– О Гришине-Алмазове, кстати, ничего не слышно?
– Пока нет, никаких сведений не имею, – недовольно ответил Иванов-Ринов.
«А ведь он явно не хочет приезда Гришина-Алмазова, – подумала великая княжна. – Ляпнул давеча не подумавши, не ожидал моей активной реакции. А я бы и не среагировала, если бы Коля не рассказал мне, кто такой Гришин-Алмазов».
– С казачьими войсками все? – спросила она.
– Да нет, Мария Николаевна, для полноты картины скажу об астраханцах и башкирах.
– Башкирах? Интересно, интересно…
– Об Астраханском войске пару слов. Его большевики в начале года задавили. Войско-то было небольшое. Немногие ушли к уральцам и оренбуржцам, а большинство вместе с калмыками подались к Деникину. Что касается башкир, то казачье, по сути, войско было ликвидировано в тысяча восемьсот пятьдесят пятом году. В прошлом году они его вроде как восстановили, сформировали корпус. Сейчас, буквально неделю назад, из-за малочисленности корпус свели в дивизию.
– Кавалерийскую?
– Нет, стрелковую. Два конных полка остались в подчинении их правительства.
– У них и правительство есть?
– Да, и парламент тоже. В Челябинске заседают.
– Бог ты мой, – вздохнула великая княжна, – какой компот!
– Одно слово, Мария Николаевна, – вступил в разговор в основном отмалчивавшийся Красильников, – и мы их разгоним!
– Да вы что? – возмутилась княжна. – Они же сразу к большевикам переметнутся! Тем более что те провозгласили право на самоопределение! Сейчас с инородцами нужно быть очень осторожными.
– Что же, на уступки идти? Так вся Россия расползется!
– В чем-то можно и уступить. Во всяком случае, не нужно рубить с плеча! Ведь мы заинтересованы, чтобы башкиры и татары продолжали поддерживать нас? А что у вас с рукой, Иван Николаевич? – перевела княжна разговор на другую тему.
– Ранение. Зацепило под Эрзерумом. Руку сохранили, а толку? – Красильников вздохнул. – Хорошо, что левая. Хоть шашкой рубить могу.
В дверь постучали. В комнату заглянула Александра Александровна.
– Пришел полковник Волков.
Волков вошел в комнату, вытянулся. На нем, как и на остальных казачьих офицерах, были темно-зеленая выходная форма с шароварами навыпуск и погоны войскового старшины.
– Разрешите, ваше… Мария Николаевна, – поправился он.
– Конечно, Вячеслав Иванович, – обрадовалась великая княжна. – А почему задержались?
– Были дела по комендантской части. Я вообще-то с начала месяца Первой Сибирской казачьей дивизией командую, но и гарнизон Омска по-прежнему на мне. Забот хватает. Извините.
– Ага, и главный заговорщик, – поддел Волкова Иванов.
– Какой заговорщик? – заинтересовалась великая княжна.
Волков, присев на стоявший вдоль стены диван, махнул рукой.
– Это Павел Павлович так шутит. Просто я не скрываю, что против всей этой либеральной демократии! Я за сильную власть, за диктатуру! Неважно, как она будет называться. Я за самодержавие! Ну и вокруг меня собралась группа единомышленников, фронтовых армейских и казачьих офицеров с большим боевым опытом. Между прочим, многие кавалеры ордена Святого Георгия! Один из них – Деллинсгаузен – вашей охраной командует. Кстати, мы уже один раз вмешались в местные дрязги.
– Да, действительно, – подтвердил Иванов, – в конце сентября группа Волкова ликвидировала эсеровский заговор здесь, в Омске.
– И где его участники? – спросила княжна.
– Сидят.
– А почему не расстреляли?
Четыре офицера уставились на девушку, сидевшую за столом. Они ожидали от нее какого угодно вопроса, но только не этого.
– Вы считаете, что нужно было расстрелять? – неуверенно поинтересовался Красильников.
– Считаю, – спокойно ответила княжна. – Ведь в других случаях вы не были столь щепетильны?
– В каких? – Мужчины были явно растеряны.
– Когда вы изгоняли большевиков из деревень и сел летом. Когда казнили всех подряд и всех поголовно пороли. И это притом, что старожильческое население Сибири в целом не поддается большевистской агитации. Декрет о земле – это не про них. В Сибири никогда не было помещиков, вся земля в собственности крестьян и казаков. Ну да это вы и сами хорошо знаете! Главная беда – новоселы. Особенно переселенцы последних лет, которые не успели получить наделов и мыкаются теперь кто батраками, кто чернорабочими, чтобы хоть как-то прокормить семьи. Вот питательная среда для большевистской пропаганды!
Великая княжна поднялась и нервно заходила по комнате, то сжимая, то разжимая кулачки.
– А вы их порете! Давайте, давайте, они действительно все за большевиками пойдут. Скоро и партизанские отряды появятся. На два фронта будем воевать, да, господа? Надо разделять жесткость и жестокость. Необходимо жестко и последовательно бороться с агитаторами, провокаторами, выявлять зачинщиков беспорядков! Пятерых зачинщиков забастовки в Омске вы расстреляли принародно! Зачинщиков! Анненков в Славгороде тоже казнил зачинщиков и их пособников. Многих казнил, но там и толпа во главе с большевиками-уголовниками порезвилась, вырезав и изнасиловав полгорода! А огульная жестокость по отношению ко всем подряд крестьянам и рабочим недопустима! Не такая уж легкая у них жизнь! Чего вы добиваетесь? Загнать быдло обратно в подвалы? Не загоните! Поздно! Оглянитесь вокруг себя, господа! Сегодня конец девятьсот восемнадцатого года, восемнадцатого, а не десятого или даже пятнадцатого! И с рабочими, и с крестьянами можно и нужно договариваться! Они такие же русские люди, как и мы!
Великая княжна внезапно остановилась и повернулась к мужчинам, слушавшим ее.
– Знаете, – она улыбалась, – совсем недавно, когда я покинула заимку, на которой меня прятали, вместе с Катей мы парились в их баньке, в Коптяках. И я воочию смогла убедиться, что нет никакой разницы между царской дочерью и крестьянской, если, конечно, обеих раздеть!
Великая княжна помолчала.
– Мы не можем бороться с большевиками их методами поголовных чисток и массового террора, иначе чем же мы будем отличаться от них? Они полагают, что улучшения материального положения трудового народа можно добиться любыми способами, но при этом не понимают, что, используя безнравственные средства, они развращают душу народа! Мы, православные люди, не можем, не имеем права поступать так же!
Зачинщиков эсеровского мятежа вы не расстреливаете! А чем они лучше рабочих? И это притом, что не рабочие, а либеральная эсеровско-кадетская сволочь, которая в сто раз опаснее крестьян и рабочих, кутит в кабаках и борделях в центре Омска, в то время как честные русские патриоты отдают свои жизни за Отечество! Откуда они деньги берут, вы не знаете? Какие должности занимают здесь, в тылу? Не по снабженческой ли линии? Новое явление Земгора? Василий Георгиевич жаловался, что оружия не хватает и обмундирования. А вы как думаете, господин военный министр?
Иванов побледнел и, не зная, что сказать, в растерянности развел руками.
– Я же говорил, что из меня военный министр, как из галки соловей! Поскорей бы Гришин вернулся, – как-то совсем неискренне сказал Иванов.
Великая княжна села и внимательно, даже как-то строго посмотрела на мужчин.
– Еще раз, господа. Надо отделять жесткость от жестокости. Время изменилось, и к людям надо относиться с уважением. Тогда они пойдут за нами, и пойдут безоглядно! Но это не значит, что нужно либеральничать с врагами. Лидер большевиков Ленин утверждает, что революция не делается в белых перчатках! Контрреволюция – тоже!
Она вздохнула.
– Я надеюсь, мы сможем найти взаимопонимание, господа? Время нынче такое, что нужны новые решения. Порой неожиданные и не сразу всем понятные. А мне трудно одной, трудно сейчас, а дальше будет еще труднее. Трудно разобраться, трудно вами распоряжаться, никто меня этому не учил.
Великая княжна тяжело вздохнула. Ее глаза затуманились, а весь облик наполнился грустью.
Волков встал. Вслед за ним поднялись и остальные.
– Ваше императорское величество, – Волков с особым ударением выделил этот не принадлежавший ей титул, – мы выполним любой ваш приказ. Я думаю, что выскажу общее мнение: казаки Сибири ваши целиком и полностью. Ждем только вашего слова!
Когда казаки ушли, Маша бессильно опустилась на диван. В комнату заглянул Николай.
– Все в порядке?
– Зайди, Коля!
– Тут народу полно. Сейчас не могу.
– Господи, – Маша молитвенно сложила руки, – дай мне силы все это выдержать. Нам надо все обстоятельно обсудить, но как и, главное, где это сделать, не привлекая внимания, я не знаю.
– Я подумаю, – ответил Николай.
ХVII
Несколько дней прошли в сплошной череде встреч, посещений и бесед. Длинных и коротких, со значимыми людьми и не очень. К великой княжне, как к истине в последней инстанции, как к последней надежде, потянулись челобитчики от купечества и казаков, от коренных сибирских мужиков-старожилов и новоселов, от интеллигенции и мастеровых. Все просили помочь и, как говорил Николай, «улучшить и углубить». По сути же все хотели взглянуть на великую княжну, прочесть что-то в ее глазах, понять что-то для себя.
Омск как будто замер в ожидании чего-то важного. По углам шептались о чем-то, что скоро наступит, но не называли что. Появилась даже угроза в обращении к нерадивым чиновникам, превышающим свои полномочия должностным лицам, а порой и просто к спекулянтам на базаре:
– Ужо дождетесь, будет и на вас управа, скоро уже!
Метастазы этого состояния как щупальца расползались из Омска по всей Сибири. Добрались они даже до фронта, где, как говорили, наступило некоторое затишье, разве что продолжали драться и взывать о помощи Ижевск и Воткинск. В Омск с фронта приехали Пепеляев, Войцеховский и Каппель, что само по себе уже было из ряда вон. Шли разговоры о скором приезде Дутова и Семенова.
Директория и вся околодиректорская тусовка бурлила как забродившая выгребная яма. Особенно неистовствовали эсеры, вещая о сознательности, демократии и народоправстве. Нет, ни имя великой княжны, ни слово «самодержавие» вслух не произносились. Эсеры боялись в ответ нарваться на пулю. Но что имелось в виду, все понимали. Вся эта либерально-революционная компания напоминала сбившуюся в кучу свору шавок, захлебывающихся лаем ужаса, поскольку вокруг них широким кольцом ходит стая волков в лице казачьих и армейских офицеров, только и ждущих команды «фас». Кто должен был отдать эту команду, тоже понимали все.