я бы давно отправил эту дряхлую Кассандру к Орку. Пойдем, я покажу тебе кое-что другое.
И снова они шли длинными переходами, вдоль колоннад, откуда местами открывался изумительный вид на море и отвесные скалы. Оказавшись в небольшом зале, к которому примыкал запущенный сад, Калигула остановился в нерешительности.
— Это было здесь? Все кажется мне незнакомым, и я ничего не узнаю.
Пираллия молча ждала. По пустым холодным комнатам бродил сырой морской ветер, и она мерзла.
Калигула разглядывал настенные фрески.
— Подвиги Геркулеса! Конечно, именно здесь Тиберий надел на меня тогу вирилия. Мне было тогда девятнадцать лет, и старик устроил торжественную церемонию, но в остальном он не сделал ничего. Он ненавидел меня, больше любил старших внуков. Друз с Нероном тоже здесь надели свои мужские тоги, но их по всей форме приняли в сенате, и народ получил подарки в день их совершеннолетия.
Воспоминания омрачили лицо Калигулы. Он зло рассмеялся.
— И что им это дало? Они все мертвы! Все мертвы, превратились в тени, которые изредка всплывают в мыслях живых.
Злорадный смех заполнил все пространство, отдаваясь эхом в пустом зале, и Калигула начал танцевать.
— Тени, они все превратились в тени — мертвые тени… — запел он.
Пираллию охватил ужас.
— Пойдем, Гай, — попросила она. — Уйдем отсюда! Мне холодно.
Калигула остановился.
— Надо танцевать, тогда согреешься. Но ты права, здесь действительно прохладно. Я приказал приготовить термы, там мы и погреемся.
Пираллии часто приходилось бывать в богато обставленных домах, но термы Тиберия ее удивили. Бассейны с холодной, теплой и горячей водой сияли разноцветным мрамором ценнейших пород: белоснежным персидским и пятнистым фригийским для стен, зеленым для лестницы, сицилийским коричневым для колонн с миниатюрной позолоченной капителью. Бассейн с холодной водой был отделан голубым ляписом, с горячей — красным порфиром, а с теплой — желтой яшмой. Искусная мозаика украшала их дно изображением Нептуна с нимфами, дельфинами, кораблями и играющими в воде крылатыми духами.
— Пойдем погреемся, — предложил Калигула.
Они зашли в помещение, заполненное густыми клубами пара, которые милостиво прикрыли безобразное жирное тело императора.
«А ведь ему еще нет тридцати, — подумала Пираллия. — Он должен больше заниматься физическими упражнениями, меньше есть и пить…»
— Иди сюда, моя нимфа! — позвал Калигула, и она села на колени к покрытому потом волосатому чудовищу. Он принялся мять ее грудь и ласкать гладкий лобок.
— Где же ты оставила волосы своего грота Венеры?
— Это новая мода из Египта, и ее переняли многие женщины в Риме. Так чувствуешь себя совсем нагой — это приятное ощущение.
Она отдалась императору в наполненном горячем паром помещении, а потом они нырнули в бассейн с теплой водой, смыли пот и еще долго плескались в холодном бассейне.
— Может быть, я не должен говорить тебе, Пираллия, чтобы ты не загордилась, но я люблю тебя. Цезонию люблю, потому что мы во многом похожи, так же было и с Друзиллой, моей божественной Пантеей. А в тебе, Пираллия, я ценю спокойствие. Если бы я сейчас позвал преторианцев и приказал им отрубить тебе голову, знаю, что ты с улыбкой подставила бы им шею. Многие называют меня жестоким, потому что меня раздражают жалкие, раболепные создания, трясущиеся в страхе за свою жизнь. Таких людей я могу выносить, только когда мучаю и унижаю их, и, пока мне это доставляет удовольствие, я буду с ними так поступать.
— Но, Гай, ведь такими делаешь их ты! Они отзываются на твое поведение страхом, раболепием и иногда предательством. Это круг ужаса, который только ты, как сильнейший, можешь разорвать.
— Стоит ли тогда вообще жить — быть императором, быть божественным и всевластным? Ты не понимаешь этого, Пираллия, хотя и умна. Пойдем наверх, в перистиль. Если еще не очень холодно, мы сможем поужинать под открытым небом.
Калигула по своему обыкновению запивал еду огромным количеством вина.
— Не построить ли нам тут любовное гнездышко? — спросил он, с трудом ворочая языком. — Мой дед знал, что делал, когда переселился сюда. Так он отделался от сената и правил, отдавая письменные распоряжения. Но может случиться, что кто-нибудь в Риме сосредоточит большую власть и предаст императора. Тогда это был Сеян, а сейчас может стать Каллист или Клеменс. Я уже думал, не стоит ли мне перенести свою резиденцию в Александрию. Египет ведь императорская провинция, и город Птолемея вполне может сравниться с Римом.
Разговаривая, он размахивал руками и опрокинул кубок. На полу, как лужа крови, растеклось темно-красное винное пятно. Калигула засмеялся.
— Выглядит так, будто кого-то обезглавили.
Тут же принесли другой кубок, и он продолжил: