Не поразив амазонку оружием, Лисандра была исполнена решимости расправиться с ней голыми руками, забить насмерть кулаками, удавить пальцами.
Но первой за дело взялась Сорина. Удар наотмашь с силой кувалды врезался Лисандре в скулу. Кожа лопнула. Разъяренная спартанка тотчас дала сдачи, всадив основание ладони прямо в нос дакийке. Хрящ и хрупкие кости вмиг стали месивом, размазанным по лицу задохнувшейся амазонки. Держа кулаки наготове, Лисандра поспешила вперед и не заметила ногу дакийки, взметнувшуюся навстречу. Удар пришелся в низ живота, Лисандра согнулась пополам и лбом вписалась в жесткое колено Сорины.
Перед глазами девушки полыхнуло белое солнце. В его сиянии качнулась жилистая фигура противницы, смазанные лица на трибунах и наконец — темно-синее вечернее небо. Лисандра рухнула навзничь. Боль порывалась скрутить ее спазмами рвоты, но все же спартанка разглядела тень Сорины, ринувшейся добивать поверженную противницу. Едва ли не последним отчаянным усилием спартанка встретила ее ударом ноги вроде того, что достался ей самой. Когда же амазонку согнуло, Лисандра сгребла ее за плечи, по-борцовски рванула к себе, и Сорина, увлекаемая собственным весом, головой вперед перелетела через нее.
Она упала и пропахала песок, оставив в нем кровавую борозду. Лисандра перекатилась на четвереньки, силясь подняться. Как выяснилось, ее левый глаз совсем ничего не видел, заплыв страшным синяком от предыдущего удара дакийки. Лисандра попробовала встать, однако ноги уже не держали ее, и она повалилась опять. Воля и разум яростно приказывали телу: «Поднимайся!» Оно вздрагивало и корчилось, но выполнить приказ не могло. Его силы были исчерпаны.
Сорина тоже перевернулась на живот и теперь пыталась подобрать под себя руки, чтобы оторвать от песка хотя бы голову. Титаническое усилие приподняло ее на колени, но это было все. Она дрожала и качалась. Лисандра посмотрела на нее и поняла, что амазонка уже не встанет.
Она сцепила челюсти и поползла к ней.
То, что последовало за этим, было по-звериному страшно. Опираясь на руки и колени, они обхватывали одна другую и качались, точно колонны обрушенного храма, столкнувшиеся на полпути до земли. Начисто забыв все боевые приемы, Лисандра сомкнула кулак и бросила его Сорине в лицо. У той запрокинулась голова, но чуть погодя она ответила спартанке тем же. Удар следовал за ударом. Обеим воительницам давно пора было упасть без сознания, но жутким напряжением воли они продолжали сражаться.
Наконец женщины прислонились одна к другой, чтобы не рухнуть.
Пальцы Лисандры нашарили горло Сорины.
Пальцы Сорины медленно доползли и сомкнулись на горле Лисандры.
Они смотрели друг дружке в глаза и все сильней стискивали руки.
В последний раз.
Увидеть, как в зрачках соперницы меркнет огонек жизни, — и тогда уже провалиться в блаженное отдохновение смерти!
Траян давно вскочил с кресла, да так и остался стоять, что-то выкрикивая, поддерживая воительниц. Творившееся на арене было против всех римских обыкновений, но он просто ничего не мог с собой поделать. Какое мужество! Какое искусство!.. Когда обе гладиатрикс остались без оружия, он ждал, что вот-вот будет объявлено об окончании поединка, но нет. Эти женщины принялись забивать одна другую насмерть голыми кулаками. Траян никогда не видел ничего подобного. Сколько гладиаторских поединков прошло у него перед глазами, но такой страсти, такой яростной воли к победе ему еще не встречалось.
Когда они поползли одна к другой, Траян словно очнулся, подхватил дубовый ларчик, стоявший возле его кресла, и бросился из почетной ложи на арену.
Лисандра увидела, как начали стекленеть глаза ненавистной врагини. Ее собственный разум кричал криком, требуя воздуха, сила и выносливость были вычерпаны до дна, но какое это имело значение? Еще несколько мгновений, и амазонка умрет.
Эйрианвен будет отомщена.
Тут сильные руки сгребли спартанку за плечи и потащили куда-то, вырвав Сорину из ее убийственной хватки.
Соперницы буквально взвыли, хватая воздух, царапаясь и тщетно пытаясь освободиться.
— Нет!.. — хрипло закричала Лисандра.
Траян стоял между израненными гладиатрикс, которых удерживали крепкие харенарии. Сверху в немом изумлении взирала зрительская толпа. Люди уже понимали, что у них на глазах происходило нечто небывалое.
— Поднимите их, — негромко велел Траян служителям арены.
Он возвысил голос, чтобы его отчетливо слышали в каждом уголке цирка:
— Люди Галикарнаса! Я — Марк Ульпий Траян, римский сенатор, друг и советник божественного императора. Слушайте же! Сейчас много говорят о великом амфитеатре Флавия и о дивных зрелищах, которые можно в нем лицезреть. Я там был и своими глазами видел все то, о чем говорят люди. Но я готов засвидетельствовать перед всеми богами, что ни разу в жизни не удостаивался чести узреть бой, равный сегодняшнему! Вы по праву разделили со мной эту великую честь! Эти женщины подарили нам поединок, о котором вы будете рассказывать внукам!
Траян открыл ларец и извлек две пальмовые ветви, выкованные из чистого золота.
— Каждая из них предназначена для победительницы! — выкрикнул он, вкладывая золотые листья в бессильные пальцы воительниц. — Они почтили нас поединком, и я употреблю свою власть, чтобы наградить их. Я, Марк Ульпий Траян, римский сенатор, дарую Амазоне и Ахиллии свободу! Пусть им вручат деревянные мечи в знак того, что впредь они не будут сражаться — разве только по своей воле.
Толпа, вознесенная на вершину восторга, многоголосым хором принялась выпевать имя сенатора.
Траян придвинулся вплотную к израненным гладиатрикс и покачал головой.
— Я в самом деле ни разу еще подобного не видал, — сказал он. — Да пребудет милость богов с вами обеими.
Победительниц увели.
Каждую — в ее собственные ворота.
LVI
Катувольк об руку с Дорис, Фиба, Палка, Тит, Телемах и, конечно же, Вария, исполненная обожания, собрались в лечебнице у постели Лисандры.
Девушка бормотала слова благодарности, но на деле ощущала лишь боль да всеобъемлющую горечь отнятой победы. Невзирая на всю подготовку, весь душевный жар, всю волю, собранную в кулак для этого боя, у нее ничего не получилось. Сорина еще жила.
Свобода, дарованная Траяном, отдавала горестной пустотой. По закону Лисандра была отныне свободна, но в глубине души понимала, что на самом деле свобода не вернется к ней, пока Сорина еще дышит. Когда за спинами друзей затворились двери, глаза спартанки обожгли злые слезы бессилия. В полумраке лечебницы она оплакивала свое поражение.
— Лисандра!
Это, оказывается, явился Бальб. Ланиста помедлил у двери, подошел к ложу и сел подле своей бывшей гладиатрикс.
— Приветствую тебя, Луций Бальб.
— То, что ты сегодня сделала… — начал он и умолк, не договорив.
Владелец школы опустил голову и смотрел на свои руки, сплетая и расплетая пальцы.
— То, что сотворили вы с Сориной сегодня на арене, и вправду неслыханно. Ни здесь, ни в самом Риме не было ничего похожего. Известно тебе, что люди уже хотят заказать фриз в память о вашем бое? Подумать только, Амазона и Ахиллия, обретающие бессмертие в камне! — Бальб покачал головой. — Это тоже неслыханно, если говорить о женских боях.
Он подумал и добавил:
— Что-то мне подсказывает, что подобное уже не повторится. Таких, как вы с ней, никогда раньше не было и больше не будет.
Лисандра хотела упрямо сжать губы, но боль в иссеченном лице превратила надменное выражение в жалкую гримасу.
— Я провалилась, — выговорила она. — Я дралась недостаточно хорошо, не сумела убить ее.
Бальб пожал плечами.
— Теперь ты свободна. Так какое это имеет значение?
Лисандра медленно приподнялась на локте, открыла рот и обнаружила, что не может подобрать нужных слов. В самом деле, способен ли Бальб был почувствовать то же, что и она, уразуметь, что без смерти Сорины свобода была для нее пуста и никчемна, как и вся жизнь — без Эйрианвен?
В конце концов она просто сказала:
— Полагаю, ты прав.
Ланиста кивнул, откашлялся и спросил:
— Чем же ты теперь предполагаешь заняться?
Лисандра чуть не улыбнулась при этих словах. Вот в этом был весь Бальб! Он думает только о своем кошельке. Лишившись двух лучших воительниц, отпущенных заезжим сенатором на свободу, он вряд ли еще когда-нибудь сможет рассчитывать на такие сборы, как в прошлом году. Мало того, ланиста еще и лишился надежд на устроение знаменательной битвы в честь дня рождения Домициана. Ведь без нее, Лисандры, встать во главе гладиаторского войска не сможет никто. Великолепное зрелище, создаваемое по всем правилам военного искусства, сразу выродится в пустышку, и Бальб, конечно же, понимает это. Как и то, что Лисандра не захочет, да и просто не сможет покинуть своих эллинок, которых так старательно обучала. Бросить на произвол судьбы Варию и Фибу?.. Да ни за что!
— Я останусь с тобой, — негромко проговорила Лисандра. — Теперь мое место здесь, Бальб.
— Примерно такого ответа я и ждал от тебя, — ответил Луций странно охрипшим голосом, как будто в горле у него застрял сухой и жесткий комок. — Ты останешься, но не со мной, — добавил он совсем тихо. — Два минувших года… Ты, Сорина, Эйрианвен… да, и Эйрианвен! Я вполне убедился в том, что стал староват для подобных забав. Мне довольно!
— Никак собираешься на покой? — Лисандре казалось, что уже ничто больше не способно ее изумить, и все-таки это случилось.
— Да, собираюсь. Мы с Эросом хотим отправиться в Грецию. Там на нас с ним по крайней мере не будут коситься. Я сказал, в Грецию? В Элладу, конечно, — поправился он и был вознагражден слабой улыбкой спартанки. — Нужно только уладить кое-какие дела. Я уже переговорил с Титом, Палкой и Катувольком. Все они подтверждают, что в народе наш луд давно уже называют не школой Луция Бальба, а школой Лисандры. Я решил вручить эту школу тебе, чтобы ты поступила с ней по своему разумению. Твои подопечные, как ты их именуешь, воистину станут таковыми. В твоей власти выпустить их всех на свободу, или все-таки устроить битву для Домициана, или вовсе перепродать луд, кому пожелаешь. Можешь даже продолжить выходить на арену, хотя, надеюсь, этого ты все же не сделаешь. — Бальб вздохнул. — Благодаря тебе я многое понял о себе самом. Так что вот тот единственный подарок, который я в силах сделать тебе.