Впрочем, по летнему времени для резиденции больше подошли бы Гатчина или Царское село, но Павел Павлович советовал, пока мы не укрепились у власти, не удаляться от такого стратегического пункта как Зимний дворец, ведь его оставление враги могут счесть за свою победу и нашу готовность потерпеть поражение и бежать. Вот и сидим здесь неотрывно как курица на яйцах, своим присутствием подтверждая право на власть. Мы – это моя команда: братец Михаил, Павел Павлович, Дарья Михайловна, мой Александр Владимирович, капитан Мартынов, каперанг Иванов, Алла Лисовая, профессор Шкловский и профессор Тимохин; а также новенькие в нашей компании: адмирал Дубасов и полковник Зубатов. Кстати, с превеликим облегчение я узнала, что настоящего ранения у моего брата не было, а была случайно подхваченная простуда, которая сейчас уже сходит на нет. Именно благодаря начавшемуся выздоровлению моего брата смогли приехать каперанг Иванов и Алла Лисовая, которые не отходили от Ники с начала его болезни. Но так или иначе, сегодня мы собрались все вместе в моем новом кабинете, чтобы подвести черту под этапом передачи власти (который прошел очень бурно) и наметить горизонты нового периода, во время которого мы будем выводить Россию на новый курс.
– Итак, – сказала я, – оглядев собравшихся, – вопрос о принадлежности власти нами решен, в Петербурге волнения полностью улеглись, а в других двух столицах (Москва и Киев), а также в губернских городах, даже не начинались. Процесс принятия присяги обывателями и военными завершается по всей территории страны. Теперь надо обговорить вопрос правильного употребления этой власти.
– А что тут обговаривать? – спросил Мишкин, – власть наша, бери да пользуйся.
– Э нет, Михаил Александрович, – сказал Павел Павлович, – наломать дров сгоряча проще всего. Я не хочу сказать, что страна находится на краю пропасти – угрозу немедленного бунта мы ликвидировали; но все равно положение очень и очень, гм, нехорошее… Мины, заложенные под российскую государственность в прошлом, разряжать надо со всей осторожностью и предусмотрительностью. Россия не бедная страна, она просто чрезвычайно дурно управлялась.
– Постойте-постойте, Павел Павлович, – вскинулся адмирал Дубасов, – какие такие мины под российской государственностью, и причем тут угроза всеобщего бунта?
– Разные мины, Федор Васильевич, – ответил тот, – от больших фугасов, способных вдребезги разнести государство, до мерзких коровьих лепешек, в которые если сослепу ногой вляпаешься, тоже мало не покажется. В отличие от настоящего дерьма, политическое дает особо стойкий запах, который может сохраняться десятилетиями, если не столетиями.
– Ну-ка, ну-ка, Павел Павлович… – со скепсисом произнес Дубасов, – давайте послушаем, будет очень интересно.
– Вы лучше не ерничайте, Федор Васильевич, – серьезно сказал Мишкин, – вы человек в нашей компании новый, и сразу должен вам сказать, что господин Одинцов знает что говорит. Там, в их мире, Россия взорвалась и затонула, как броненосец, наткнувшийся на минную банку, и избежать этих опасностей – наша первейшая задача.
– К тому же, – с железным скрежетом в голосе добавила я, – Павел Павлович чрезвычайно опытен в чисто политических вопросах и потому я сделала его канцлером, то есть моей правой рукой, которая поможет мне во всем, что касается дел политических, дипломатических, экономических и прочих, не относящихся к военному и морскому ведомствам. Другой моей правой рукой, Верховным Главнокомандующим, я назначила моего брата Миш… простите, Великого князя Михаила Александровича, сферой деятельности которого является как раз Военное и Военно-морское ведомства.
– Государыня-императрица, помилуйте! – всплеснул руками Дубасов, – как это так может быть, чтобы у вас были две руки, и обе правые?!
– У меня все может быть, Федор Васильевич. – жестко сказала я, – ведь, помимо моего брата и господина Одинцова, в моем распоряжении присутствующие тут господа из СИБ, к которым я испытываю чрезвычайное доверие, вы собственной персоной, моя подруга Дарья Михайловна, на которую я могу положиться, мой будущий муж, госпожа Лисовая и так далее… Вот видите, я многорука как индийская богиня, и только ног у меня всего лишь две, и ими я сама стою на этой грешной земле, никто меня не поддерживает.
– Ольга, – шепнул мне на ухо Павел Павлович, – мне кажется, что тебя заносит, хотя должен признать, Дубасова ты уела красиво. Где та скромная девочка, которая в присутствии посторонних не могла связать и двух слов?
– Ее больше нет, – так же тихо ответила я и уже громче добавила: – Павел Павлович, изложите, пожалуйста, свои соображения относительно того, что нам стоит делать в первую очередь, а чего вообще делать не стоит?
– В первую очередь, – сказал Павел Павлович, – необходимо решить крестьянский вопрос, который острее остальных вопросов, вместе взятых. Проблема в том, что со времен царя Иоанна Грозного и Бориса Годунова в Центральной России не изменились ни техника и технология обработки земли, ни урожайность, ни пахотные площади, зато население на этой территории увеличилось в десять раз, а также добавился хлебный экспорт, которого не было в старые времена. Я бы даже сказал, что качество земли даже ухудшилось, потому что постоянный передел наделов по едокам способствует только росту народонаселения, которое и без того мрет от бескормицы, но не способствует повышению плодородия земли. Ну не будет мужик вносить даже доступные ему удобрения, навоз и прочее в ту землю, которая уже следующей весной станет ему чужой. Еще бы придумали каждый год по жребию избами меняться, в жилье настала бы та же разруха, что и на полях, ибо если не свое, то и не жалко. Следующий пункт вопроса – межи, под которыми лежит пятая часть всех пахотных площадей и которые являются рассадниками сорняков, заглушающих поля. Вот это и есть естественная часть причин, по которым две трети подданных нашей императрицы Ольги живут натуральным хозяйством и едят досыта только по праздникам, а две трети родившихся детей в крестьянских землях умирают по тем или иным причинам в возрасте до пяти лет…
– А что, – быстро спросил Мишкин, – есть и искусственные причины?
– Да, есть, – так же быстро ответил Павел Павлович, – Во-первых – это выкупные платежи, которые за сорок лет досуха высосали экономический потенциал русской деревни, а во-вторых – это действия представителей мелкой сельской буржуазии, занимающей промежуточное положение между мужиком и купцом. Богатые мужики, ссужая своих менее обеспеченных соседей то посевным зерном, то лошадью для работ, то еще чем, берут с них по осени сторицей, что вместе с выкупными платежами превращает бедность в откровенную нищету. Ну и, конечно, питейные заведения, в которых мужик пьет с горя и от безысходности, пропивая последнее…
– Да уж, от безысходности… – проворчал адмирал Дубасов, – просто не знаете вы, Павел Павлович, наших мужичков. Любят они выпить так, чтобы пропиться до исподней рубахи и нательного креста, и развал в их хозяйствах именно по этой причине…
– Ладно, – сказал мой Александр Владимирович, – Павел Павлович не знает, так я знаю. У меня этими мужичками, обученными военному делу и одетыми в форму, бригада укомплектована на три четверти. А я не из тех командиров, что работу с людьми перекладывает исключительно на ротных и унтеров. Я и сам знаю, кто чем дышит. И вот смею вам заверить, что у меня в бригаде нет ни одного пьяницы, а если следовать вашей логике, то каждый второй боец должен быть горьким пьяницей, а каждый первый – запойным алкоголиком. И более половины моих солдат впервые в жизни поели досыта уже в казарме, а треть от общего числа первоначально пришлось откармливать, чтобы они нормально могли нести службу… Так что пьет мужик не потому, что имеет к этому какую-то естественную тягу, а потому, что, напившись, можно забыть весь тот кошмар, в котором он живет.
– Хватит! – хлопнула я ладонью по столу, – оценкой русского мужика с моральной точки зрения мы займемся как-нибудь в другой раз, а сейчас я и остальные хотим знать, как, по мнению Павла Павловича, необходимо решать обозначены им проблемы.
– В первую очередь, – сказал Павел Павлович, – необходима отмена выкупных платежей. Но это чисто психологический шаг, ибо самые бедные их все равно не платят, накапливая недоимки. Важнее решить вопрос с перенаселенностью, постоянными переделами наделов и большим количеством межей, которые занимают пятую часть площади крестьянских полей.
– Значит, Павел Павлович, – сказала я, – необходим указ о прекращении взимания выкупных платежей и прощении недоимок, а также хорошая, добротная переселенческая программа, чтобы отправить на пустующие сейчас земли в Сибири и на дальнем Востоке миллионов двадцать или тридцать мужичков. Ведь так?
– Да, так, – ответил Павел Павлович.
– Кого думаете ставить на программу? – сухо так, по-деловому, спросила я.
– Столыпина, – так же сухо ответил Павел Павлович, будто намекая, что этот вопрос мы с ним уже обсуждали.
– Хорошо, – ответила я, – пошлите ему от моего имени приглашение. Кстати, с отменой выкупных платежей. Ведь вроде по итогам победы над Японией их собирался отменить мой брат?
– Не отменил, – устало сказал мне каперанг Иванов, – собирался, но не решился. Уж как мы его уговаривали, а он ни в какую – дайте, мол, спокойно досидеть на троне до конца.
– Понятно, – сказала я, – это надо было сделать еще вчера… Значит, придется мне. Павел Павлович, составьте и проверьте соответствующую бумагу, я подпишу. Теперь, помимо крестьянского вопроса, существует еще и рабочий; кто-нибудь может сказать, как дело обстоит с ним?
– С этим, – прокашлялся Зубатов, – дело обстоит так, что всякие попытки организовать этот вопрос на пользу правительству, с одной стороны, натыкаются на рогатки бюрократии, а с другой стороны, на жадность заводчиков и фабрикантов. А те по всякому угнетают своих рабочих, будто перед ними африканские негры, а не такие же русские люди, как и они. Законы о труде усилиями вашего брата в России не такие уж плохие, но их никто не соблюдает, потому что фабричные инспектора, которые должны следить за этим, удивительно продажны.