Она не желала даже самой себе сознаваться в том, как порадовало ее то, что этот ничтожный человечек узнал ее в лицо и восхитился подвигами на арене.
Тот огляделся по сторонам, убедился, что никто их не видит, и прошептал:
— На самом деле я страстный болельщик. Хочу спросить… — Писец помедлил и моргнул, как сова на солнечном свету. — Ты умеешь писать?
— Конечно умею! — искренне возмутилась Лисандра, чувствуя, как жаркая кровь снова прихлынула к ее и без того слишком разрумянившимся щекам. — Ты меня что, за слабоумную принимаешь или думаешь, что у женщины, как говорится, все мозги в титьках?..
— Нет! — Он извиняющимся движением вскинул ладони и тоже залился краской. — Я лишь хотел попросить тебя написать для меня свое имя. Ну, не совсем для меня… моим детям. Они тоже сами не свои, когда доходит до игр.
— Мое имя?..
— Ну да. — И писец протянул ей клочок пергамента. — Просто на память…
Подобная просьба несказанно изумила Лисандру, но она постаралась ничем этого не выдать.
— Да пожалуйста. — И она взяла у него стиль. — Как их зовут?
— Марк и Луций, — ответил он гордо. — Разбойники, конечно, но они — все, что у меня осталось после кончины жены несколько лет назад.
Лисандра написала несколько слов, поставила свое имя и вернула пергамент, по-прежнему не в силах отойти от волнения и восторга. Ее узнали!
— Спасибо, госпожа.
Явно польщенный писец поклонился, потом повернулся, распахнул перед Лисандрой огромные двойные двери и зычным голосом, которого трудно было ожидать в столь щуплом теле, объявил о прибытии «Ахиллии Спартанской, грозной гладиатрикс, выступающей на играх Эсхила».
Проводив Лисандру и прикрыв двери у нее за спиной, отец семейства взволнованно развернул пергамент, подписанный ею.
«Марк и Луций! — гласили строки. — Ахиллия Спартанская приветствует вас и увещевает во всем слушаться вашего отца. Ибо совершенство достигается лишь послушанием и дисциплиной». Чопорная высокопарность записки вызвала у него невольную улыбку, но он знал, что мальчишки будут прыгать от счастья. А сколько раз он всем перескажет историю этой встречи! Великие мира сего так редко удостаивали людишек, подобных ему, даже взглядом.
Ахиллия Спартанская была, конечно, надменна, но сегодня у нее появился друг. Он, без сомнения, объяснит своим приятелям-болельщикам, кого именно им следует поддерживать с трибун.
— Значит, ты с ней не спишь?..
Сидя в помещении, отведенном для отдыха наставников, Палка с Катувольком еще не то чтобы тонули в своих чашах, но плавать в них определенно уже начинали. Покой для отдыха в действительности был просторным лабазом, расположенным неподалеку от цирка и нанятым на время игр. Стоил он относительно недорого, при этом вмещал столы для наставников из разных гладиаторских школ, давал приют изрядному количеству шлюх и служил вместилищем для бесчисленных бочек пива и вина. Ланисты платили за все это вскладчину, выражая таким способом признательность своим помощникам, как свободным, так и рабам.
— Нет. Она — друг. Знаешь… мы, дети завоеванных племен, чувствуем себя вроде как родичами. Если не по крови, так по обычаю.
Катувольк обвел глазами комнату. Поодаль от них сидел Нестасен, окруженный дружками из иных школ. Эта пестрая компания происходила из самых разных уголков необъятной империи.
Галл вдруг подумал, что зло имело свойство сгущаться повсюду, куда бы ни отправился Нестасен. Достаточно было посмотреть на его собутыльников. Сущие головорезы, жестокие люди, получавшие удовольствие от своей работы…
Нестасен заметил взгляд Катуволька и помахал ему рукой, явно пребывая в добром расположении духа. Благодарить за это, по-видимому, следовало щедрую порцию конопли, которую нубиец с приятелями как раз воскуряли.
— Ну и хорошо, — глубокомысленно кивнул Палка. — Бальб с тебя шкуру спустил бы, узнай он, что ты спутался с Сориной. Он человек деловой, а это плохо для дела.
— Сказал же, и в мыслях не держу с ней улечься. А тебе-то, кстати, что за печаль?
— Перестань щетиниться! — Палка выкатил глаза. — Просто я за тебя беспокоился. Совсем недавно ты надышаться не мог на спартаночку, а теперь с Сориной не расстаешься. Знаешь, друг мой, вот так посмотришь, и недолго решить, что ты как петушок в курятнике — то одну потопчешь, то другую. А это, сам знаешь, не позволено.
— Ну… — Катувольк надолго присосался к пиву. — Честно тебе скажу, я ни в кого не влюблен, и уж в Лисандру — всех менее. Сучка она, вот что. Спасибо Сорине, объяснила мне, что к чему.
— Вот как! Знаешь, а ведь эта сучка становится всеобщей любимицей. Я сегодня на рынке сам видел — люди продают самодельные статуэтки, изображающие Ахиллию. Что-то я не припомню, чтобы хоть одна девчонка добилась подобного успеха на первых же играх! В общем, как бы не выяснилось, что Сорина…
Тут Палка закашлялся, подавившись вином. Могучий галл от души похлопал его по спине и поддразнил:
— Не в то горло попало?
Сам он прославился тем, что мог выхлебать ужасающее количество пива и вина, почти не хмелея.
— Смотри-ка! — Палка вытянул палец. — Я было решил, что это она.
Катувольк повернулся туда, куда указывал парфянин, и у него отвисла челюсть. Какая-то девица разносила по залу напитки, ловко уворачиваясь от лап полупьяных наставников. Она была разительно похожа на Лисандру, не обладая, впрочем, ее осанкой и ростом. Ни дать ни взять младшая сестра надменной спартанки.
— Гречанка, должно быть, — буркнул Катувольк, подпустив в голос изрядно презрения.
Палка внимательно посмотрел на него.
— Что-то у тебя все красноречие разом отбило…
Катувольк обжег его взглядом, но Палка уже смотрел совсем в другую сторону.
— Вот это да! — захохотал он. — Смотри, Нестасен успел глаз на нее положить!
Он не ошибся. Когда девушка проходила мимо нубийца, чернокожий гигант сгреб ее могучей рукой и живо усадил к себе на колени. Она заверещала, больше для виду, и попыталась удрать, но тем лишь распалила его еще больше. Ладони Нестасена накрыли ее груди, после чего он стащил с девушки тунику. Шлюшка обольстительно хихикнула и заерзала у него на коленях. Нестасен притянул ее вплотную, его лиловатый язык уже разгуливал по шее этой особы, а пальцы стискивали и оттягивали соски.
Катувольк видел, как девушка, которой вряд ли минуло шестнадцать, вздрогнула от боли. Впрочем, его это никоим образом не касалось, и он снова уткнулся в свое питье. Нестасен явно был очень груб в любовных делах, но девчонка при всей своей юности была потаскушкой, значит, успела привыкнуть к самым странным прихотям тех, кто ей платил.
«Совсем как Лисандра! — сказал он себе. — Обе они так или иначе торгуют своим телом для мужского удовольствия».
Катувольк был опытным наставником. Он встречал женщин, которые, став гладиатрикс, в самом деле начинали любить арену и скоро уже жить не могли без кровавого состязания и побед. Сорина объяснила ему, что Лисандра была как раз из таких. Она толковала о каком-то нравственном начале, о цивилизации. Но поскреби ее, и вылезет сущая дикарка, да еще какая. Этой цивилизованной Лисандре нескрываемо нравилось убивать! Она стремилась не выжить на арене, а получить удовольствие. Девчонка совратила Эйрианвен, чтобы оскорбить предводительницу общины. Лисандра сбила с пути истинного именно ту женщину, которую Сорина прочила себе в преемницы. Небось, это немало радовало ее…
Девушка в лапах у Нестасена закричала в голос. Катувольк вскинул глаза и увидел, что огромный нубиец развернул ее к себе лицом и задрал свою тунику. Сотрапезники поддерживали его криком и улюлюканьем. Нестасен плюнул себе на ладонь, запустил руку ей между ног и весело показал приятелям влажно блестевшие пальцы. Смазав ее соками свое вздыбившиеся оружие, он с силой растопырил ноги девушки, чтобы присутствующие могли видеть все детали, устроился поудобнее на скамье и со всей животной силой вонзился туда.
Девушка отчаянно завизжала от боли, но это лишь привело его в неистовство. Подавшись вперед, он ухватил ее длинные волосы и стал тянуть, проникая все глубже.
Несчастная девчонка еще пыталась прикидываться, будто ее крики были вызваны не болью, а страстным желанием, однако Катувольк хорошо видел, как мучительно искажалось ее личико при каждом новом движении Нестасена. Нубиец что-то говорил ей. Катувольк ничего не слышал, но движение толстых губ позволяло ему угадать всевозможные гадости и непотребства. Он спрашивал бедняжку, нравилось ли ей, не хотелось ли, часом, еще?.. Маленькая потаскушка — а что ей оставалось! — сквозь слезы кивала ему, просила радеть изо всех сил.
Их у него имелось в избытке. Его бедра дергались вверх-вниз, ручищи сжимали, сминали, выкручивали, месили. Молодого галла замутило от отвращения, и все-таки он не мог оторвать глаз от нубийца, без устали загонявшего кол своей плоти в тело беспомощной жертвы. Вот он задвигался еще быстрей, так, что его собутыльники еле поспевали в такт хлопать ладонями. Глаза Нестасена сузились в щелочки, наконец он издал победный крик и излил свое семя. Судорога оргазма так сомкнула его челюсти у нее на плече, что показалась кровь.
На этом Катувольк решил, что с него достаточно.
— Ты куда?.. — не без труда ворочая языком, спросил Палка, но галл только отмахнулся.
Нестасен в это время вытащил вон свой слегка обмякший клинок и принялся понуждать девушку взять его в рот.
— Соси, — рычал он, к восторгу звероподобных приятелей. — Оближи его хорошенько. Он испачкался в тебе, грязная шлюха.
Когда девица подчинилась, Нестасен оглядел круг собутыльников и размягчено проговорил:
— Вам тоже не помешало бы отведать ее.
Девчонка жмурила глаза, кажется, боролась с приступами рвоты, но поделать ничего не могла. Нестасен пригибал ее голову все ниже.
— Ну, кто будет следующим? — смеясь, обратился он к своим друзьям. — Кому неймется?..
— Мне, пожалуй. — Катувольк заставил себя весело улыбнуться.