Впрочем, у премьер-министра сэра Генри в тот момент голова болела совсем о другом. Человек совершенно не злой и настроенный значительно более миролюбиво, чем его предшественник в этом кабинете, он только неделю назад вступил в эту должность и еще не успел по-настоящему войти в курс дел. То же касалось нового министра иностранных дел в его правительстве сэра Эдварда Грея, который находился в своей должности всего лишь два дня и тоже еще ни в чем не успел разобраться. И тут такая внезапная катастрофа, подобная взрыву пороховой бочки прямо под ногами. Случившееся было настолько неожиданным, как если бы в один день лето превратилось в зиму.
При мысли о том, что произошло в Петербурге, британского премьера просто переполняли вопросы: «Кто вы, Ваше Императорское Величество Ольга Первая, и что от вас ждать сегодня, завтра и в более отдаленном будущем? Вы самостоятельная фигура, способная проводить в жизнь свои собственные решения, или безвольная марионетка в руках людей в черном[46], что стоят за вашим троном? Вы бабочка-однодневка, которая мелькнет в воздухе, порадовав взмахами ярких крыльев, и навсегда исчезнет в тумане забвения, или вы уселись на трон надолго, лет на шестьдесят, как наша недавно почившая в бозе королева Виктория?» И было таких вопросов еще много, и ни на один из них не имелось готового ответа. В конце концов, произошло экстраординарное: впервые за две тысячи лет со времен Диоклетиана правящий монарх, находясь в здравом уме и ясной памяти, подал в отставку, при этом имея все шансы благополучно оправиться после ранения, полученного при покушении, и дальше продолжить управлять своей страной…
Вторым посетителем премьерского кабинета за этот день был как раз сэр Эдвард Грей[47]. Новоиспеченный министр иностранных дел явно пребывал в расстроенных чувствах и испытывал возмущение. Возмущен он был тем, что британское посольство в Санкт-Петербурге взяли в полную осаду местные власти, а расстроен тем, что у тех были все основания к столь жестким действиям. Нота русского МИДа, подписанная новым министром иностранных дел Петром Дурново, звучала до предела сурово. Организация заговоров и переворотов в стране пребывания – совсем не та деятельность, которая совместима с дипломатическим статусом. Русские власти предупреждали, что, пока британцы не выдадут скрывающихся в посольстве организаторов мятежа, британская дипломатическая миссия не будет разблокирована, даже если британские дипломаты начнут умирать от голода и жажды. Точка. Вот и министр иностранных дел хотел узнать, какие меры давления на российское посольство в Лондоне он мог бы предпринять для того, чтобы подвигнуть русских на более конструктивную позицию.
– Нет, нет и нет, сэр Эдвард, – сказал премьер-министр, – никаких обычных в таких случаях шагов на взаимной основе быть не должно. Потому что тогда на взаимной основе русские должны будут устроить в Лондоне мятеж ирландских фениев, а этого нам не надо. Ваша задача – погасить конфликт и загладить произведенную неловкость, а не раздувать его до грохота военных барабанов.
– Я с вами согласен, сэр Генри, – ответил Эдвард Грей, – и если бы не произошло той дурацкой истории с мятежом и покушением на царя Николая, в котором, по утверждению русских, тоже оказались замешаны наши дипломаты, нам постепенно удалось бы вернуть доверие между нашими странами. Мы смогли бы справиться с этим даже в случае смены императора Николая на императрицу Ольгу, которая ровно в той же степени родственница нашей королевской семье, что и прежний монарх. Самое главное в таком случае, чтобы смена власти произошла без особых потрясений и без участия в этих потрясениях наших дипломатов. Но сейчас… Как восстанавливать мир, если обе стороны зашли очень далеко? Наши, гм, сотрудники словом и делом участвовали в заговоре против законного государя, а русские осадили наше дипломатическое учреждение, не впуская и не выпуская людей и не разрешая доставить внутрь хотя бы каплю чистой воды и крошку продовольствия…
– Ответ ваш должен быть двояким, – сказал Генри Кэмпбелл-Баннерман. – По официальным каналам вы выскажете всяческое возмущение сложившейся ситуацией и потребуете срочного разблокирования нашего посольства, а по неофициальным каналам дадите понять и русским, и нашим дипломатам, что лучше подчиниться требованиям русских властей и, проявив добрую волю, сотрудничать с ними по поводу раскрытия заговора. Дипломатический иммунитет есть дипломатический иммунитет, и самое большое наказание, которое может постичь провинившихся – это объявление их персонами нон-грата. Остальные же наши дипломаты продолжат работу и займутся тем самым выправлением ситуации, о котором вы говорили. Одним словом, я жду от вас как минимум нормализации отношений с русскими, и сделать это необходимо быстро, потому что германцы могут не упустить такой хороший шанс перетянуть Россию на свою сторону. Русско-германский альянс, буде он случится в обозримом будущем, станет для нас фактически равносилен поражению в борьбе за выживание.
– Я с вами полностью согласен, сэр Генри, – согласился министр иностранных дел Его Величества, – сейчас уже, конечно, сложно что-то сделать, но возможный русско-германский альянс может иметь под собой только антибританскую направленность, и если мы допустим до такого, нам не будет никакого прощения. Я убежден, что требуется постараться наладить прямой контакт с так называемыми Пришельцами и убедить их во взаимовыгодности сотрудничества с Британской империей. Насколько я понимаю, прежде их воспринимали как исключительно враждебную силу и стремились либо пленить, либо убить. С учетом влияния, которое Пришельцы оказывают на русскую правящую семью, такому подходу просто нет прощения. Поэтому договариваться, договариваться и еще раз договариваться.
На несколько секунд наступила тишина, прерываемая только громким тиканьем больших напольных часов да жужжанием одинокой заблудившейся под потолком мухи.
– Насчет Пришельцев вы совершенно правы сэр Эдвард, – наконец сказал британский премьер, – от них зависит многое, если не все, а их Воин, он же Принц, собирается стать консортом при новой императрице. И самое главное, по вашему министерству необходимо издать циркуляр о том, что впредь категорически запрещается заниматься подобными острыми акциями под дипломатическим прикрытием. Для подобной работы следует иметь отдельную службу, чтобы рыцари плаща и кинжала ходили по одним тропам, а дипломаты по другим. Если кто-то хочет убить русского царя, или, как в нынешнем случае, царицу, то пусть пытается делать это без ваших людей, которые должны быть, как жена Цезаря, вне подозрений. Максимум, что может дозволяться дипломатам, это аккуратная работа по влиянию в нужном ключе на местных аристократов, высших чиновников и деловых людей. То есть то, в чем при всем желании нельзя отыскать криминала. Только так, и никак иначе, потому что наступают тяжелые времена, в которые наши британские интересы надо будет продвигать с особой осторожностью.
28 июля 1904 года, 10:15. Санкт-Петербург, Зимний дворец, рабочий кабинет государыни-императрицы Всероссийской Ольги Первой.
Императрица Всероссийская Ольга Александровна Романова.
Вот уже два дня я – это не я, а Ее Императорское Величество Ольга Первая. Будто чужой человек надел на себя мое тело как неудобный костюм и носит его не снимая. Повернитесь, Ольга Александровна; присядьте, Ольга Александровна; улыбнитесь, Ольга Александровна… Одним словом, я понемногу привыкаю к своему новому положению, вживаюсь в него как актер, вживается в роль. Пока хозяином в Зимнем дворце является прежний любимец Ники министр двора барон Фредерикс. С появлением в Царском селе господина Иванова мой брат отослал его подальше с глаз, в Санкт-Петербург и, кажется, его эта ссылка весьма обидела. Этот недалекий человек даже свои верноподданнейшие доклады Ники (подготовленные подчиненными), заучивал наизусть, как гимназист таблицу умножения. Его пышные усы под начищенной каской командира лейб-гвардии Конного полка больше походили на крылья чайки: взмахни и полетит…
А еще барон имел весьма недоумевающий вид по поводу того, кто вселился в так тщательно холимый и лелеемый им дворцовый мир. Протестовать он не пытался, да только вот обиду скрыть оказалось невозможно. Смена преображенских караулов на морскую пехоту была еще половиной беды. Мой Александр Владимирович сказал, что его люди – это не революционные матросы семнадцатого года, и отдал приказ, как он выразился, «соблюдать этикет». Но, несмотря на этот «этикет», многих из морских пехотинцев барон Фредерикс с удовольствием подверг бы суровому дисциплинарному наказанию за дерзкий взгляд, независимый вид и плохо скрываемую непочтительность по отношению к столь высокопоставленной особе, как целый Министр Двора. Хотя скоро бойцам пошьют парадную форму, построенную по эскизам моего будущего мужа, и претензии к их внешнему виду отпадут окончательно, дело не только в мундирах наших верных защитников, овеянных славой сражений минувшей войны.
Главная проблема в Моем Императорском Величестве и в Александре Владимировиче, которые, по мнению барона, никак не подходят для того, чтобы занимать трон Российской империи. Ему так говорит его лютеранская душа, считающая верхом добродетели мелочную аккуратность и скопидомство. А мы есть, мы здесь, и это приводит милейшего Адольфа Андреаса Волдемара барона Фредерикса в состояние жесточайшего недоумения. И ведь прогнать его – все равно что прогнать состарившегося на службе верного пса, рука не поднимется обидеть того, кто служил еще моему деду. Но барон Фредерикс не проблема, а лишь немой укор нам молодым и сильным, вдруг занявшим Зимний дворец, изгнав оттуда прежних обитателей. Скажу честно, за время пребывания на островах Эллиота я усвоила у моих друзей из будущего многие их бытовые привычки и взгляды на жизнь, и многие порядки нашего времени уже кажутся мне устаревшими и заскорузлыми.