При появлении в гостиной великой княжны наступила тишина. Маша была ослепительно хороша. Прямая серая юбка, столь любимая ею, белая блузка с отложным воротником, открывавшая красивую шею с тонкой полоской жемчуга, короткая прическа в стиле «голливудской волны», розовые щеки, алые сочные губы, синие глаза и загадочная полуулыбка на устах.
«Как завить-то успели?» – сглотнув слюну, подумал Николай, глядя на выскользнувших вслед за Машей из спальни Катю и Марусю.
Он смотрел на любимую и не узнавал ее. Куда делась смертельно испуганная и донельзя стеснительная девушка, какой она была еще пару месяцев назад? Сейчас перед ним была уверенная в себе молодая женщина, твердо знающая, что любит и любима, знающая, что ей делать и как, внутренне все для себя решившая, поставившая себе цель, четко представляющая, что нужно делать, чтобы этой цели добиться. Николай с гордостью подумал, что в этой метаморфозе Маши есть и его заслуга. И Маша тоже знала это. Она брызнула в него синевой своих глаз и обратила взор на казачьих офицеров.
Офицеры вытянулись и окаменели.
– Здравствуйте, господа! – улыбнулась великая княжна, протягивая руку.
Один за другим казаки подходили к ее руке. Последними, по очереди представляясь, подошли еще не знакомые великой княжне.
– Подъесаул Катанаев Аполлос Всеволодович!
– Есаул Семенов Григорий Михайлович!
– Войсковой старшина Дутов Александр Ильич!
Брови великой княжны поползли вверх.
– Дутов? Войсковой атаман Оренбургского казачьего войска?
– Точно так, ваше императорское высочество!
– Странно видеть вас в компании монархистов, Александр Ильич. Вы же, насколько мне известно, республиканец, сторонник Учредительного собрания!
– Да, более склоняюсь к республиканской форме правления. Однако же должен считаться с мнением большинства своих казаков. Да и общение с Вячеславом Ивановичем и Прокопием Петровичем заставляет меня поступиться своими взглядами ради общего дела. Поэтому я здесь!
– Приятно это слышать! Впрочем, о различных видах политического устройства, их достоинствах и недостатках мы с вами сможем поговорить позже, а сейчас я попросила вас прийти по совсем другому поводу.
Великая княжна нашла глазами Деллинсгаузена, стоявшего вместе с Николаем возле двери.
– Николай Александрович, я прошу вас проследить, чтобы в коридоре не было посторонних, а вы, Николай Петрович, встаньте у двери здесь, внутри.
Увидев, что Теглева, Катя и Маруся собрались в свои комнаты, великая княжна приказала:
– Всем остаться, никому не уходить!
Взглянув на казаков, она добавила:
– Здесь нет чужих ушей, здесь только преданные мне люди! Прошу всех сесть! – После чего села сама. – Я собрала вас, господа, чтобы сообщить важную новость, – произнесла великая княжна и, заметив волнение Волкова, вопросительно взглянула на него: – В чем дело, Вячеслав Иванович?
– Извините, Мария Николаевна, но будет ли правильным отсутствие здесь полковника Иванова-Ринова?
– В его присутствии нет необходимости. То, о чем мы будем говорить, не превышает пределов ваших полномочий.
Она помолчала несколько секунд, как бы в задумчивости разглаживая руками скатерть, а затем подняла голову и, четко выговаривая каждое слово, произнесла:
– Господа, я приняла решение объявить о своих претензиях на престол Российской империи.
Общий вздох раздался в гостиной. Волков медленно перекрестился.
– Слава тебе, Господи! – сказал он. – Что требуется от нас, ваше императорское величество?
– Ну, еще не величество, не забегайте вперед, Вячеслав Иванович, – улыбнулась великая княжна. – Я бы хотела встретиться с офицерами гарнизона. Где это можно сделать? Есть ли в Омске подходящее помещение?
– Лучше всего подойдет театр.
– Театр?
– Да, драматический театр. Он тут совсем недалеко, в конце Любинской. Там большой зал, мест на пятьсот, наверное.
– На восемьсот пятьдесят, – поправила отца Маруся, – и акустика хорошая.
– Что же, отлично. Тогда в середине дня в четверг. Скажем, часа в три после полудня. Хорошо?
– В четверг? Четвертого ноября? – Волков с каким-то внутренним восторгом обменялся взглядами со своими спутниками. – В праздник Казанской иконы Божьей матери? Очень хорошо!
– Кстати, Вячеслав Иванович, какой календарь действует в Омске, юлианский или григорианский? – поинтересовалась великая княжна.
– А бог его знает, – усмехнулся Волков, – введенный большевиками календарь вроде бы никто не отменял. В бумагах на всякий случай указываем две даты.
– Понятно, значит, оставим григорианский. Этот вопрос назрел давно. Я помню, как его обсуждали несколько раз еще до войны, но никакого решения так и не было принято.
Великая княжна тяжело вздохнула, видимо, вспомнив того, кто так и не принял столь важного и нужного решения. Немного помолчав, она продолжила:
– Еще один вопрос, господа. Весьма важный. Я не могу вам приказывать… – Великая княжна сделала жест рукой, предотвращая протест, готовый сорваться с губ офицеров. – Пока не могу. Но я прошу. Прошу в ночь с четвертого на пятое ноября арестовать всех членов Временного Сибирского правительства, так называемой Директории. Кроме того, всех известных вам деятелей политических партий и движений. Всех поголовно, здесь, в Омске, а также в Красноярске и Иркутске. Если этого не сделать, то они разбегутся, так как уже пятого ноября в Сибири будет объявлено военное положение, а деятельность всех политических партий запрещена. Партия социалистов-революционеров и вовсе будет объявлена вне закона.
Николай обалдело смотрел на Машу. Вот уж чего они не обговаривали совсем. Маша сама приняла такое решение, и Николай лихорадочно искал ответ почему. Впрочем, ведь он сам рассказывал ей о бардаке в тылу у Колчака, о той роли, которую сыграли эсеры в его судьбе, о восстании эсеровского Политцентра в Иркутске в 1919 году и о многом другом. Она выслушала, обдумала – и вот результат.
«Умница, молодец», – восторженно глядя на Машу, подумал Николай.
– Мария Николаевна, – негромко произнес Красильников, – а большевики?
– Что большевики?
– Ну, вне закона вы объявляете только эсеров, а большевиков?
– А большевиков – нет, – отрезала великая княжна. – Поверьте, на то есть основания. Вот, полюбуйтесь!
Маша протянула казакам письмо Чернова.
– Призыв господина Чернова есть не что иное, как призыв к созданию незаконных вооруженных формирований. Терпеть такое нельзя.
– Спору нет, Мария Николаевна, – сказал Волков, – за такое письмо эсеров надо за Можай загнать, но большевики-то еще хуже!
– Отнюдь, Вячеслав Иванович! Разве февральский переворот устроили большевики? Да там ими и не пахло! Эсеры и иже с ними! И что? Весь пар, как говорится, вышел в свисток! В июле этого года левые эсеры подняли мятеж в Москве уже против большевиков! А правые окопались здесь, в Омске, и продолжают гадить или как минимум ничего не делать. Они вообще гадят всюду и везде! А большевики… Впрочем, не будем забегать вперед. Господа, так вы выполните мою просьбу?
– Безусловно! Здесь, в Омске, вопрос решу я сам вместе с Иваном Николаевичем. Аполлос Всеволодович и Борис Владимирович, – Волков кивнул на Катанаева и Анненкова, – немедленно отправятся в Красноярск.
– Мы же не успеем до четвертого ноября, – возразил Анненков.
– Вячеслав Иванович, – великая княжна обратилась к Волкову, – необходимо взять под контроль телеграф. Последней телеграммой должно быть распоряжение, отправленное в Иркутск. Прокопий Петрович, у вас есть верные люди в Иркутске?
– Конечно! Все сделаем в лучшем виде, Мария Николаевна, не сомневайтесь.
– Что касается Читы и Оренбурга, то там ситуация не столь остра, – великая княжна посмотрела на Семенова и Дутова, – и не требует немедленного вмешательства.
– Да уж, – усмехнулся Дутов, – от Уральска и Оренбурга до фронта совсем недалеко, а господа либералы не любят звуков орудийной стрельбы.
– Только одно условие, господа! Все аресты должны осуществляться исключительно вежливо, без какой-либо грубости. Вежливо взяли под белые рученьки и препроводили в камеру. Особенно это касается вас, господин Анненков!
Анненков побледнел и вопросительно уставился на великую княжну.
– Почему вы выделяете мою особу, ваше императорское высочество?
– Мария Николаевна, Борис Владимирович, Мария Николаевна! А выделяю вас потому, что именно вы ближе всех подошли к той границе, за которой заканчивается даже жестокость, а начинается просто зверство. За то, что произошло в Славгороде, вас винить трудно, ваши чувства и чувства ваших казаков я прекрасно понимаю. Изуверская жестокость возглавлявших крестьян уголовников, бывших каторжников, называвших себя большевиками, требовала отмщения. Но чувство мести, при всем его благородстве, может стать навязчивой идеей, и благородный мститель превратится в убийцу!
– Видели бы вы, Мария Николаевна, что эти мерзавцы сделали со Славгородом! – возмущенно воскликнул Анненков.
– Я догадываюсь, – ответила великая княжна, глядя ему в лицо. – Я другое видела. Никому не пожелаю!
Анненков стал из бледного пунцовым и опустил голову.
– Простите, Мария Николаевна! Я даю слово, что возьму себя в руки. Ваша просьба о вежливом отношении с арестованными будет выполнена неукоснительно.
– Прекрасно! Впрочем, если вам окажут сопротивление, то без раздумий бейте в морду, – тут брови у казаков изумленно поползли вверх, – а будут стрелять – стреляйте в ответ. Жизни казаков для меня важнее. – Свои слова великая княжна закончила под смех офицеров, смотревших на нее влюбленными глазами.
– Еще один вопрос, Мария Николаевна, – сказал Волков, – так сказать, для полной ясности. Арестовывать всех, абсолютно всех?
– Всех. Потом разберемся, кого можно использовать для вящей пользы, а пока пусть посидят. А то привыкли вкусно есть и сладко пить, ведя беседы о судьбе Отечества и страданиях народа. Ананасы в шампанском любят господа либералы, пусть говна хлебнут с лопаты помойной! – Великая княжна побледнела от гнева.