— И про Антий, место моего рождения, я тоже думал. Там люди чтут меня по-настоящему, а не только потому, что я даю им хлеб и зрелища. Прочь из Рима! Этот город мне опротивел.
Пираллия улыбнулась:
— И все-таки тебе его будет не хватать. Рим — сердце мира, и там, где оно бьется, должен быть и император.
— При Тиберии оно тоже билось.
— Но какой ценой! Ты же не хочешь, чтобы новый Сеян отобрал у тебя власть?
Калигулы тяжело поднялся и громко отрыгнул.
— Я — бог, я — Юпитер, Нептун, Марс, Геркулес, я справляюсь со всем и со всеми…
Он оступился и упал на ложе. Вдруг горло императора сдавило, и его начало рвать. Пираллия отвернулась, а прислуживающие за столом тут же бросились все убирать и чистить.
«Калигула делает много мерзостей, но у меня не получается его ненавидеть», — подумала женщина.
В ту ночь император видел сон. Он был в Палатинском дворце и хотел пойти лечь спать, и в это время сопровождающие его преторианцы превратились в римских богов. Тут были Меркурий в крылатом шлеме, Марс в воинском облачении, двуликий Янус, мрачный Сатурн, блистательный, подобный солнцу, Аполлон и другие, которых он не знал.
— Где Юпитер? — спросил Калигула.
Аполлон показал наверх.
— Нам поручено доставить тебя к нему.
Вместе они поднялись на золотой корабль, пурпурные паруса которого развевались на ветру. Как гонимое потоком воздуха перышко, взмыл корабль к небу. Калигула видел проплывающий внизу ночной Рим. Палатинский холм с нагромождением дворцов, храмы и далеко протянувшийся четырехугольник ипподрома быстро уменьшались и скоро совсем исчезли. Калигула знал, что корабль приближается к Олимпу. Когда он начал опускаться, ночь обернулась солнечным днем. И вот он увидел их, сидящих за золотым столом, и сопровождавшие Калигулу боги поспешили занять среди них свободные места. Перед этим неземным великолепием император упал на колени и с удивлением узнал двенадцать главных богов греческого Олимпа: во главе стола восседал Зевс, громовержец, повелитель мира и ветров, шторма и молний, защитник дома, семьи и дружбы, покровитель права и государства. Рядом с ним сидела Гера, его сестра и жена, затем Посейдон и Деметр, Аполлон и Артемий, Арес и Афродита, Гермес и Гелла, а в конце стола хромой бог огня и ремесел Гефест и Гестия, богиня семьи и домашнего очага.
Как гром, прозвучал голос отца богов:
— Гай Цезарь, подойди к моему трону!
От страха и трепета Калигула не мог пошевелиться. Наконец он собрал все свои силы и медленно двинулся к трону громовержца. Чем меньше становилось между ними расстояние, тем больше возвышался над ним бог, и когда Калигула предстал перед сияющим золотом троном, то показался букашкой, замершей перед великаном. Он не осмеливался поднять на всемогущего глаза и застыл в смиренном молчании, склонив голову.
Снова раздался громкий голос, заполняя пространство вокруг, будто весь мир должен был внимать ему.
— Ты называешь меня своим братом-близнецом, Гай, заявляешь людям, что в тебе живет земная половина Зевса. Ты лжешь, Гай! Ты человек, маленький, смертный человек, который кормит нас, принося в жертву простых горожан, ремесленников и крестьян. Я показал тебе Олимп и круг богов, чтобы ты познал свою ничтожность и не осмеливался больше присваивать себе достоинство, которым не обладаешь. Прими это как подарок и отправляйся обратно к смертным, где тебе и место.
Калигула не двигался. Слова повелителя мира эхом звучали у него в голове, и он хотел только одного — вернуться скорее назад, к людям, где он сам был господином.
— Как я попаду обратно? — прошептал он, со страхом глядя на обутую в золотую сандалию ногу громовержца.
Нога шевельнулась, Калигула почувствовал сильный толчок, его обступила темнота, и он ощутил, что падает на Землю, а вокруг свистит ветер.
Он с криком подскочил на постели, и тут же к нему подбежал дежуривший преторианец.
— Император? Есть приказания?
— Где я? — пролепетал Калигула.
— На Капри, на вилле Евне.
— Ах так, хорошо. Иди и приведи Пираллию! Стой, нет, пусть она спит. Сколько времени?
— Три часа после пополуночи, император.
— Хорошо, отправляйся обратно.
Утром Калигула сказал Пираллии, что приказал готовиться к обратному путешествию, и добавил:
— Я видел странный сон. Мне нужно вернуться в Рим и присутствовать на Палатинских играх.
Пираллия спросила о том, что именно ему приснилось, но Калигула отделался отговорками.
Итак, император вернулся быстрее, чем его ждали. Он сразу же оповестил патрициев и сенат о давно обещанной примирительной торжественной трапезе, назначив ее на 16 января.
С Каллистом, которому он доверял больше, чем другим, Калигула говорил о своих планах относительно торжества открыто.
— Я хочу видеть их всех, понимаешь? Сенат, знать, военных, и за каждым из них буду внимательно наблюдать. Ты знаешь, что я прекрасно разбираюсь в людях, умею читать по их лицам. Я сумею определить, кто и как ко мне относится. И когда я составлю список, мой друг, в нем окажутся имена всех моих врагов. Жаль, что Протоген исчез, но мне сможешь помочь ты.
Он довольно улыбнулся.
— Это будет следующий большой процесс, и после него я смогу ходить без охраны. Я вижу на твоем лице удивление. Ты мне не веришь. Не сомневайся — я всегда выполняю то, что собирался сделать. Много раз это доказывал.
По спине Каллиста пробежал холодок. Если император говорил серьезно, потекут реки крови, и как бы самому не попасть в смертельный водоворот. Мысли цеплялись одна за другую и путались: только бы не сказать лишнего!
Каллист задумчиво кивнул, сохраняя внешнее спокойствие.
— Отличная мысль, император. Но не приводил ли ты сам много раз пример с гидрой? Где срубаешь три головы, вырастают шесть, и если срубишь дюжину…
— Нет, Каллист, числа неправильные, как и многие сравнения, — перебил его Калигула. — Конечно, Геркулесу пришлось нелегко с легендарной гидрой, но я имею дело с людьми, с трусливыми людьми. Я знаю, как опасно, когда страх становится слишком большим: тогда он может переродиться в ненависть и презрение к смерти. На этот раз, Каллист, я уничтожу всех, кто может испытывать ко мне страх, ненависть, презрение или вынашивать предательские мысли, а заодно семьи, друзей и сторонников этих людей.
Мертвые глаза Калигулы заблестели в фанатичном восторге. На бледных щеках появился румянец. Он склонился и притянул секретаря ближе к себе.
— Я хочу снова спать спокойно, Каллист, но пока знаю, что в этом трижды проклятом Риме вынашивают планы убийства, мне не будет покоя.
— Но, император, — попытался образумить его Каллист, — так спокойно, как сейчас, еще никогда не было. Клянусь жизнью дочери, что после последнего суда над преступниками в империи все тихо. Ни один заговор или план убийства не могут долго оставаться втайне — ты доказывал это уже дважды.
— Может быть, может быть, сейчас плоды еще не созрели, но рубить надо у корней, понимаешь?
Каллист поднял руки:
— Да, император. Что я должен делать?
— Пока ничего, Каллист. Мы продолжим разговор после торжества.
«Надеюсь, что нет, — подумал секретарь мрачно. — Может случиться, что ты не переживешь этого торжества, Сапожок».
В тот же день Каллист совещался с Клеменсом.
— Мне он ни на что не намекал, но охрану вечером шестнадцатого приказал удвоить.
Секретарь довольно кивнул.
— Боится! Это хороший знак. Тот, кто боится, теряет осмотрительность. Раньше он не посвящал меня в свои планы, а теперь страх заставляет его делать это. Может быть, его удастся убить во время обеда. Постарайся, чтобы наши люди были поблизости. Калигула должен умереть у всех на глазах.
Клеменс задумался.
— Тебе все кажется гораздо проще, чем есть на самом деле. Он давно уже не подпускает к себе ни одного римского преторианца. Личная охрана императора состоит только из германцев, трибун Фрисий Ланий подчиняется только его приказам. В Германии он отличился многочисленными казнями так называемых предателей из легиона Гетулика. Это принесло ему расположение императора и прозвище Ланий[162]. Ты должен учитывать, что он рядом с Калигулой всегда и везде, особенно во время торжественных обедов. Я могу в этот вечер назначить на службу трибунов Херею и Сабина, на всякий случай, если предоставится возможность подобраться к Калигуле, но ни в чем не уверен.
— Я понимаю, — с горечью сказал Каллист. — Но подумай о том, что с каждым днем наши головы все менее крепко держатся на плечах. Калигула больше ни перед чем не остановится, он дал понять, что у него на уме.
— До этого не должно дойти. Мы будем настороже. Я не хочу отправиться к предкам раньше, чем Калигула.
38
В большом зале стояли длинные столы. На возвышающейся трибуне блестел золотом стол императора — чудесное творение мастеров-резчиков — с отделкой из слоновой кости и шлифованного камня.
Во время таких торжественных обедов Цезония сидела рядом с императором, а места напротив предназначались для сменяющих друг друга гостей, которые удостаивались чести быть приглашенными Калигулой. За спиной императора охрана образовала плотный полукруг, чтобы и мышь не смогла проскочить незамеченной, а впереди, у основания трибуны, в три ряда выстроились германцы, и любой осмелившийся без приглашения приблизиться к императору, неминуемо должен был натолкнуться на меч или копье.
Уже несколько недель император звал к столу только тех, кого считал абсолютно безобидными, а ими были прежде всего поэты и возничие.
Сегодня напротив него сидел Клавдий Цезарь, которого доставили с загородной виллы, чтобы продемонстрировать согласие и единство в императорской семье. С тех пор как Ливилла и Агриппина отправились в ссылку, она состояла только из Калигулы, Цезонии и Клавдия.
В начале обеда император приказал явиться Каллисту. Калигула показал рукой в зал.