– Я хочу, чтобы ты сблизилась с Астуриком и узнала для меня, кто он на самом деле. Мне слабо верится в его родство с Павлом Фабием Персиком.
Эмилий не хотел быть до конца откровенным с недалекой девушкой. Ведь только слово Клавдия Тиберия сыграло свою роль, чтобы Калигула поверил, что Астурик – родственник его любимого друга. А именно Клавдия видел тогда Лепид выходящим из дома Пираллиды. Он уже составил списки тех, за кем нужно пристально наблюдать. Фабий Астурик, Ирод Агриппа, Невий Серторий Макрон и Клавдий Тиберий. Инстинктивно он чувствовал витающую в воздухе угрозу, но не мог понять, от кого именно она исходит и в чем может обернуться для Гая Цезаря.
Если он будет начеку, то упредит удар и не даст заговору разрастись. К тому же не имея на руках доказательств наличия такового, он не сможет донести ни о чем императору. К тому же Клавдий – дядя Калигулы.
Лепид оставил Ливиллу в саду и ушел. Приближалось время начала скачек в Большом цирке, а у него было сделано несколько ставок.
Первой мыслью Ливиллы, едва затихли шаги ее любовника, было кинуться в свои покои и успокоиться, налив в чашу прохладного вина. Но она сдержалась. До ее ушей уже начали долетать чужие шепотки о том, что она превратилась в пьяницу. В Риме никто не уважал матрон, которые злоупотребляли вином, а она ведь сестра императора. Что будет, когда и до Гая дойдут эти нелицеприятные слухи? Гнев будет страшен и необратим.
Щека горела от удара, Ливилла хотела окликнуть кого-нибудь из рабов, чтобы они принесли что-нибудь холодное, но постеснялась. Опять пойдут кривотолки. Многие же видели, как она с Лепидом выходила в сад.
Впервые мужчина поднял на нее руку и грязно оскорбил. Раньше ругательства в ее адрес могли отпустить сестры, но Юния Клавдилла заставила всех ее уважать, одарив своей дружбой и доверием. Ливилла не могла понять, почему она позволила Эмилию так с собой обращаться?
Марк Виниций всегда был с ней обходителен, окружал ее заботой и вниманием, даже голоса никогда не повысил. Ей вспомнились недавние слова Астурика о том, что она прелестна, и говорил он это так нежно. Так почему же Эмилий Лепид так груб с ней и бесцеремонен? Да, он приводит ее в трепет и неистовство, она жаждет близости с ним, но должна ли она подвергаться унижению за свою слабость?
А как неприступно держала себя Клавдилла! Мужчины падали ниц к ее ногам, она сводила их с ума, манипулировала, толкала на безумства, кружила им головы. И уж вряд ли позволила бы кому-либо из них поднять на себя руку! Ни у кого даже и мысли б не возникло попробовать приручить ее подобным образом. Это Агриппина – любительница подобных эскапад, ее драки с Агенобарбом смаковал весь Рим, а они оба от этого получали извращенное удовольствие. Эмилий Лепид, хотя ему и далеко до дикого Домиция, тоже укрощает ее порой побоями и заставляет унижаться при людях, чего только стоит подсмотренная сцена на пиру.
Ливилла уже давно догадалась, что для Эмилия она просто прихоть, мимолетная цель, он попользовался ею и решил, что она теперь станет его рабой, как Агриппина, но, смотря правде в глаза, он ценил ласки сестры намного больше, их совокупления отличались необузданностью и страстностью, а с Ливиллой он занимался любовью как будто впопыхах, лишь бы сделать ей одолжение.
Обида захлестнула девушку. Она достойна лучшего, чем оскорбления и побои! Первым порывом, сразу подавленным, было устремиться вслед за Виницием в Сиракузы, попробовать начать сначала, но потом перед ее глазами предстало красивое лицо Фабия. А почему бы не попробовать обрести с ним себя, а значит, и новое счастье, новую судьбу? Сердце подсказывало, что с Марком все кончено, их союз изжил себя, ведь она так и смогла родить ему ребенка, хотя он так долго этого ждал.
Пора разорвать узы гибельной страсти! Ни к чему было слушать сладкие речи сестры и кидаться, очертя голову, в чужой омут. Ливилла тряхнула длинными волосами и поднялась со скамьи. Но потом снова присела, задумавшись. Поспешное признание Фабия в любви вдруг показалось ей неискренним. Не пытается ли и он воспользоваться ею, как Эмилий? Ах, лишь в одном была она сейчас уверена: от Лепида нужно держаться подальше и не позволять ему помыкать собой.
XXI
Невий Серторий Макрон, сжав кулаки и сердито сдвинув брови, стоял напротив Клавдия Тиберия и выговаривал ему за бездействие: – Я не виноват, что мой отъезд затянулся, но вы вполне самостоятельные люди и могли бы обойтись без моих подсказок. В конце концов, не я организатор, а Ирод Агриппа. Он притащил сюда этого юнца и все это затеял. Ты, вообще, когда видел его в последний раз? Клавдий тяжело вздохнул.
– Ирод сейчас больше увлечен ставками на скачках. Весь Рим точно сошел с ума, наш император каждый день устраивает заезды, римляне толкутся у Большого цирка с раннего утра, ожидая его появления и начала бегов. А к вечеру Калигула дает роскошный обед или едет к кому-нибудь из друзей или сенаторов. Жизнь в Риме похожа на затянувшийся праздник.
– Так и что? – резко спросил Макрон.
– Я сам боюсь предпринимать какие-либо шаги, к тому же во дворце меня не слишком-то жалуют. Любой из друзей цезаря может поиздеваться надо мной, даже приглашенные актеры, и те считают своим долгом за мой счет насмешить остальных гостей. Знаешь, что они вытворяли в прошлый раз? Когда я, утомленный изобильной едой и немалым количеством вина, задремал на своем ложе, эти болваны сняли с меня сандалии и приладили их к моих ладоням, а затем резко разбудили. Слышал бы ты громовой хохот, когда я подскочил и принялся ими тереть лицо. Гай Цезарь смеялся громче остальных.
Макрон склонил голову.
– Да уж, представляю, как тебе было обидно.
– Но наш Германик Гемелл меня радует. Он очень смышленый и сообразительный юноша. И цезарь с каждым днем ценит его все больше. Он уже завел достаточно много хороших знакомств, регулярно посещает суды, учится искусству оратора. Он даже немного приболел недавно от переутомления. И наш император приставил ухаживать за ним Ливиллу.
– О! – изумился Макрон. – Неужели?
– Я навещал его и настаивал, чтобы он обольстил ее, дабы заручиться ее поддержкой.
– Весьма дальновидно, – заметил Невий Серторий.
– Дальновидно, но весьма трудно. В семье цезаря произошли некоторые перемены, нравственность и добродетель его сестер весьма пошатнулись. Если раньше только Друзилла, благодаря попустительству Лонгина, была способна на подобные безумства, то теперь по ее стопам пошли Агриппина и Ливилла. К тому же Ливилла стала злоупотреблять неразбавленным вином.
«Слышала бы об этом Энния, – подумал Макрон. – Надо будет запереть ее дома, иначе она станет подражать любимым подругам».
– Агриппу надо выводить из игры, он ненадежен, – подвел итог Невий Серторий. – Пока у него есть деньги, он не станет содействовать заговору, но едва они закончатся, он или будет помогать, или попросту продаст нас.
Клавдий закивал головой.
– Нам придется ускорить события, иначе мы упустим время. Гай Цезарь задумал создать новую жреческую коллегию. Вступительный взнос за право исполнения новых обязанностей настолько неприлично велик, что я подозреваю, что он намеревается обожествить своего отца. Это назначено на конец сентября, а ведь он уже переименовал этот месяц в германик. Все пока держится в строжайшей тайне. Я случайно услышал разговор Калигулы с Эмилием Лепидом.
– Я понял твою мысль, – ответил Макрон. – Время неумолимо. Вернувшись, я сразу уже узнал от доверенного человека, что против меня скоро начнут обвинительный процесс.
Клавдий ахнул.
– Вот так мой император благодарит меня за неоценимую помощь, – сказал Невий Серторий. – Но для осуществления заговора есть одно важное препятствие. Это капса с письмами твоей сестры и записка от Эвдема, подтверждающая отцовство Сеяна.
Клавдий махнул рукой.
– Мы ведь предъявим сенату и народу Рима подлинное письмо Ливиллы и свидетельство Фабия Персика.
– Твоя сестра перемудрила с письмами. Тебе не кажется? Она рассылала их слишком часто. Сенат примет ту правду, которая ему будет выгодна. Мы не можем предсказать, что если после гибели Калигулы всплывет эта капса, то наши сенаторы поверят ей больше, чем сомнительному юнцу, – возразил Макрон.
– А думаешь, Невий Серторий, что мое слово ничего не будет значить в этой ситуации? Я же брат Германика и дядя цезаря. К моему мнению прислушаются в сенате.
– Я уже все сказал. Мы не должны бросать тень на будущего цезаря, а тем более подозрение в незаконном рождении. Его репутация обязана быть безупречной. Нам повезло, что Гай Цезарь тогда не дал этой капсе ход и не стал обнародовать ее содержимое. Капсу с письмами необходимо выкрасть. Тебе известно, где Калигула держит ее?
Клавдий пожал плечами.
– Откуда знать об этом мне? Я не вхож в его покои.
– Жаль. Но ты говорил, что Германик Гемелл сблизился с Гаем. Вот пусть он и займется этим. Я подробно опишу, как она выглядит. У нее трещина на деревянной крышке. Скорее всего она в его таблинии среди других свитков. Вряд ли Калигула оборудовал для нее специальный тайник.
Валерия Мессалина в сотый раз придирчиво осматривала себя в зеркале. Отполированный металл послушно отражал совершенную красавицу с буйным водопадом кудрей в бледно – зеленой столе, расшитой жемчугом. Но Мессалину что-то в ее наряде не устраивало, она с досадой скинула столу и из вороха нарядов, беспорядочно сваленных на ложе, извлекла следующий. Примеркой нарядов она занималась весь день, капризничая и отвергая все.
Но дело было не в плохом качестве ткани, столы, паллы и пояса были безупречны и изысканны. Мессалина отчаянно скучала, ей не хватало Феликса, который мог бы унять огонь пожирающей ее жажды наслаждения. Отчим уделял ей чересчур много времени, потому что обиженная им жена и наказанный сын по – прежнему находились за городом. И о том, чтобы выбраться на одинокую прогулку в поисках приключений, не могло быть и речи. Она официально теперь стала невестой, отец появлялся с ней в садах Саллюстия, на форуме, и многие теперь знали красавицу в лицо.