трительности, а та подсказывала, что следует призвать принца Гуна и притвориться, будто нужен его совет.
Поэтому Цыси подождала благоприятного дня, который пришел вслед за обильным снегопадом. Боги, вняв, наконец, просьбам и призывам, а также устыдившись порицания, увидели, что поля сухие, а крестьяне голодные. И вот на города и селения был ниспослан такой обильный снег, что, прежде чем исчез последний белый сугроб, протянулись целые три недели. Под этим покрывалом поля нежно зазеленели, и когда несколько славных дней светило солнце, озимая пшеница взошла, насколько хватало глаз. Народ воздавал Матери императрице благодарность и говорил, что боги склонились перед ее властью и красотой.
Благоприятный день случился, таким образом, в конце зимы. Весна набирала силу, и солнце согревало холодную землю, от которой поднималась мягкая теплая дымка и зависала над городом. Тут Мать императрица и послала главного евнуха вызвать принца Гуна в ее личный Зал аудиенций. Вельможа не замедлил явиться и предстал перед Цыси во всем блеске своих парадных одеяний. С ног до головы он был облачен в темно-голубую парчу, поскольку двор находился в. трехлетнем трауре по случаю смерти императора. Приближаясь к трону, сановник выглядел таким важным и таким гордым, что Мать императрица почувствовала раздражение. Поклон принца показался ей слишком легковесным. В груди у Цыси все закипело тайным гневом, однако она сдержалась. Не стоило сейчас выговаривать гордецу, прежде требовалось вовлечь его в свой замысел. — Прошу вас, давайте не будем стоять и церемониться, — сказала высочайшая, и ее голос звучал чистой музыкой. — Давайте посоветуемся. Вы брат моего господина, и на вас он велел мне всегда полагаться, когда его не станет.
Услышав это приглашение, вельможа сел на правой стороне зала, и теперь императрице не понравилось, с какой готовностью принц послушался. Правда, он изобразил отказ, но лишь одним-двумя словами, а затем сел в ее присутствии.
— Я задумала, — начала императрица, — почтить наградой начальника императорской гвардии. Я не забываю, что этот воин спас мою жизнь, когда на нее покушались предатели. Его верность трону Дракона подобна горе Омей, которую никогда не поколебать и которая твердо стоит в любую бурю. Я не ценю сверх меры собственную жизнь, но умри я, и предатели захватили бы трон, а наследник никогда бы не стал императором. Награда эта — не за меня, а за моего сына императора, и в его лице за весь народ, ибо если бы предатели добились своего, Трон бы пал.
Внимая императрице, принц Гун не видел ее лица, но своим тонким слухом и своим проницательным умом он уловил скрытый смысл сказанного.
— Высочайшая, — осведомился вельможа, — о какой награде вы думаете?
Она смело ухватилась за этот вопрос. Не в ее привычках было избегать обострений.
— Со времени смерти Су Шуня должность Верховного советника свободна. Я желаю отдать ее Жун Лу.
Императрица подняла голову и посмотрела принцу в лицо. Почувствовав на себе всю силу ее взгляда, вельможа, однако, не испугался.
Это невозможно. Так он сказал, когда глаза их встретились.
Нет ничего невозможного, если я того хочу. Так сказала она, и ее глаза вспыхнули. Но принц оставался непреклонен.
— Вы знаете, что за сплетни ползут по двору. Вы знаете, как евнухи нашептывают их друг другу. И как бы я ни пытался опровергать эти россказни ради чести Трона и ради моего клана, все же я не в силах их искоренить.
Она сделала невинные глаза.
— Какие сплетни?
Принц не поверил ее удивлению. Впрочем, такая молодая женщина могла и в самом деле ни о чем не догадываться. Тем более он сказал уже столько, что оставалось лишь продолжить:
— Некоторые люди подвергают сомнению отцовство императора.
Цыси отвернулась. Ее веки затрепетали, губы задрожали, она приложила шелковый платок к губам.
— Ох, — простонала императрица, — а я-то думала, что мои враги мертвы!..
Принц возразил:
— Я сказал это ради вас самой. Я не враг.
Накатившиеся было слезы высохли от высочайшей ярости.
— Вам, принц, следовало казнить тех, кто разносит обо мне подобные мерзости! Не стоило позволять им жить и часа. А если вы не осмелились, то тогда должны были сказать мне, и я сама бы позаботилась об их казни!
Неужели ее возмущение было искренним? Принц Гун не знал и никогда не узнает. Он продолжал молчать. Цыси выпрямилась на троне.
— Я больше не прошу совета. Сегодня же, как только вы удалитесь, я объявлю Жун Лу Верховным советником. И если кто-либо осмелится поднять против него голос…
— Что вы сделаете? — спросил он. — Что, если сплетня охватит весь двор?
Она наклонилась вперед и, позабыв о вежливости, вскричала:
— Я заставлю их замолкнуть! И вам, принц, велю — молчите!
Никогда за все годы эти двое не гневались друг на друга в открытую, и сейчас они вспомнили, что должны оставаться взаимно верны.
Принц спохватился первым.
— Высочайшая, простите меня.
Он встал и почтительно поклонился. Императрица ответила нежнейшим голосом:
— Не знаю, почему я с вами так говорила, ведь именно вы научили меня всему, что я знаю. Это мне следует просить у вас прощения.
Принц немедленно возразил бы, но Цыси подняла руку, чтобы упредить его:
— Нет, ничего не говорите — пока. Потому что я давно уже собираюсь дать вам самую лучшую награду. Вы будете представлены к благородному титулу принца советника трона с полным жалованьем. А моим особым указом — то есть нашим указом обеих регентш, моей сестры-супруги и моим, — титул герцога Чин, что мой покойный господин даровал вам за вашу верность, теперь станет наследственным.
Это были величайшие почести, и от такого внезапного награждения принц Гун смутился. Он снова отвесил почтительный поклон и сказал в своей обычной мягкой и приятной манере:
— Высочайшая, я не желаю награды за то, что составляло мой долг. Сперва по отношению к старшему брату, а потом к моему императору, младшим братом которого мне случилось родиться. Теперь я прежде всего исполняю долг перед его сыном, молодым императором. Следующая моя приверженность — вам, Мать императрица, и вам обеим, двум императрицам, которые являются регентшами. Видите, как полон мой долг, и ни за какую долю его мне не причитается вознаграждения.
— …которое вы все-таки должны принять, — не унималась императрица, и так началась между ними вежливая борьба. Цыси настаивала, а принц отказывался, пока они не пришли к соглашению, устроившему обоих.
— Прошу вас по крайней мере убрать тот титул, что может наследоваться, — сказал принц Гун. — Не в нашем обычае, чтобы детям переходило то, что завоевали отцы. Предпочитаю, чтобы мои сыновья добивались своих собственных почестей.
С этим Мать императрица могла только согласиться.
— Тогда отложим вопрос до более благоприятного времени. Однако, почтеннейший принц, я тоже попрошу у вас некоторый дар.
— Он вам дается.
— Позвольте мне удочерить ка. к императорскую принцессу вашу дочь Чжун Чунь. Подарите вашей императрице это счастье, поддержите меня им, и позвольте почувствовать, что вы имеете хоть какую-то малую награду за то, что верой и правдой послужили мне в Жэхэ. Разве тогда вы сразу не откликнулись на мой зов? Я помню, что промедления допущено не было.
Теперь пришла очередь принца уступить, и он великодушно дал свое согласие. С этого дня Чжун Чунь стала императорской принцессой, и так преданно она служила своей высочайшей госпоже, что та в конце концов пожаловала ей паланкин, занавески которого имели императорский желтый цвет. Дама получила право пожизненно ездить в нем, словно она в самом деле была урожденная принцесса.
Итак, Мать императрица обдумывала свои действия. Она никогда и ничего не делала поспешно или небрежно. А замысел начинался с семени, каковым было желание или стремление. Посаженное семя могло безжизненно пролежать год, два, десять, пока не приходил час прорасти и не наступало в конце концов цветение.
Снова было лето, приятное время года, когда дули южные и восточные ветры, принося дымку и мягкий дождь и даже запах соленых морей, о которых императрица слышала, но сама никогда не видела, хотя очень любила воду в бассейнах, источниках и озерах. Постепенно за стены Запретного города закрадывалась глубокая и сонная жара середины лета, и Цыси тосковала по дворцам Юаньминъюаня, которого больше не было. Она так и не видела его руины, не видела пепелища, потому что выдержать этого не смогла бы. Однако, сказала императрица самой себе, оставались ведь еще и знаменитые Морские дворцы. Почему бы ей не устроить там место отдыха и удовольствий?
Словом, Цыси назначила день, а ее дамам и евнухам выпало сопровождать паланкин Матери императрицы — кому в своих носилках, кому верхом на лошади или в повозке, запряженной мулами, то есть каждому в соответствии с обычаем. Дорога в Морские дворцы предполагалась короткой, не более полумили, однако процессия двигалась с большой пышностью, а чтобы не вводить в соблазн всяческих злодеев, улицы были очищены от народа императорской гвардией.
Увеселительные парки трех Морских дворцов были правительнице уже хорошо знакомы, поскольку ей раньше не раз приходилось их посещать. Каждой весной она совершала жертвоприношение богу тутового дерева на Алтаре шелковичных червей, а затем, уже в Зале шелковичных червей, приносила жертву богине шелковичных червей. Иногда Цыси приезжала сюда и прогуливалась на лодке по какому-нибудь из трех здешних озер, именовавшихся морями. А зимой на озере, прозванном Северным морем, лед выравнивали горячими утюгами, и двор устраивал там катание на коньках; императрице нравилось смотреть, как умело скользят по зеркальной поверхности ярко разряженные евнухи.
Эти старинные озера имели пятивековую историю. Когда-то давно их создали императоры нурченских татар. Однако те правители и вообразить не могли, какую красоту привнесет сюда первый император китайской династии Мин. Он приказал углубить дно озер и построить мостики на маленькие островки — там поставили разрисованные и украшенные резьбой беседки, причем ни одна из них не походила на другие. С юга и с северо-востока были привезены могучие каменные глыбы, причудливо источенные водою горных потоков. Их поставили в парках, где также возвели дворцы и залы. Во