После этой встречи мы поехали поговорить еще с одним молодым человеком и его семьей вглубь страны. Я был уже весь мокрый от пота, так что кондиционер в машине очень пригодился. Мы ехали по узкой дороге, вдоль которой располагались роскошные зеленые рисовые поля. Пальмы тянулись к небу, где клубились ярко-белые облака: удивительно красивый пейзаж, за которым, однако, таились боль и страдание многих людей. Мы подъехали к дому, где вместе с матерью жил интересовавший нас человек. Дом с двумя комнатами стоял на сваях; в жилые помещения вела широкая деревянная лестница.
Под домом было открытое пространство. Сбоку на треножнике над костром висел большой котел. Рядом к колышку была привязана свинья, которая, завидев меня, угрожающе захрюкала. Взад-вперед с кудахтаньем носились куры.
Здесь, под домом, мать и сын рассказали мне свою историю. Сын сказал, что уехал из деревни в 19 лет – как он думал, работать на стройке. Вместо этого он оказался рабом на рыболовецком судне. В течение первых нескольких дней в море его почти непрерывно рвало – частично из-за того, что он был непривычен к морю, частично – из-за шока. Несмотря на это, его заставляли беспрерывно работать. Иногда, по его словам, он и другие рыбаки продолжали вытягивать сети даже ночью, а уже через несколько часов, с восходом солнца, их снова заставляли работать. Еда была скудной – чаще всего это были остатки той же рыбы, их с трудом хватало, чтобы не умереть с голоду. Если он работал недостаточно быстро, капитан тут же его наказывал. На борту его избили трижды, и каждый раз сильнее, чем предыдущий. «Когда я думал о доме, о матери, о семье, я всегда плакал. Я плакал горько».
Мать вспоминала о том, как сказалось на ней внезапное исчезновение сына. «Мой сын исчез и не сказал, куда подался, – сказала она. – Я предполагала, что он уехал в Таиланд. Его не было семь лет. Я уже решила, что он умер». Я спросил, как она справлялась с утратой. Она с мукой ответила: «Когда я думала, что он умер, мне хотелось умереть вместе с ним. Но я не могла: у меня слишком много детей, о них надо заботиться». По ее глазам я видел, что при необходимости эта женщина готова была бы отдать собственную жизнь, лишь бы защитить сына, – и стал еще больше восхищаться ею.
Молодой человек признался, что почти все время думал о побеге, но возможностей никак не предоставлялось. К счастью, по каким-то ему самому непонятным причинам мучители наконец решили его отпустить. Несмотря на все, что пришлось ему перенести, судьба этого парня оказалась все-таки более счастливой, чем у остальных. Он выжил и смог поведать свою историю. Вернувшись домой после семи лет в море, он обучается на веломеханика, а у большинства камбоджийцев нет и этой возможности. «Обычно, – сказал мне Сэм, – они трудятся разнорабочими, возят тележки, работают на стройке или на плантациях. Мне их очень жаль. Поверить не могу, что в море все еще фактически существует рабство. Большинство камбоджийцев и понятия об этом не имеют».
Другой сотрудник НПО говорил мне: «Если ты – бедный крестьянин и потерял таким образом год или три своей жизни, да еще и залез в долги, то у тебя возникают проблемы на всю жизнь». Поэтому я не удивился, когда мужчина рассказал, что на работе он ввязался в несколько драк. Учитывая, через что он прошел, я подозревал, что у него развился посттравматический синдром, хотя сам он уверял, что делает успехи – медленные, но постоянные.
Мы сели в машину и поехали обратно в отель. В последние дни в Камбодже я не переставал думать о том, сколько пришлось вынести этим людям. В особенности мне не давала покоя история одного мужчины, который сказал, что его сыновей все еще удерживают на борту. Он говорил, еле сдерживаясь, все повышая голос. «В моей семье в море выходили четыре человека. И спастись удалось только мне и одному из моих сыновей. Двое остальных все еще числятся пропавшими. И я не знаю, где они». В последний раз он видел своих сыновей более двух лет назад.
Я уезжал из Камбоджи опечаленный, пораженный тем, что рабство все еще существует. Но мои знакомые в Greenpeace подтверждали все, что я услышал. Джон Осевар, директор Greenpeace по океаническим кампаниям, сообщил, что сотрудники его организации беседовали с десятками бывших рабов.
Сейчас, когда запасы промысловой рыбы резко уменьшились, получать доходы от коммерческого лова все сложнее, и это влечет за собой большие траты. В результате ищутся любые способы сокращения расходов. К сожалению, в первую очередь это урезание заработной платы работникам и экономия на их питании и пресной воде. Иногда им не платят вообще ничего.
«Рабство в море имеет обширную географию, – сказал Осевар. – Оно существует не только в Таиланде. Схожие проблемы есть и на тайваньских судах. При этом жертвы могут быть любой национальности, но чаще всего они происходят из Мьянмы, Камбоджи, Филиппин или Индонезии. Рабство существует и на некоторых испанских судах, работающих в Южной Атлантике, и даже на американских. Мы не можем уклоняться от ответственности. Как ни странно, в наши дни в рабстве живет больше людей, чем когда-либо в истории человечества. И рабство на море существовало всегда. Но частично его современное воплощение связано с экологическими вопросами».
Сотрудники Greenpeace опросили десятки бывших рабов и помогли им вернуться к нормальной жизни, но их свидетельства все еще оставляют гнетущее впечатление. «Мы встречали людей, которых бросали в морозильные камеры и держали там, пока они не отмораживали себе пальцы, – говорил Осевар. – Мы говорили с теми, кто работал бок о бок с людьми, которых избивали до смерти и выбрасывали в океан на корм акулам. И это происходит не только на судах. Мы разговаривали с людьми, которые пережили подобное и на перерабатывающих заводах. В Таиланде это большая проблема, особенно на заводах по переработке креветок: одна женщина пыталась оттуда убежать, но ее поймали и буквально за волосы притащили обратно».
Я спросил Осевара, пытались ли рабы бежать с рыболовецких судов. «Возможности попросту нет, – ответил он. – Особенно если капитан или его помощники… действительно ужасны. Людей избивают. Их не кормят. Их заставляют каждый день работать по 18 часов. У них нет места, чтобы нормально поспать. Некоторым приходилось питаться наживкой для рыб, чтобы просто выжить. Иногда их буквально приковывают к леерам и перепродают с одного судна на другое».
Больше всего в этих беседах шокировало то, что многие рыбаки были свидетелями убийств на борту. «Допустим, вы разговариваете с кем-то из своих коллег и спрашиваете: “Ты когда-нибудь видел убийство?” Нет, конечно, никто не видел. Но эти люди собственными глазами наблюдали убийства довольно часто».
Я вспомнил свои встречи в Камбодже. Один из бывших рыбаков говорил мне, что хотел покинуть лодку, но не мог: «Я оставался на борту. Я боялся куда-то убегать. Я видел, как они убивали людей, которые пытались покинуть лодку. Я видел плавающие в море трупы».
Я спросил, зачем капитану убивать собственных матросов. «Они хотели постоять за себя – и тут начинается насилие, – объяснил Осевар. – Убийства предназначены для того, чтобы держать членов экипажа – да что уж там, попросту рабов – в повиновении, чтобы проучить остальных. Если ты будешь жаловаться, открывать рот, давать отпор, вот что с тобою случится».
Связь между рабством и акулами прямая: это деньги. Хотя во многих странах купля и продажа акульих плавников запрещена, ненасытный черный рынок сбыта существует по-прежнему. Матросам на судах почти ничего не платят – примерно 150–250 долларов в месяц, этого не хватает на жизнь. На судне же моряки руководствуются негласным – а иногда и гласным – принципом: плавники можно продать, а прибыль поделить между собой.
Осевар вспомнил рыбака, с которым разговаривал на Филиппинах. Тот говорил, что в его контракте предусматривалась возможность продавать акульи плавники, и это позволяло ему выручать до сотни долларов в месяц дополнительно. После вычета расходов оказывалось, что плавники были фактически единственным источником его заработка. Отчаявшиеся люди отрезают плавники у миллионов акул, чтобы добыть себе пропитание. Рабы каждый день совершают омерзительные поступки – заживо лишают акул плавников и убивают их. В результате океан теряет едва ли не самых важных хищников, а люди – лучшие годы жизни в обмен на пару сотен баксов в кармане и коллекцию шрамов на теле.
Основная проблема состоит в том, что бедные и политически нестабильные страны поставляют своих граждан в качестве винтиков для мировой машины рыболовной индустрии. В Камбодже, Мьянме и других подобных странах люди ищут лучшей жизни. Бедность толкает их в капкан рабства. Отчаянно стремясь заработать хоть какие-то деньги, они становятся браконьерами, отрезающими плавники акулам, что наносит серьезный ущерб природе.
Тунец, люди и акулы – три стороны одного треугольника. Чтобы получить доход, поставщики тунца привлекают рабов для удовлетворения потребности в дешевых продуктах из тунца во всех странах мира, включая США. Поскольку рабам нужно что-то зарабатывать, они отрезают плавники акулам и продают их на черном рынке.
Кто же извлекает из этого выгоду? Американские потребители. Тунец стоит дешево, и немудрено: это продукт бесплатного труда. Но если добавить подлинную цену этого труда – смерть и разрушение, цена тунца сразу подскочит. Можно сказать, что все консервные банки с тунцом залиты кровью. Рыбаки питаются не так хорошо, как американские потребители тунца. Эти молодые ребята страдают от ужасных условий труда; у них крадут их заработок, а иногда избивают до смерти. Крестьяне, которых обманом завлекают на эти суда, много лет не могут сойти на берег. Иногда они возвращаются, так ничего и не заработав: это преступление, к которому нужно относиться серьезно.
Будучи в Камбодже, я спросил Сэма, как чувствуют себя эти люди, вернувшись домой после долгих лет. Сэм ответил, что дома им сложно приспособиться к прежней жизни после того, как они столько времени пробыли в море. Их здоровье подорвано – как физическое, так и психическое.