— И почему же мне следует остаться дома? Дороги слишком опасны, чтобы путешествовать в паланкине? В столице волнения?
— Разумеется, нет. Император правит землями Ань по воле самих великих богов, в его владениях нет никаких беспорядков.
— Тогда почему бы мне не посетить священные места моей новой родины, как делали до меня императрица Ланьти и императрица Дунянь?
Она назвала имена двух прародительниц тогдашнего императора, известных своей набожностью и кротостью, и Левый министр недовольно поджал губы.
— Прошу прощения, моя императрица, но обе они происходили из аньской знати. Империя воспринимает вас не так, как этих императриц.
Инъё молчала за своей завесой. Сидя в незаметном углу, я уловила легчайшее движение ее руки, сжавшейся на пышных шелковых одеяниях, в которые я облачила ее тем утром.
— Ань теперь мой дом, министр. Если его народ разорвет меня в клочки, значит, полагаю, я ошиблась, доверившись этой стране и защите императора.
Левый министр не мог с ней спорить. Мог запугивать и третировать, мог намекать и даже откровенно лгать, но, так или иначе, она была императрицей, почти божеством, а он — всего лишь человеком. Я видела, как он размышляет, не вызвать ли стражу и не оцепить ли весь Благодатный Жребий, гадает, дорого ли это ему обойдется и сумеет ли он настоять на своем решении на основании одних только своих смутных подозрений насчет императрицы-чужестранки.
В конце концов он, видимо, рассудил, что лучше ему направить внимание на что-нибудь другое. Еще несколько раз высказав опасения, что Инъё сочтет этот путь слишком утомительным и рискованным, министр поднялся, чтобы уйти. При этом он бросил взгляд в ту сторону, где стояли на коленях присутствующие домочадцы, и заметил среди них Сукая.
— Кажется, я тебя знаю, — верно, прорицатель?
— Истинная правда, мой господин. Последние несколько лет я неоднократно делал предсказания по воле императрицы.
— Ясно. И тебе, конечно, вряд ли предстоит сопровождать императрицу в ее паломничестве?
— Предстоит, мой господин. Императрица изволила сказать, что ей понадобится моя прозорливость, когда мы окажемся под небесами запада.
Министр обернулся к Инъё.
— Это его вы посылали на север к вашим варварским оракулам?
— Да, его, — отозвалась она, вкладывая в звучание этих слов одновременно нетерпение и скуку.
— Сейчас в столице что-то вроде поветрия — на северные искусства есть спрос. Нельзя ли мне позаимствовать вашего прорицателя, чтобы он развлек женщин из моего дома?
Инъё пожала плечами.
— Как пожелаете. Мой маршрут у вас есть, когда закончите с ним, отправьте его к нам.
Сукаю не осталось ничего другого, кроме как уйти со стражей министра, и после того, как они покинули поместье, Инъё устремила на меня скорбный взгляд.
— Вы могли бы оставить его с нами, — сказала я тем вечером, расчесывая ее густые волнистые волосы.
Голос я понизила до самого легкого шепота, настолько тихого, что дрожь в нем изгладилась почти полностью.
— Могла бы, но тогда мне пришлось бы заплатить чем-нибудь другим. Мне очень жаль.
По ночам, когда мне не спится, порой я думаю: она, должно быть, считала, что дешево отделалась. Ведь она сумела-таки отправиться в паломничество, во время которого мы любовались пейзажами, слушали, как нам предсказывают судьбу величайшие прорицатели империи, и попутно оценивали могущество имперских погодных магов, укрепления, войска и их преданность императору — и все это в обмен на одного-единственного прорицателя.
Полагаю, ей следовало бы заплатить также моим уважением и любовью. Возможно, так бы и случилось, но, когда я убирала щетку, ладонь императрицы накрыла мою. Она не дала мне обещания все исправить, потому что это было невозможно, и не сказала, что все будет хорошо, потому что этого просто не могло быть.
Я давно уже связала свою судьбу с Инъё, возможно, еще в те времена, когда услышала от нее, что хоть кто-то из нас должен отправиться домой, если сможет. Ее дом находился на севере, а мой увозил на восток Левый министр, так что нам оставалось лишь держаться вместе.
Наша процессия, направляющаяся на юг и запад, была великолепна. Паломничество императрицы — нешуточное дело. В длинную медлительную вереницу входили свита, охрана, прислуга, носильщики с поклажей. И конечно, мы везли огромные клетки с голубями.
Само собой, такова была традиция империи Ань. По пути императрице полагалось выпускать голубей, радуя подданных полетом десятков белых птиц. С нами не было Сукая, знающего проселочные дороги как свои пять пальцев, зато была Май — дочь смотрительницы голубятни. В большую воркующую стаю она подсадила собственных птиц, выращенных для одной-единственной цели. Возле каждого святилища на нашем пути одна из этих смышленых птиц взвивалась в небо вместе с остальными, а затем летела на север, рассекая воздух крыльями, с обвязанным вокруг тонкой лапки зашифрованным посланием.
Первую часть пути Инъё была не в духе. За малейшую провинность она гнала прочь погонщиков, отказывалась от услуг кухарок и фрейлин. Они знали, что из казны им выплатят увольнительные, поэтому уходили, не поднимая шума, а нам приходилось по дороге нанимать других людей. Вскоре процессия императрицы превратилась в пестрое разношерстное сборище, но мы неуклонно двигались вперед, даже если погонщики едва управлялись с волами, а кухарки готовили лишь пригорелое месиво.
Сердце Фыонга не выдержало во время переправы через озеро, где его жена обернулась зимородком. Мы сделали остановку на полдня, чтобы похоронить его в лучших одеяниях, с сумкой костяных табличек в руке. Целый год он странствовал по всем провинциям вдоль и поперек, благодаря своему достоинству был вхож на празднества высшей знати, ввиду преклонных лет не представлял опасности для юных жен, желающих узнать свой жребий и, возможно, изведать вкус измены. Когда мы оплакали его и двинулись дальше, я, оглянувшись через плечо, увидела, что на камнях, сложенных пирамидкой над его могилой, сидит зимородок.
В святилище Матулана, божества-черепахи, Май утащила меня полакомиться жареной свининой на ближайшее кладбище, пока Инъё делала вид, будто слушает рассуждения настоятеля о терпении и набожности. Мне не хотелось сидеть среди могил приверженцев Матулана, но Май была здесь в своей стихии, устроила меня перед одним надгробием, сама заняла соседнее.
— Кроме нас и мертвецов, здесь нет ни души. Незачем бояться, — заверила она, протягивая мне сверток из листьев, наполненный кусочками свинины в густом медовом соусе. Я обгрызала подгоревшие кусочки, мои любимые, и смотрела, как танцуют среди могильных камней красные светляки.
— А я и не боюсь, — сказала я. — Что бы ни случилось дальше, страх мы оставили далеко позади, верно?
Май рассмеялась моей напускной храбрости.
— Какая отважная Крольчиха! Досадно, что так вышло с твоим мужчиной, но, по крайней мере, твой малыш будет храбрым, как лев, и все благодаря вашей парочке.
Ее слова ударили меня словно молотом. А она удивилась, что я еще не знаю. Женщины из труппы артистов, с которой она раньше странствовала, следили за месячными циклами со свирепой тщательностью, чтобы избежать неожиданностей именно такого рода.
— Но ведь это же хорошо, правда? Будет ему радость, если он вернется, и утешение, если нет.
Я накинулась на Май слепо и яростно, и она позволила мне осыпать ее постепенно слабеющими ударами, а потом наконец подставила мне плечо и помогла добраться до моей постели в нашем походном лагере.
— Сбереги этот гнев, — со вздохом посоветовала Май. — Разгневанные матери растят яростных дочерей, способных драться с волками.
Инъё удивилась, когда той ночью я прокралась к ней в объятия, но обхватила меня, укрыла собой, как одеялом.
— Найдется ли место для всех нас в твоем мире? — шепнула я ей, все еще помня о том, сколько вокруг навостренных ушей.
Она ласково поцеловала меня в макушку, и я рассказала ей свою тайну. Она слушала спокойно, утирая мне глаза, когда я начинала плакать. Я заметила, что после моего признания она стала обнимать меня крепче, будто защищая, и я решила бы, что в мыслях она уже далека от этого разговора, не возобнови она его на следующий день. Нас несли в паланкине, и Инъё велела Май, едущей верхом на воле, сыграть нам веселую песенку. Убедившись, что музыка надежно заглушает наши слова, она повернулась ко мне.
— Так чего же ты хочешь для своего ребенка? И хочешь ли ты его вообще?
Я не знала. Накануне вечером мои слова, обращенные к Май, звучали смело, но на самом деле меня мутило от страха. Инъё выслушала мой сбивчивый ответ, потом взяла меня за руку и заставила посмотреть ей прямо в глаза.
— Я отняла у тебя все. Боюсь, такова природа правителей, для этого нас растят и этому учат. Я не возьму больше, если ты не скажешь мне, что согласна. Ты понимаешь?
Я понимала. Мы ехали дальше, Май выпускала своих голубей на каждом привале, играла мне музыку, когда я уставала или мучилась от тошноты, а по ночам прокрадывалась ко мне с лакомствами из попадающихся нам по пути городов.
Знаете, она ведь еще жива. Не так давно я видела ее в толпе на праздничных гуляниях в столице. Она ничуть не изменилась, подмигнула мне — один глаз настоящий, другой нарисованный на веке — и исчезла в толкотне. Может, она и вправду лиса-оборотень, явившаяся сеять хаос, когда империя оказалась особенно уязвимой, а может, это была просто ее дочь.
Левый министр не забыл просьбу Инъё — отправить Сукая к нам, когда с ним закончит. Мы уже находились недалеко от дома, оставалось только завершить дела в святилище Братьев Лай, когда явился гонец с непроницаемым лицом и большим кожаным мешком, запечатанным воском.
Май оттащила меня в сторону, так что Инъё сама сломала печать и заглянула в мешок. И отослала гонца прочь с проклятиями, а потом вместе с Май пришла, чтобы побыть со мной.
Какой же старой я себя чувствовала… Мне еще не было двадцати пяти, стольких событий еще не случилось, и я понятия не имела, насколько длинна жизнь. Я сидела между императрицей и рыжей комедианткой и чувствовала, как они касаются моих плеч, моих волос, моего лица, как их тела близки к моему.