Примечание авторов: * Николай Второй крайне редко надевал штатские костюмы, предпочитая им либо одежду для охоты, либо, по торжественным и официальным случаям, военные мундиры.
Ну а я вышла к нему с только что вымытыми распущенными волосами, одетая в светлую блузку и любимые джинсы. Эх, если б было у меня в гардеробе красивое платье, то надела бы лучше его, честное слово… А то я вдруг почувствовала себя кем-то вроде Золушки без туфелек рядом со своим царственным, красиво одетым спутником…
Николай молчал почти всю дорогу, пока мы шли вглубь парка, желая достичь дальней аллеи, и на мои шутливо-беспечные вопросы отвечал односложно. Лишь изредка он бросал на меня быстрые взгляды, отчего мне становилось понятно, что он мысленно готовится к важному разговору со мной.
Наконец мы очутились в дальнем конце парка. Закат нынче был особенный: весь горизонт, укутанный слоями облаков, светился яркими розовато-сиреневыми тонами. Эта необычайная подсветка придала деревьям и кустам мягкие очертания и словно бы оживляла их, отчего в воображении возникали разные сказочные образы. Ночные птицы стали просыпаться в гуще ветвей – что-то шуршало и пощелкивало в темных кронах над нашими головами. Одна за другой на небе зажигались звезды… Словом, природа спешно готовила свои декорации для особого момента. Момента, который должен был стать очень значимым для нас обоих.
Николай остановился. Повернулся ко мне. Взял мою руку в свою и, волнуясь, произнес:
– Дорогая Алла Викторовна… Я должен сделать вам признание. Я не могу боле скрывать это, душа моя требует, чтобы вы услышали все то, о чем она беспрерывно гласит мне. Кажется, я… да нет, не кажется – я люблю вас…
Я смущенно потупилась, чувствуя, как румянец заливает мое лицо. А ведь я ожидала чего-то подобного… Каждый день мне казалось, что вот сегодня он сделает признание. Я мысленно готовилась к этому, в уме проговаривала свои ответы… И все равно это повергло меня в замешательство. Впрочем, признание в любви в большинстве случаев повергает в замешательство, ведь знаменует собой новый этап отношений.
Я молчала, но он, кажется, и не ждал, что я сейчас заговорю. Когда он понял, что первая часть признания принята мной благосклонно, то, с облегчением вздохнув, продолжил после некоторой паузы, уже более уверенным и спокойным тоном:
– Алла Викторовна, может быть, вы сочтете, что это преждевременно, и осудите меня – ведь прошло еще совсем немного времени с тех пор как… как Господь забрал мою Аликс… Но отчего-то мне кажется, что как раз сейчас пришла пора открыться вам… Чтобы, так сказать, расставить точки над и… Не подумайте, что я слишком тороплюсь, просто хочу, чтобы вы знали – мои намерения серьезны… – Он перевел дух, помолчав немного и глядя на меня с нежностью, и продолжил: – Алла Викторовна, сейчас, до того, как вы дадите мне ответ, я попытаюсь обрисовать свое будущее, как оно мне представляется… – Он покашлял и стал говорить дальше: – Вы же знаете – я отхожу от дел… И теперь, когда я стану свободен от государственных обязанностей, я бы хотел вести жизнь обычного человека, счастливого семьянина и отца, гордого своими дочерьми. Так вот – я хотел бы, чтобы вы стали моей женой… Поистине мне послал вас Бог. А раз так, то, значит, Он уготовил мне совсем иную участь, чем я думал вначале. Что, в свою очередь, подсказывает мне, что я, возможно, еще сгожусь на каком-либо поприще, помимо императорского. Не знаю, что бы стало со мной, если бы не вы. Наверное, скажу банальность, но не судите меня строго, ведь я не поэт… Вы вдохнули в меня жизнь в тот момент, когда душа моя безмерно страдала, когда со всех сторон меня окружала мрачная стена отчаяния. Кроме того, вы так похожи на незабвенную Аликс… – Тут он внимательно вгляделся в мое лицо. – Впрочем, я понимаю, что вы – это не она. Вы другая. Но, поверьте, храня светлую память моей безвременно ушедшей супруги, я буду любить вас ничуть не меньше… Думаю, наш союз откроет нам друг в друге много новых граней, взаимно обогатив и разнообразив наш внутренний мир… Смею надеяться, что вы оцените меня не только в качестве всероссийского государя-императора, но и в качестве вашего будущего супруга и верного спутника. И знаете, Алла Викторовна… – Тут он опять чуть помялся, однако тут же решительно продолжил, – Я, пожалуй, не осмелился бы вести с вами этот разговор, если бы не ваше отношение к моим девочкам. Вы знаете… грустно это признавать… – он тяжко вздохнул, – но Аликс была довольно холодна с ними. Мне кажется, вы уже сейчас даете им все то, чего они недополучили от матери… О, я вовсе не осуждаю свою покойную супругу… – поспешил он добавить. – Но склад ее характера и душевная организация делали ее чересчур нервной и зависимой, чересчур мнительной, восприимчивой…
Я по-прежнему ничего не говорила, чувствуя, что он должен высказаться до конца. Мне удалось уже справиться со своим смущением (кажется, Николай его даже не заметил – возможно, он полагал, что женщин из будущего подобными вещами смутить невозможно).
Он же, отпустив мою руку и одернув мундир, произнес, глядя мне в глаза:
– Словом, Алла Викторовна, я сказал все то, что собирался, и теперь у меня на душе легко. Простите за такое сумбурное объяснение… И можете не торопиться с ответом… Я просто хотел, чтобы вы знали о моих чувствах и намерениях по отношению к вам. Давайте вот как сделаем – вы обдумаете мои слова и завтра скажете мне, что решили по этому поводу… И считаю своим долгом уточнить – я делаю вам предложение руки и сердца…
Часть 18. Разворот на Запад
7 июля 1904 года. 10:05. Япония, Токио, Дворец императора «Кодзё».
Присутствуют:
Император Муцухито;
Политик, дипломат и новый премьер-министр – маркиз Ито Хиробуми.
Император Муцухито сидел на жесткой циновке, листал папку, которую принес с собой маркиз Ито и, несмотря на всю свою внешнюю невозмутимость, временами морщился будто от зубной боли. Уж настолько неприятной была собранная там информация, что Божественному Тенно изменяло даже хваленое самурайское самообладание. Он строил эту страну по кирпичикам, возводя здание ее величия из руин феодальной раздробленности. Он по лучшим европейским образцам превращал набор средневековых варварских княжеств в современное для начала двадцатого века государство с японской спецификой, и теперь был ужасно расстроен. Конечно, если все пойдет по накатанной колее, самой катастрофы ему не увидеть, но доживать последние дни и знать, что под созданное им японское государство уже заложена мина с часовым механизмом, которая рванет то ли при его сыне Есихито, то ли при внуке Хирохито, было крайне неприятно. Путь самурая, который до сей поры он сам культивировал в японской политике, рано или поздно непременно приведет к самому ожесточенному побоищу в мировой истории, в котором Япония – одна, без союзников – будет сражаться против сильнейших мировых держав и погибнет под их объединенным натиском.
Дочитав бумаги до конца, Божественный Тенно поднял глаза на своего старого-нового премьер-министра.
– Мы по возможности проверили представленную здесь информацию, – сказал маркиз Ито, – действительно второе-третье поколение японцев, уехавших на заработки на Гавайи и в Калифорнию, утрачивает духовную связь с родиной предков и врастает в местную жизнь. Наши боги, традиции и обычаи для них пустой звук. Что касается колоний, то таковая у нас пока только одна, и с момента ее обретения прошло меньше десяти лет, что совершенно недостаточно для того, чтобы делать выводы…
– Мы это понимаем, – медленно произнес Муцухито, – и спрашиваем не о том, что нам известно и так, потому что демоны такого ранга, как этот Одинцов. не лгут. Кстати, вы же виделись с ним лично. Какого вы о нем мнения?
– Божественный Тенно, – склонил голову Ито Хиробуми, – я разговаривал с ним, как сейчас с вами, и могу сказать, что господин Одинцов умело притворяется обычным человеком, однако сущность, что сидит внутри него, то и дело прорывается наружу, и в такие моменты меня будто обдавало ледяным ветром с горных вершин. И в то же время я заметил, что Великая княгиня, которую он называет своей ученицей, совсем не боится своего ужасного учителя, а, напротив, готова впитывать каждую каплю его отравленной мудрости. Мне кажется, что ее готовят к чему-то такому, что заставит содрогнуться весь мир, а не только нашу несчастную страну. Можете мне верить или нет, но так или иначе Николай скоро оставит свой трон, и сменит его именно эта женщина. Иначе зачем демон так с ней возится?
– Я вас понял, дорогой маркиз, – кивнул Муцухито, – и полностью с вами согласен. Демон-наставник земного государя – это гораздо хуже, чем просто демон, воюющий на противной нам стороне. Поэтому мы спрашиваем вас о том, имеем ли мы право рисковать нашей страной Ниппон и ее будущими поколениями ради погони за призраком процветания, который дает построение колониальной империи… Ведь там, у них в будущем, не выжила ни одна такая империя, все рассыпались в прах: что Британия, что Франция, что Голландия; одни лишь русские и янки, сумевшие заселить своими соплеменниками огромные континентальные пространства, остались возвышаться над другими народами, как горные пики над прибрежными холмами…
– Там еще есть Китай… – добавил Ито Хиробуми.
– Китай, мой дорогой маркиз, – назидательно сказал Муцухито, – это такая страна, которая уже пять тысяч лет ходит по кругу как осел, привязанный к жернову. Сегодня они ничтожны, через сто лет они велики, а еще через двести они снова впадают в ничтожество, причем каждый переход от никчемности к величию происходит у них через кровопролитнейшие смуты и нашествия варваров, которые и придают этому народу новые силы. Скажите мне, господин Ито, хотите ли вы такой судьбы нашей собственной стране или нет? Разве таков был наш идеал, когда мы, копируя лучшие, как тогда казалось, образцы, собирались превратить Японию в по-европейски современное процветающее государство, не зависящее от круговорота беспощадного времени