Цыси спала допоздна и, проснувшись, какое-то время лежала, думая о наступающем дне, о прекрасном пустом дне, где у нее не было другой обязанности, кроме как быть самой собой. Обремененная все эти годы заботами империи, теперь она могла подумать о своей пионовой горе. В самом большом дворе она приказала насыпать холм и сделать на нем террасы для посадки пионов. Молодые листья были свежи, а ранние набухшие бутоны превращались в огромные цветы, розовые, малиновые и ярко белые. Каждое утро сотни новых цветов ожидали ее прихода, и еще с большим желанием, чем спешила когда-то в Тронный зал, она поднималась и готовилась к встрече с ними. По привычке она спала в нижних одеждах — длинных шароварах, перевязанных на лодыжке, и мягкой шелковой тунике с широкими рукавами. Умывшись, она надевала свежие шаровары, тунику из розового шелка и короткий верхний халат из голубого шелка, отделанный парчой. Халат доходил ей до щиколоток, ибо весь день она проводила с цветами и птицами и не могла затруднять себя длинными одеждами. Пока престарелый евнух укладывал ее волосы, она смотрела, как придворные дамы убирают ее постель, так как не позволяла слугам и евнухам или старым женщинам прикасаться к своей постели, говоря, что они грязные, что у них дурной запах изо рта или еще какой недостаток. Только молодые и здоровые фрейлины могли заниматься ее постелью, и она смотрела за всем, что они делали, чтобы никакая мелочь не была упущена. Сначала нужно было отнести на двор одеяла и три матраца, чтобы проветрить и высушить на солнце, это она позволяла сделать евнухам. Фрейлины убирали войлок, который покрывал плетеное дно кровати, и выметали дно небольшой щеткой, сделанной из заплетенного конского волоса. Выметали они и каждый уголок массивных резных украшений деревянных боков кровати, а также раму, которая поддерживала атласные занавески. Затем на войлок укладывалось три матраца, которые проветривались и лежали на солнце в предыдущий" день. Матрацы покрывались желтым атласом, отделанным парчой, а поверх расстилались свежие простыни из нежного шелка — гладкие и мягкие. На простыни укладывались шесть шелковых покрывал: пурпурное, голубое, зеленое, розовое, серое и цвета слоновой кости. Наконец, застилали желтое атласное покрывало, расшитое золотыми драконами и голубыми облаками. Для аромата на занавески кровати подвешивались небольшие мешочки с засушенными цветами, смешанными с мускусом.
Евнух заканчивал причесывать Цыси. Уложив косу в узел наверху головы, он увенчал императрицу высоким маньчжурским головным убором, который она всегда носила, и закрепил его двумя длинными шпильками. Мать императрица сама украшала свой головной убор любимыми ею свежими цветами, и сегодня она выбрала маленькие пахучие орхидеи, которые только что были сорваны. Когда головной убор, украшенный орхидеями, был готов, Цыси снова умыла лицо, на этот раз сама, втирая в сметанно-белую кожу пену благовонного мыла. Затем она смыла пену горячей водой и нанесла на кожу крем из меда, молока ослицы и апельсинового масла. Когда крем впитался, она напудрила лицо мелкой бледно-розовой пудрой, очень мягкой и ароматной.
Оставалось выбрать украшения. Обычно Цыси посылала слугу за списками драгоценностей и вслух зачитывала номер шкатулки. Фрейлина, чьей обязанностью было заботиться о драгоценностях, шла в соседнюю со спальней комнату. Стены ее были покрыты полками, и на полках лежали шкатулки из черного дерева, каждая пронумерована, каждая с золотыми замочком и ключиком, и на каждой было написано, какие драгоценности содержались внутри. Всего здесь хранилось около трех тысяч шкатулок, однако драгоценности в них были предназначены для каждодневного ношения. За этой комнатой была еще другая, запертая на висячие замки, где хранились парадные драгоценности, которые Мать императрица надевала только в официальных случаях. Сегодня, поскольку ее халат был голубым, она выбрала серьги, кольца и браслеты с сапфирами и жемчугом, а также длинную цепочку на шею.
Когда украшения были надеты, предстояло выбрать платок, что составляло последний штрих ее туалета. Сегодня Цыси выбрала индийский газ, белый с голубыми и желтыми набивными цветами, и закрепила его на сапфировой пуговице халата. Таким образом она была готова к завтраку, который ждал ее в павильоне. Под каждым блюдом стояла небольшая горелка, чтобы кушанье оставалось теплым. Цыси переходила от одного блюда к другому, выбирая то, что ей нравилось, а фрейлины стояли на расстоянии в ожидании, пока она не закончит завтрак, понемногу попробовав кушанья с двадцати блюд, а также засахаренные фрукты и еще пшенной каши. Только теперь фрейлины могли подойти к столу и выбрать еду из того, что отвергла императрица. Они вели себя робко, стараясь не есть с тех блюд, откуда брала она.
Сегодня Мать императрица была в хорошем настроении. Никого не порицала, была ласкова с собаками и любезно подождала их кормить, пока фрейлины не закончат завтрак. Она не всегда была такой любезной: часто, если по какой-то причи-чне гневалась, Цыси кормила собак прежде, чем приступали к еде фрейлины, повторяя при этом, что только собакам она может доверять как друзьям, что только они любят ее и преданно служат., После завтрака Цыси пошла посмотреть на пионовую гору. Было время возвращения птиц и, гуляя, императриц л. слышала их нежные вольные песни, которые так любила. Вот какая-то птичка призывно засвистела, и Цыси ответила ей так похоже, так совершенно, что немного спустя из бамбуковых зарослей выпорхнул маленький желтогрудый вьюрок. Императрица издала журчащие звуки, уговорив птичку сесть к ней на вы-; тянутую руку. Птичка, наполовину встревоженная, наполови-• ну завороженная, уцепилась за руку Цыси, и на лице императ-% рицы появилось такое нежное, такое чарующее выражение, что, видя это, фрейлины были тронуты до глубины души. Они стояли поодаль, удерживая на поводках собак, и удивлялись, как это нежное лицо может быть порой суровым и жестоким. Когда птичка улетела, императрица подозвала фрейлин и, обожая наставления, сказала:
Видите, как любовная доброта побеждает страх даже в животных. Пусть этот урок запечатлеется в ваших сердцах.
— Да, высочайшая, — пробормотали фрейлины и вновь поразились, как эта царственная женщина может быть такой разной: то доброй и щедрой и в то же время — фрейлины хорошо это знали — мстительной и безжалостной.
Но сегодня был славный день, ее благостное настроение не менялось, и фрейлины приготовились наслаждаться вместе с ней. Это был третий день третьего месяца лунного года, и Мать императрица думала о пьесе, которую написала, ибо теперь, когда тяжелейшие заботы о государстве легли на плечи ее сына, она услаждала свой досуг не только живописью и каллиграфией, но и сочинительством. Эта незаурядная женщина, богато одаренная природой, могла бы достичь величия в чем-то одном, если бы умела отдавать предпочтение только Одному из своих талантов, но ей трудно было сделать выбор, она любила заниматься всем понемногу, и у нее получалось великолепно. Что же касается государственных дел, которые поглощали ее прежде, то казалось, она игнорирует их, однако евнухи не переставали шпионить и докладывать ей обо всем.
Закончив прогулку, отдохнув и вновь отведав яств, императрица любезно сказала своим фрейлинам:
— Воздух сегодня приятен, ветер утих, солнце ласково, и будет хорошим развлечением посмотреть, как наши придворные актеры исполнят мою пьесу «Богиня милосердия». Что вы скажете?
Фрейлины захлопали' в ладони, но главный евнух Ли Ляньинь почтительно поклонился:
— Ваше высочество, — сказал он. — Я осмеливаюсь опасаться, что актеры еще не выучили роли. Пьеса очень тонкая, и реплики должны говориться уверенно и искусно, чтобы не испортить скрытого юмора и фантазии.
Императрица не одобрила то, что он сказал.
— У актеров было время, у них было очень много времени, — заявила она, — иди немедленно и скажи им, что я жду, что зан' вес поднимется в начале следующего периода водяных часов. Тем временем я прочту свои еженедельные молитвы. — С этими словами императрица прошла со своим обычным изяществом через павильон в храм, где на огромном листе лотоса, сделанном из зеленого нефрита, восседал белый нефритовый Будда, державший в правой руке цветок лотоса из розово-красного нефрита. Справа от него стояла фигурка Богини милосердия, а слева — Бога долголетия. Мать императрица встала перед Буддой, не опускаясь на колени, но склонив гордую голову, и начала пересчитывать шарики четок из сандалового дерева, которые взяла с алтаря.
— О, Величайший, — шептала она каждый раз, передвигая шарики, пока не пересчитала все сто восемь священных шариков. Затем она положила четки и зажгла палочку благовоний в урне на алтаре, и снова встала со склоненной головой, а благоухающий дым завивался в воздухе. Цыси молилась каждый день, молясь сперва Будде, никогда не уходила из храма, не поклонившись Богине милосердия. Эту богиню она любила чрезвычайно, воображая в своих тайных мыслях, что они с ней сестры, одна царица Неба, а другая царица Земли. Иногда посреди ночи она даже обращалась к богине, шепча за занавесями своей кровати:
Сестра на Небе, посмотри на мои беды. Эти евнухи — но есть ли у тебя евнухи на Небе, сестра? Я сомневаюсь в этом, потому что какой евнух достоин Неба? И, однако, кто прислуживает Тебе и Твоим ангелам, Небесная сестра? Конечно же, ни один мужчина, даже на Небе, не может быть достаточно чист, чтобы быть рядом с Тобой.
Теперь, когда у нее было время для воспоминаний, Цыси спрашивала у богини, возможно ли на Небе принять верного возлюбленного.
— Сестра на Небе, ты знаешь моего родича, Жун Лу, знаешь, что мы были бы мужем и женой, если бы не моя судьба. Скажи мне, поженимся ли мы в другом воплощении или я так и останусь недосягаемой для него? Я, сидящая по Твою правую руку, молю Тебя, возвысь его до меня, так, чтобы мы были равными наконец, как моя сестра английская королева Виктория возвысила своего супруга.
Она говорила перед алтарем все, кроме правды, и теперь, разглядывая чистое и задумчивое лицо изображения богини, Цыси спрашивала себя, знала ли Небесная сестра всю правду, высказанную и не высказанную, из ее полуночных дум.