Четыре года мы прожили в Благодатном Жребии под присмотром постоянно меняющихся прекрасных соглядатаев из столицы. Инъё не покидала императорских покоев, расположенных возле озера, а я спала в чулане при кухне. Из Дворца Лучезарного Света к нам посылали дам, по моему разумению, впавших в немилость. Недостаточно изысканных, прелестных, а может, и просто неудачливых.
Они являлись сюда с улыбкой на лице, клятвенно обещая служить верой и правдой. А сами постоянно играли в «орлиный глаз», высматривали малейшие намеки на измену, малейшие признаки нарушения приличий, чтобы доложить о них при дворе и завоевать место в расхваленном обществе предателей и убийц.
Одни задерживались на несколько месяцев, другие — почти на год, но рано или поздно на гнедом жеребце прибывал Левый министр, облаченный в любимый шелковый халат — красный с золотом, с вышитым благородным цилинем. Он являлся, чтобы доставить новых фрейлин и забрать прежних.
— Слишком уж велико искушение для дам начать фамильярничать со своей императрицей, особенно в этом уединенном краю, — объяснял он невозмутимым и будничным тоном.
— Не годится, чтобы они привязались ко мне или встали на мою сторону, — говорила Инъё.
Ради встречи с Левым министром она не удосуживалась сменить привычный халат. Он расценивал это как проявление неряшливости и неотесанности. Я же знала, что это знак ее презрения. Улыбка министра была тонкой, словно струна циня.
— Как вам будет угодно, великая и прекрасная госпожа.
Новые дамы — в сущности, еще девчонки — хихикали от его лестных слов и лезли вон из кожи, уверяя императрицу в своей преданности. Инъё не слушала их, и я тоже. Если бы Левому министру пришло в голову, что императрица способна унизиться до дружбы с простой служанкой, он обвинил бы меня в той самой излишней фамильярности, которая якобы внушала ему беспокойство. По прошествии двух лет я перестала даже запоминать, как зовут дам.
В сущности, они были безобидны. Им было нечего выведывать. Шестьдесят лет тепла и жарких ветров, вызванных имперскими боевыми магами, не давали зиме воли, а без зимы мамонты севера становились вялыми и слабыми, часто умирали от странной южной лихорадки и тоски по родине.
Некоторые из этих девчонок, пожалуй, могли бы со временем привязаться к императрице и полюбить ее, но я не помню, чтобы они проявляли любовь, скорее тщеславие. Возможно, до встречи с императрицей они успели взлететь, а потом рухнуть вниз, а может, повидали высоты мельком и теперь жадно о них мечтали.
С Кадзу, как я убеждена, все вышло случайно. В Благодатный Жребий она прибыла с выражением легкой растерянности, которое так и не утратила, и, пока две другие девушки бились глупыми головами об пол и пытались перещеголять одна другую, доказывая свою верность императрице, Кадзу больше интересовалась домом, лесами вокруг нас и озером.
Как выяснилось, она стала одной из наименее удачных прихотей императора — красивая девушка с постоялого двора, выдернутая из городских трущоб и вознесенная до положения второсортной жены. Ей следовало бы обрести лоск, подобно тому как жемчужина покрывается перламутром, стать более красивой и изысканной. Вместо этого в благороднейшем окружении она лишь стала казаться проще и грубее, стекляшкой в золотой оправе.
Только не подумайте, что я относилась к ней неприязненно.
Первую неделю в Благодатном Жребии Кадзу куксилась, лежа в постели, но это ей быстро наскучило. Так же быстро она поняла, что двум другим дамам она неинтересна, и ей остались лишь Инъё и я.
Я подметала полы перед комнатами императрицы, когда Кадзу перепугала меня до смерти: схватилась за край веранды, подтянулась и влезла на нее.
— Не делай так больше! Я уж приняла тебя за какого-то лесного духа, — упрекнула я ее тоном старшей сестры, прежде чем успела опомниться.
И вполне могла заработать от Кадзу пощечину, но она лишь усмехнулась.
— Здесь скучно. Пойдем, я научу тебя одной игре, и мы поиграем вместе.
— Делай что хочешь, а я никуда не пойду, пока не приведу в порядок этот пол.
Кадзу всегда производила на меня впечатление лентяйки, но скуку она переносила намного хуже, чем работу. Она живо сбросила халат, оставшись в штанах, и принялась за уборку вместе со мной.
Когда мы наконец закончили, она села к низкому столику в кухне и обучила меня игре в кости ло-ха, которой в том году увлеклась вся столица. Победа в ней зависела скорее от везения, чем от мастерства, и вскоре я уже играла ничуть не хуже Кадзу.
Но эта забава затягивала, и я убегала поиграть с Кадзу так часто, что однажды Инъё пришлось разыскивать меня. Я поспешно вскочила, сгорая от унижения, что меня застали в праздности, а выражение лица Кадзу стало угрюмым, как у пойманного с поличным, но и не думающего раскаиваться.
— Чем это вы тут занимаетесь?
Кадзу научила играть в ло-ха и императрицу, которая освоила ее как любую игру, где все решает случай, — выказывая и мастерство, и поразительную удачливость. Одержав победу, она раздраженно уставилась на нас обеих.
— И это все?
Кадзу явно обиделась.
— Нет, конечно. Это просто чтобы повеселиться, так? А в столице с помощью этой игры гадают. Когда выбрасываешь двойку, пятерку и семерку вот так, можно предсказать твое будущее. Так что это не просто детская игра.
— Это, вне всяких сомнений, детская игра, — заявила Инъё и прищурилась. — У тебя есть друзья в столице, которые знают, как истолковать жребий, который тебе выпал? Только сведущие, а не мошенники или самозванцы.
Кадзу фыркнула.
— Все прорицатели мошенники, но я, пожалуй, знаю несколько неплохих.
— Неправда. У прорицателей слух богов. Они рассказывают нам о мире, который мы не в силах увидеть.
Я услышала в коридоре шорох: кто-то из дам тихонько удалялся. И наверняка потешался над бесхитростной верой императрицы в могущество ярмарочных предсказателей судьбы. Само собой, придворные прорицатели с их гладкими сытыми животами и в изысканных халатах прохладно-зеленых оттенков — совсем другое дело. Легко поверить, что люди, так высоко вознесшиеся в этом мире, способны увидеть деяния богов хотя бы одним глазком. А в искусство нищего и босоногого предсказателя с базара верится с трудом.
Инъё снова взяла одну из костей, завертела ее в пальцах. Я понимала, что искра, вспыхнувшая у нее в мыслях, разгорается праздничным костром, но она лишь кивнула, устремив взгляд на стол.
— Давай поиграем еще. Пока что мне не надоело выигрывать.
Каждый год север присылал ей шкатулку белой соли. Она искрилась, как звезды, каждая крупинка была безупречно чиста. Шкатулки запечатывали воском, чтобы соль прибыла столь же совершенной, как в тот день, когда ее добыли из моря.
Инъё хранила свои секреты, запечатанные у нее внутри, как в шкатулке, в которой находится другая шкатулка, а в той — третья. И как бы хорошо я ни узнала ее со временем, не было дна ее глубинам и конца ее тайнам, которые она копила, как скупец — связки золотых монет. Ума не приложу, как ей удавалось обмениваться с севером чем-либо, кроме самых поверхностных любезностей в те времена, когда все ее послания придирчиво изучались на предмет тайных шифров, симпатических чернил и проколов иголкой, означающих бунт и крамолу.
Мне известно лишь, что в тот год, когда к нам прибыла Кадзу и мы научились ло-ха, тароко и другим играм, север наконец прислал своей принцессе-изгнаннице шкатулку черной соли вместо белой.
Понимаете?
Тии поставили шкатулку с черной солью на стол. Дождавшись легкого кивка Крольчихи, вновь открыли шкатулку и присмотрелись к черным крупинкам. Почти-Блистательная спорхнула с потолочной балки, чтобы осмотреть шкатулку и ее содержимое и поклевать крупинки, которые Тии потрогали пальцем.
И обнаружили, что соль на самом деле не черная, а темно-красная, цвета тусклого граната. Наклонившись, они уловили слабый запах прокисшего молока и еще чего-то, почти похожего на кровь.
— Это железо, — с оттенком удивления определили они. — Значит, черной соли придает цвет железо?
Крольчиха с удовлетворением кивнула.
— Так и есть. Белая соль — чистая, она исходит из моря, совершенно безобидная и мирная.
— А красная — от железа, от мечей, щитов и бубенцов, какими увешана упряжь боевых мамонтов… Мне думается, черная соль означает нечто иное.
— Да. Вы в самом деле понимаете.
Глава 8
Астрологическая карта созвездия Пекаря. Тонкая тряпичная бумага и тушь. Подписана в нижнем правом углу знаком «удачливый».
Астрологическая карта созвездия Плачущей Вдовы. Тонкая тряпичная бумага и тушь. Подписана в нижнем правом углу знаком «скорбящий».
Астрологическая карта созвездия Петуха. Тонкая тряпичная бумага и тушь. Подписана в нижнем правом углу знаком «с открытыми глазами».
Сначала Тии подумали, что дальняя комната — просто кладовая. И никак не ожидали, что, отодвинув дверь, увидят в шкафах с застекленными дверцами кипы звездных карт, помеченных в одном углу мазком краски и хранящихся так же бережно, как великие свитки в обители Поющих Холмов.
Над их головой присвистнула Почти-Блистательная, но Тии не смогли определить, был ли свист удивленным или насмешливым.
— Да уж, та еще свалка.
— Пожалуй.
— Думаете, вам удастся разобрать все это настолько быстро, чтобы успеть до затмения?
Тии прикусили губу. Если они и успеют, то с трудом. Они работали быстро, но в определенной точке скорость становилась врагом тщательности. Тщательность была жизненным кредо служителей, воспитавших Тии, но столица и затмение над Дворцом Лучезарного Света непреодолимо тянули к себе.
В конце концов они пожали плечами, направились к крайней правой полке и вновь достали бумагу, тушь, тушечницу и кисть.
— На это может уйти месяц, — Почти-Блистательная слетела к ним на плечо.
Тии рассеянно смахнули удодиху, пропустив мимо ушей негромкий возмущенный вскрик.
— Может. Надеюсь, что меньше.