Астурик застонал, сжимая ее ладонь.
– О, нет! – и столько горечи было в этом невольном восклицании. Озадаченная Мессалина отстранилась:
– Но почему эта просьба так ужаснула тебя?
Юноша молчал, продолжая стоять перед ней на коленях. Валерия, недоумевая, тоже тянула паузу.
– В твоем стремлении подняться к вершинам власти нет ничего противоестественного, – наконец произнес Фабий. – Но как же любовь? Или ты любишь Гая?
Мессалина засмеялась.
– Любовь? О, нет, я не люблю никого, кроме себя! Мне не встретился еще тот мужчина, о котором я бы грезила дни и ночи напролет! Мой отец всегда внушал мне, что я настолько умна, красива и богата, что мой избранник должен быть равен богам. Но при этом он всегда добавлял: запомни, дочка, такого мужчины никогда не будет существовать в подлунном мире. Поэтому рано или поздно тебе придется выбирать между красотой и властью, знатностью и богатством, имея в виду, что тот, кто захочет взять меня в жены, может быть красив, но не иметь должности и влияния, или знатен, но беден, или богат, но простой всадник или выскочка – плебей. И я выбрала власть! Потому что, имея волю, выбирать уже не приходится, ты можешь просто брать от жизни все, что захочешь.
– Я бы выбрал красоту, – тихо сказал Астурик.
– Это выбор слабого! Того, кто хочет лишь созерцать, а не творить! – ответила Мессалина.
– Но это не так! – с отчаянием воскликнул Фабий. – Ты ничего не знаешь обо мне, чтобы так говорить. Если б ты дала мне шанс, я доказал бы тебе, что я и есть тот идеальный избранник, о котором говорил тебе отец.
– Наш император далеко не красив, но остальное в нем присутствует. Это власть, знатность, богатство. Три составляющих из четырех, а также его заявление о своей божественности. Он – идеал! А твоего лица я даже не могу разглядеть в темноте, и сомневаюсь и в знатности, и в богатстве.
Фабий беспомощно молчал, но буря в его душе могла по силе сравниться с той, что бушевала сейчас за их хрупким и ненадежным убежищем.
– Ну, надо же, я повергла тебя на обе лопатки, – легкий смех, будто пощечина, хлестнул по лицу. – Впрочем, твои речи так горячи, что я уже колеблюсь, не знакомы ли мы с тобой. Зачем ты попросил меня дать тебе шанс? Ты что, знаешь меня?
Юноша продолжал хранить безмолвие, ему нечего было сказать надменной девушке. Горячая узкая ладонь неожиданно коснулась его щеки.
– Ты плачешь? – испуганно спросила девушка.
Фабий резко отбросил ее руку.
– Это все дождь виноват. Надо выбираться отсюда, тебя скоро начнут искать слуги. Да и гроза может затянуться.
– А я никуда не спешу, – ответила Мессалина. – Мне кажется, мы еще не договорили, Фабий Астурик. Ты так и не ответил на мой вопрос.
– Я ничего не буду тебе говорить. Ты хоть и молода, но уже порочна, как и все римлянки. Тебе с колыбели внушали все премудрости предательства. Ты не веришь в любовь, а веришь лишь в деньги. Но деньги могут утечь сквозь пальцы подобно воде, а власть не защитит от тайных врагов и не убережет от кинжала в спину. А истинная любовь вечна!
Мессалина всхлипнула:
– Но как мне познать ту любовь, о которой ты говоришь, если меня окружают лишь охотники за моим приданым или те, кто хочет обладать моим телом. Мне никто, кроме тебя, никогда не говорил таких вещей. Во что же мне верить?
Фабий порывисто заключил девушку в объятия и прижал к себе.
– Ты хочешь услышать ответ? Так слушай, – зашептал он, перебирая пальцами спутанные ветром пряди ее волнистых волос. – Впервые я увидел тебя на рассвете, освещенную первыми лучами восходящего солнца. От твоего тонкого изящного силуэта исходило божественное сияние, ты была так прекрасна, что мое сердце забыло о новом толчке и замерло, пока я любовался твоей красотой, буйными черными кудрями, нежной грацией гибкого тела и изящными движениями рук. Ты что-то говорила своему спутнику и вдруг кончиком розового язычка облизнула пунцовые губки, и сердце мое сорвалось куда-то вниз. И тогда я понял, что предо мной стоит моя любовь, первая и единственная.
– Но ты… Ты подглядывал за нами с братом в доме Пираллиды. Что ты там делал? – попыталась возмутиться Мессалина, но Фабий поцелуем в губы заглушил ее протест, и она затрепетала от страсти в его сильных руках.
– Я провожу тебя к шатру! – Фабий отстранился, продолжая обнимать ее. Мессалина вздохнула, ей совсем не хотелось расставаться с этим странным юношей, хотя в темноте она не могла разглядеть черты его лица. Однако голос его звучал завораживающе. – Дождь почти перестал, и ветер уже не буйствует! Я могу надеяться встретить тебя вновь и продолжить беседу?
– О, да! – прошептала Валерия. – Я буду ждать тебя завтра в полдень в Саллюстиевых садах, возле статуи Дианы. И, клянусь Юноной тебе многое придется мне объяснить.
Фабий рассмеялся.
– С радостью, любовь моя! Но признайся, ты не жалеешь о неудавшихся смотринах?
Мессалина игриво шлепнула его по губам и выскользнула из-под ветвей ивы.
– Послушай, как там тебя, Фабий Астурик, – донесся снаружи ее насмешливый голос. – Не надо меня провожать. Я сама найду дорогу.
Обескураженный Фабий смотрел ей вслед. Что значила ее выходка? Простая шалость? Или она уже передумала о завтрашней встрече? Так или иначе, он теперь глаз до утра сомкнуть не сможет.
Праздник в шатре подходил к концу. Гроза не помешала девушкам повеселиться и насладиться арабскими сладостями и роскошными развлечениями. Мессалина в грязной тунике, с растрепанной прической не рискнула показываться никому на глаза и, желая избежать ненужных пересудов, уехала домой. Сон сморил ее в носилках, прежде чем она попыталась принять окончательное решение, пойти ли завтра на свидание со странным юношей или нет. Но его страстное признание сумели тронуть девичье сердце, к тому же оно отличалось от тех слов, что прежде говорили ей мужчины, желавшие лишь одного: обладать ею. Никто еще не пытался пробудить в ней любовные чувства и не говорил столь искренне.
XXII
Эмилия Лепида раздирали противоречивые чувства. Еще с утра все так хорошо складывалось, Калигула провел в сенате указ о назначении его официальным наследником, а уже к вечеру вдруг заговорил о новой женитьбе. Агриппина рассказала, что брат попросил ее пригласить всех прославленных римских красавиц, не только незамужних, но и состоявших в браке. Лишь гроза спутала планы цезаря, он еще с детства панически боялся грома и молний, а потому не выходил весь вечер из своих покоев.
Вдобавок ко всему Лепиду пришлось вынести отвратительную сцену, которую закатила ему Агриппина из-за подарка. Золотой браслет, скрученный арабской восьмеркой, полетел ему в лицо. Разъяренная фурия даже не стала слушать никаких оправданий, что, дескать, большее ожидало ее после праздника, пока, наконец, сам Эмилий, взбешенный, не надавал ей пощечин и не раскидал в гневе приготовленный для нее роскошный гарнитур из смарагда, а ведь только за одну диадему он отдал чуть ли не целое состояние. Дивные серьги тонкой работы, изящные перстни и затейливое ожерелье должны были оттенить восхитительную зелень ее глаз, но сейчас все это, растоптанное, валялось на полу, а зареванная Агриппина заламывала с горя руки.
– Хватит выть, точно жрица Гекаты в экстазе! Я не желаю слушать эти вопли! – злился Лепид, но Агриппина заходилась в истерическом крике еще пуще.
Прибежавшая на эти вопли сестра послала за лекарем, чтобы принес успокаивающий отвар. Лепид взял Ливиллу под локоть и вывел в коридор.
– Я больше не в силах выносить твою сестру, – с укором сказал он Ливилле, будто та была виновата в произошедшем.
– Закажи ей новые подарки, и она успокоится, – насмешливо произнесла она. – Правда, пока ювелиры будут создавать новую красоту, ты рискуешь оглохнуть.
Эмилий вздохнул, прислушиваясь к крикам из-за занавеса. Казалось, Агриппина потеряла кого-то из близких.
– Скажи мне, Ливилла, ты выполнила мою просьбу относительно нового друга нашего цезаря? Ты уже переспала с ним?
– У меня не было времени, мы все занимались подготовкой к празднику, – пролепетала в оправдание девушка. – Я не понимаю причины твоего интереса к Фабию, ведь сегодня Гай объявил своим наследником тебя, и Астурик не может служить тебе дальнейшей помехой.
Лепид зловеще усмехнулся.
– Я же говорил тебе, что его цвет волос смущает меня до чрезвычайности. Я просто обязан разоблачить этого проходимца. Я не верю в его родство с Фабием Персиком, не подкрепленное, кстати, ни единым доказательством. Астурик – самозванец, низкий плебей или, еще того хуже, вольноотпущенник.
– Дядя императора Тиберий Клавдий поручился за него, и всем это известно, – возразила Ливилла.
– А что стоит слово этого глупца? Вся родня, сам божественный Август и Ливия, даже его родная мать считали Клавдия слабоумным заикой. Наш император из жалости призвал его разделить с ним консульские полномочия, которых затем быстро его лишил. С тех пор Клавдий лишь пару раз заменял его на играх, но не более того.
Ливилла вздохнула, ее голубые глаза стали наполняться слезами.
– Пожалуйста, Эмилий, прекрати требовать от меня этого. Почему бы тебе не попросить Агриппину?
– Твой ум весьма скуден, моя дорогая. В Риме каждый судачит о нашей с ней любовной связи, а вот о том, что мы близки с тобой, – Эмилий ласково погладил девушку по щеке, – сплетни еще не настолько разрослись. К тому же многие прочат мне скорую женитьбу на твоей сестре. Мы оба свободные люди. К тому же Агриппина будет мне достойной супругой, когда я стану новым принцепсом. Этот брак обеспечит мне защиту о необоснованных претензий на то, что я недостоин принципата, как было с Тиберием Гемеллом.
С этими словами Эмилий Лепид вернулся успокаивать Агриппину, а Ливилла осталась стоять в глубокой задумчивости. В том, что Лепид бросил ее, она теперь не сомневалась, он наконец-то раскрыл свои планы. Едва появится шанс занять место Гая, он без колебаний женится на Агриппине, а Ливиллу отметут в сторону как ненужный мусор.