И, торопясь, сбиваясь, путаясь поминутно и злясь на самого себя, я рассказал Сулле все.
— Помоги мне встать, — сказал он и опустил ноги на пол. — Одежду! Быстрей! Мы должны торопиться!
Я крикнул заглянувшему в комнату хозяину, чтобы он быстро приготовил лошадей. Лицо мое при этом, по-видимому, было страшным, потому что он кивнул испуганно и тут же исчез.
Я вывел Суллу во двор. Он ступал тяжело, но держался довольно прямо. Лошади уже ждали нас. С помощью хозяина мы усадили его в седло. Я вскочил на свою лошадь, обнял Суллу за плечи, и мы тронулись. Он крепко вцепился в гриву лошади, я видел, как побелели косточки его пальцев.
— Быстрее, быстрее! — повторял он. — Не бойся, Никифор, я смогу доехать.
Уже не помню, долго мы ехали или нет, но когда добрались до цирка, там у решетки стояла такая же толпа. Я спрыгнул с лошади, помог слезть Сулле и, придерживая его, прошел с ним сквозь толпу. Она расступилась, сам не знаю почему. Мы подошли к решетке и остановились перед шеренгой солдат.
— Постой здесь, Никифор, я сейчас, — сказал Сулла и медленно побрел вдоль шеренги.
Я видел, как он подошел к начальнику караула, стоявшему поодаль. Он стал что-то говорить ему, указывая на решетку. Тот сначала слушал, глядя в сторону, потом посмотрел на Суллу и кивнул. Сулла протянул руку к руке начальника караула, и мне показалось (но, может быть, я ошибаюсь), что он дал ему золотой. Начальник караула лениво обернулся и зычно крикнул:
— Эй, Антоний, возьми его, он тоже из этих.
Стоявший у решетки солдат подошел к Сулле, схватил его за одежду и потащил за собой. Там, с краю решетки, была калитка, которую я сразу не заметил. Солдат подтащил Суллу к ней, открыл и толкнул внутрь. Люди внутри приняли его, сомкнулись, и я больше не видел Суллу.
Я стоял онемев. Все произошло так быстро, что даже страх не успел овладеть мной. Я почти равнодушно глядел перед собой, и шеренга солдат перед решеткой, решетка и люди за ней — все это сливалось в моих глазах в однообразную колышущуюся массу.
Я понял, где нахожусь и что случилось, только тогда, когда толпа рассеялась, а за решеткой уже не было никого. Я бросился к воротам цирка и вместе с другими, стиснутый толпой со всех сторон, не прошел, а вдавился внутрь. Не помню, как я пробрался к местам у самой арены, помню, что меня несколько раз ударили по голове, но я плохо чувствовал боль.
Цирк был полон, шум стоял невыносимый. На арене установили множество столбов, они располагались на разных уровнях — одни на искусственно насыпанных горках, другие в вырытых ямах. По приветственным крикам и возгласам: «Да здравствует император!» я понял, что в цирк прибыл Нерон. Но я даже не посмотрел в ту сторону. Я неотрывно глядел в другую, туда, где во внутренней стене располагалась округлая решетка.
Ждать пришлось недолго — она медленно поднялась, и толпа людей, подгоняемая солдатами, вышла на арену. Солдаты хватали людей и привязывали их к столбам. Я смотрел, смотрел, ища Гая и Суллу, и вдруг увидел их.
Сулла едва передвигал ноги, голова его была склонена на грудь. Гай вел его, одной рукой поддерживая за плечо, а другую перекинув через шею. После того, как я увидел их, они успели пройти всего несколько шагов. Четверо солдат подбежали к ним, разъединили, потащили и привязали к ближайшим столбам. Столб Гая располагался чуть выше другого столба, где привязали Суллу.
Мучеников было много, человек семьдесят или восемьдесят. Когда подготовка завершилась, солдаты ушли с арены. А через короткое время откуда-то из невидимых мною труб на арену потоком хлынула вода.
Крики и стоны внизу, радостные вопли сверху и вокруг оглушили меня. Я не видел ничего, только эти два столба, и дрожал всем телом.
Когда вода дошла Сулле до половины груди, он поднял голову и прокричал что-то. Я видел только его раскрытый в крике рот. Гай рядом с ним молчал. Высоко закинув голову, он смотрел в небо.
В это же мгновение голова моя запрокинулась назад, и, успев увидеть бледный кусочек неба, я упал без чувств.
Не помню, как я вернулся в дом нашего хозяина — сам или с чьей-то помощью, в этот день или на следующий.
Болел я долго и тяжело и уже думал, что не смогу подняться. Но молодой организм пересилил болезнь. Я встал, распрощался с хозяином, не взявшим с меня ничего, и после нескольких дней поисков все-таки нашел ту самую женщину, которая провожала меня к цирку. Она свела меня с оставшимися в живых членами общины христиан. В сумке Суллы было еще много денег, я отдал их все и остался у этих людей.
Вся моя последующая жизнь не связана с предыдущей и является темой совсем другого рассказа.
Олег Фурсин,Манана КакабадзеКалигула
Историю в том виде, в котором она ныне преподносится, от школьного уровня до академического, наукой назвать можно только условно. Официальная история — не наука. Это либо приближенный к истине пересказ событий, — то, что на самом деле есть лишь историография, описательная история, опирающаяся порой на факты, порой на обычные сплетни. Либо прямая ложь, фальсификация. Иногда — взгляд заинтересованный, под который подводится нужная идеология.
Перед нами как перед исследователями, как перед литераторами, пишущими на историческую тему, в связи со всем вышеперечисленным, встал ряд задач, весьма непростых для решения. Это предисловие к книге — именно о том, как они решались нами.
Наша трилогия ставит перед собой цель рассказать о зарождении, развитии и становлении христианства как религии. Это существенный промежуток времени, это значительное количество героев, в истории весьма известных. Римские императоры династии Юлиев — Клавдиев имеют прямое отношение к названной теме. При Тиберии жил Иисус, при Калигуле и Клавдии христианство давало первые ростки, а по нашим представлениям, и зародилось при прямом участии Клавдия; при Нероне училось сопротивлению, росло и ширилось. Оно неотделимо от Рима. И от политики властителей, от того, как вершили они судьбы мира.
Поначалу Калигула виделся нам героем «проходным». Рассказать о нем следовало, но прямого и непосредственного участия в формировании христианства как мировой религии он не принимал, новым учением не интересовался, не помогал и не препятствовал.
Но по мере накопления сведений наше отношение к этому человеку как к «проходному» потерялось. Мы вступили с героем в фазу личного знакомства. А личное знакомство предполагает и личностное отношение к фигуре. И, вопреки мнению большинства, мы обнаружили массу фактов «за», отбросили массу фактов «против»; более того, мы полюбили своего героя, прямого отношения к теме нашей трилогии не имеющего. Судьба Калигулы — это история, по сравнению с которой история Гамлета, принца датского, просто веселенький водевиль…
Так и получилось, что основную книгу мы продолжаем писать, и главы, посвященные Калигуле, в нее войдут. Но, вместе с тем, созрело решение опубликовать эти главы отдельной книгой. Как дань герою, не оставившему нас равнодушными. Как дань человеку, которого человечество незаслуженно оболгало. Чье имя стало символом зла, как и имя Ирода Великого. Не в первый раз выступаем мы, таким образом, «адвокатом дьявола». Об истинном, не мифическом лице Ирода Великого мы писали в первой части трилогии, в «Барнаше»…
«Человека, умеющего наблюдать и анализировать, обмануть просто невозможно. Его выводы будут безошибочны, как теоремы Евклида». И еще из Конан Дойла: «По одной капле воды… человек, умеющий мыслить логически, может сделать вывод о существовании Атлантического океана или Ниагарского водопада, даже если он не видал ни того, ни другого, и никогда о них не слыхал…».
Дедукция привнесена в историческую науку Львом Гумилевым, которого мы считаем своим учителем, человеком, с нашей точки зрения, сделавшим историю наукой. По мере своих возможностей, руководствуясь его теорией, мы «выплывали» из океана реальных фактов, выдумок и сплетен, предложенных нам историческими источниками.
Очень образно ученый говорил о проблемах сбора и обработки исторической информации. «Если просто собрать сведения из разных источников, то они чаще всего противоречат друг другу. Если же отобрать только те, которые между собой согласуются, то они рассыпаются, как стальные шарики, сложенные в виде пирамиды. Надо бы их скрепить, сцементировать, да нечем!». Поэтому, считал он, необходим анализ, который целесообразно проводить путем синхронистического подбора фактов. Такой подбор помогает обнаружить преувеличения и недомолвки источников, а также «белые пятна» в общей картине. Затем предлагал заполнять «белые пятна» собственными выводами, восполняющими причинно-следственные связи. Первоначальная канва событий, полученная из источников, будет воссоздана ими. Гумилев рисовал графики, он создавал синхронистические таблицы…
Перед нами попытка внесения логики и математики в историю. Это великий шаг. По отношению к естественным наукам Кант отмечал, что в каждой из них столько же науки, сколько математики. Что же касается истории, то она веками обходилась без математики вообще. Лишь историческая хронология пользовалась цифрами, чаще верными, а зачастую забытыми или намеренно подтасованными. Поэтому хронология, как список цифр, без обнаружения связей множества фактов с другими, оказывалась абсолютно беспомощна. Каждый факт требует нахождения его места в цепи событий, а далее и сверки с хронологической таблицей. Именно тогда можно говорить о науке — истории, а прочее, т. е. историография, — подсобное и не всегда нужное занятие.
«Один сенатор», «один всадник», без имени — таковы обычно описания людей, которые погибают вследствие приказов Калигулы и его козней в ряде документов о той эпохе. И говорится о множестве казней среди римской знати.
Однако давайте обратимся к фактам. Списки сенаторов той эпохи имеют место быть, сохранились. А ведь это и есть представители римской знати! Самые что ни на есть! Если их казнили, то, каким же образом они продолжали занимать свои должности из года в год?