Пора придет – Ты путь найдешь прямой,
И лик прекрасный Твой, загадочный и строгий,
С улыбкой склонится, быть может, надо мной.
Девушка немного удивленно смотрела на молодого мужчину, не отрывавшего от нее взгляда. Маша же сразу поняла, что Николай что-то вспомнил, что-то, связанное с Марусей Волковой. А у Николая комком сдавило горло.
Пусть – нищета, пусть все кругом – не наше,
Пусть коротка, непрочна жизни нить, —
Я пью безропотно мне посланную чашу,
Благодаря за счастье РУССКОЙ быть!
И если не войду под сень Твою, Родная,
Не устояв в болезни и в борьбе, —
Умру, за то судьбу благословляя,
Что петь могла Тебе и о Тебе!
Катюха незаметно (как ей показалось) толкнула брата в бок. Такое его внимание к незнакомой девушке становилось неприличным. Уже и Волков несколько сердито на него поглядывал.
Николай встряхнулся и развел руками:
– Прошу прощения! Немного задумался.
– Вы не против, Мария Николаевна, если я оставлю дочь в вашей компании? – поинтересовался Волков. – В Омске у нее особо и друзей-то нет, до семнадцатого года они с матерью в Петрограде жили.
– Конечно, оставляйте, Вячеслав Иванович! Я буду только рада. Ты ведь Омск знаешь? – обернулась великая княжна к Марусе.
– В общем знаю.
– А про эту часовню расскажешь?
– Конечно, Мария Николаевна!
– Брось, – нахмурилась великая княжна, – здесь все свои! А для своих я Маша или Мари! Этикет только на людях, хорошо?
– Хорошо, – согласилась Маруся.
– Так что о часовне?
– Серафимо-Алексеевская часовня построена в девятьсот седьмом году, – как заправский гид затараторила Маруся, – в ознаменование появления на свет наследника-цесаревича Алексея.
Глаза девушки вдруг наполнились ужасом, и она замолчала.
– Понятно, – вздохнула великая княжна, – а Серафим – это, должно быть, Серафим Саровский.
Маша зябко повела плечами. Хорошее настроение куда-то пропало.
– Ну а где здесь погулять-то можно? – не глядя ни на кого, спросила она.
– Да вот же, сад «Эрмитаж»!
Сад оказался маленький, к тому же еще застроенный какими-то павильонами и частично занятый зданием синематографа.
– Раньше был огромный Любинский сад, – виновато поглядывая на великую княжну, говорила Маруся, – но его застроили.
– Где он был?
– Да вот на том месте, где гостиница «Россия» стоит. Весь квартал занимал.
– А почему Любинский? И проспект называют Любинским, хотя он Чернавинский?
– Это городская легенда! Название связано с именем жены генерал-губернатора Западной Сибири Густава Христиановича Гасфорда. Ее звали Любовь Федоровна, и было ей всего двадцать два года. Вот якобы по ее настоянию и разбили возле крепости сад. Бедная женщина спустя год умерла от чахотки, а сад стали называть Любиной рощей, а потом – Любинским сквером. Еще позже появился проспект – Чернавинский, верно, но из-за Любинского сквера и его стали называть Любинским. В конце прошлого века сквер вырубили и застроили. Сад «Эрмитаж» – это все, что от него осталось.
– Когда это было-то? – поинтересовалась Александра Александровна Теглева.
– В середине прошлого века.
«Да, – подумал Николай, – память человеческая – весьма странная субстанция. Давно уже нет Чернавинского проспекта, есть идущая чуть ли не через весь город улица Ленина, съевшая заодно Атамановскую и Дворцовую улицы, но и в Омске двадцать первого века кусок улицы Ленина между Омью и драмтеатром по-прежнему называют Любинской. Увековечила себя Люба Гасфорд!»
А Маше стало грустно. Ей было жалко молодую жену губернатора, которая была ровесницей ее старших сестер. Подумав о них, Маша прикусила губу, глаза набухли от слез.
Заметив ее состояние, Шурочка взяла Марусю под руку и придержала ее.
– Отстанем немного, пусть походит одна.
Великая княжна шла чуть впереди притихшей компании, то сбивая свежевыпавший снег с веток рукой в перчатке, то поддевая его носком ботинка. Было хорошо вот так вот идти и ни о чем не думать. Никто ей не мешал. Вот только было бы совсем хорошо, если бы под руку ее вел Николай. Маша вздохнула.
Ее внимание привлекла перебранка на другом конце сада. Похоже, казаки не хотели кого-то в него пускать. Подойдя поближе, Маша увидела двух мужчин: одного в штатском пальто и котелке, другого – в шинели и фуражке, но почему-то без погон. Штатского она сразу узнала, это был Пепеляев.
«Ну вот и погуляли», – подумала она и, помахав рукой, крикнула:
– Пропустите этих господ!
Маша стояла возле большого куста и щелбанчиками сбивала с его веток снег, искоса поглядывая на мужчин, быстро подходивших к ней.
«Пепеляев, кажется, не в правительстве, – вспоминала она то, что рассказывал Николай, – скорее наоборот – сторонник диктатуры. В правительство вошел только при Колчаке. В девятнадцатом году стал председателем, ничем особым, как, впрочем, и они все, себя не проявил. Но Колчака не оставил, был с ним до конца. И расстреляли их вместе. Что же, верность? Да, верность в наше время дорогого стоит. Интересно, а кто второй? Брат? Коля говорил, что младший брат Пепеляева был генералом, едва ли не самым успешным в Сибирской армии. Похоже, брат, а почему без погон?»
Мужчины подошли, один поклонился, другой щелкнул каблуками сапог и козырнул.
– Здравствуйте, ваше императорское высочество! – сказал старший Пепеляев.
– Здравствуйте, Виктор Николаевич, – ответила великая княжна.
Она продолжала щелкать пальцами по веткам и смотрела на собеседников чуть наклонив голову. Большие синие глаза, длинные ресницы, раскрасневшиеся от мороза щеки – она была невероятно хороша. У Анатолия Пепеляева даже дыхание перехватило. Между тем сама Маша была заинтересована другим – Николай, прежде находившийся у нее за спиной вместе со всей компанией, теперь сместился вперед и, выйдя на заснеженный газон, стоял сбоку от нее, шагах в десяти. Этого его перемещения она не понимала, в отличие от того же Деллинсгаузена. Тот сразу сообразил, что, увидев приближающихся к великой княжне неизвестных, Николай ушел в сторону, чтобы она не закрывала ему сектор стрельбы.
«Молодец! – подумал Деллинсгаузен. – Он работает. Даже на прогулке он продолжает работать. Молодец!»
– Чем обязана вашему посещению? – наконец поинтересовалась великая княжна у братьев Пепеляевых.
– Я несколько раз собирался нанести вам визит, но сделать это было затруднительно. Меня каждый раз останавливала ваша охрана. То вы кого-то принимаете, то отдыхаете, то что-нибудь еще. В отличие от посещавших вас господ, я не занимаю никаких постов, и мне трудно рассчитывать…
– Полноте, Виктор Николаевич, – перебила словоизлияние старшего Пепеляева великая княжна, – я не делала никаких различий. Меня посещали и купцы, и мужики, целая делегация беженцев. График был плотный, действительно, вот, первый раз на воздух вырвалась. Но вы ведь и вправду не занимаете никаких постов?
– Да, ваше императорское…
– Мария Николаевна!
– Да, Мария Николаевна! Я только член Восточного отдела ЦК партии кадетов. Но, собственно, я представлялся вам тогда, возле собора, после службы, если вы помните.
– Помню.
– Я, собственно, – Пепеляев заволновался, – я бы хотел представить вам своего брата.
– А сам он не может представиться? – с усмешкой поинтересовалась великая княжна.
– Капитан Пепеляев, – снова щелкнул каблуками младший Пепеляев, – Анатолий Николаевич.
– Капитан? – удивилась великая княжна. – Мне говорили, что вы генерал.
– Как и другие офицеры Сибирской армии, я отказался от чинов, присвоенных Временным правительством и Директорией. Последний мой чин в императорской армии – капитан.
– Позвольте, но вы же командир Средне-Сибирского корпуса?
– Так точно! Первого Средне-Сибирского армейского корпуса.
– И капитан?
– Так получается, – развел руками Пепеляев.
Великая княжна оглядела его офицерскую шинель с бело-зеленым шевроном на рукаве и такого же цвета кокардой на фуражке.
– Почему у вас нет погон? – спросила она.
– Это форма Сибирской армии, – ответил Пепеляев, – ее ввел еще прежний министр, Гришин-Алмазов.
– Это было политическое решение, – включился в разговор старший брат, – вы ведь знаете, сколько всяких инсинуаций было по поводу погон. Ну, золотопогонники там и всякое такое! Весной восемнадцатого всех заставляли снять погоны.
– Да, знаю, – ответила великая княжна, – от отца тоже требовали, чтобы он снял погоны. Он отказался. Его заставили только в Екатеринбурге.
У младшего Пепеляева дернулась щека.
– Я слышала, – великая княжна повернулась к старшему брату, – вы противник Директории.
– Да, Мария Николаевна, я считаю, что так называемой диктатуре пролетариата большевиков необходимо противопоставить нашу белую диктатуру.
– В каком виде?
– В любом!
– То есть если произойдет реставрация самодержавия, вы – конституционный демократ – ее поддержите?
– Я, право, не знаю… – растерялся от столь прямого вопроса Пепеляев.
– Говорите прямо, – улыбнулась великая княжна, – у нас ведь приватная беседа. Я ведь тоже не занимаю никаких постов. Пока…
У Пепеляева дернулся кадык. Он сглотнул и решился ответить.
– Я против самодержавия, так как считаю, что очень много зависит от личных качеств и способностей монарха. К сожалению, не каждый монарх способен управлять государством, – он увлеченно рубил воздух рукой, – тем более таким сложным, как Россия. Это с очевидностью показало последнее царствование! Государь оказался неспособен… Что такое?
Он обернулся к брату, толкнувшему его локтем в бок. Анатолий испуганно смотрел на него круглыми глазами. И тут до Виктора Николаевича дошло, что он сейчас говорит не просто о последнем царе, а об отце этой девочки, недавно жестоко убитом у нее на глазах. Виктор Николаевич охнул и схватился за сердце.