Самой младшей была Ваньтай Май, девушка с юга, — актриса, рожденная от резчика надгробий и смотрительницы голубятни. Вряд ли она могла бы удостоиться более дурной славы, даже если бы, позабыв следить за собой, щеголяла лисьим хвостом. Волосы она красила в яркий цвет красного перца, на веках рисовала открытые глаза, чем до смерти пугала меня, пока я к ней не привыкла. Однажды она сказала, что носом чует беду, а от Инъё невзгодами разит сильнее, чем рыбой от рыбака. Май читала судьбу человека по шишкам у него на черепе, шаря короткими пальцами у него в волосах и зачастую в то же время втихомолку нащупывая его кошелек.
Между ними по возрасту располагался…
Как бы назвать его? В посланиях он упоминался как Удачливый, хотя и не был таким. Мать назвала его так, стремясь, по обычаю своего народа, сделать своего сына невидимым для злых духов. Он звался Черпак и отчасти оправдывал это имя — болтался, как черпак на веревке, вечно рискуя пролить содержимое, качался туда-сюда быстрее, чем намеревался продвигаться вперед. Разумеется, было имя, которым звала его я, но давние привычки живучи, и я не хочу, чтобы оно было записано там, где его могут увидеть недружелюбные глаза.
Когда он по поручению Инъё отправился на север и встретился с ее до ужаса опасной родней, он носил имя Сукай — по названию перелетной птицы. Инъё объяснила мне, что птица сукай проводит у нее на родине четыре месяца в году, а где пропадает остальные девять, никому не известно. Здесь я тоже буду звать его Сукаем.
Сукаю недоставало лихости Май и достоинства Фыонга, но ему достался дар преданности. Однако в то утро, когда он явился к нам, я этого не знала. В тот момент Инъё сосредоточенно беседовала с Фыонгом, а Май развлекала двух фрейлин, суля им богатство, славу и красоту, о которой веками будут слагать легенды.
Я же опять мирно подметала полы возле покоев Инъё, краем уха слушала ее разговор с Фыонгом и краем глаза поглядывала, как бы кто-нибудь не надумал подслушать их по моему примеру.
В отличие от Кадзу, Сукай не пытался застигнуть меня врасплох. Напротив, он, стоя на песке у веранды, махал рукой, чтобы привлечь мое внимание, пока я наконец в досаде не отложила метлу.
— Ну, что такое? Заблудился ты там, что ли?
Он усмехнулся. Красавцем он не был — с его лицом, которое будто вылепили как следует из воска, а потом нагрели и чуть заметно скособочили. Но лицо у него было доброе, и я уже почувствовала к нему расположение, несмотря на мои суровые речи.
— Нет, сестренка, не заблудился, но погляди-ка!
Стоя на веранде, я смотрела, как он подхватил с прибрежного песка камушек, потом еще один и еще. В его смуглых ладонях они казались светлыми, он подбросил их в воздух один за другим. С недоверчивым интересом я смотрела, как он жонглирует передо мной, но когда уже собиралась вновь взяться за работу, то вдруг поняла, что камушков не три, а пять, и вскоре их стало семь, причем за новыми он не нагибался.
Не считай меня легковерной деревенской дурочкой, хоть я и родилась в здешних краях. За время краткого пребывания при дворе мне довелось повидать лучших артистов мира, и, несмотря на весь свой лоск и ловкость, особого впечатления Сукай на меня не произвел.
Видимо, он это понял, потому что, безошибочно рассчитав скорость и силу, метнул камни, которыми жонглировал, и они ударились о ближайшие деревья с тем же звуком, с каким трескается по весне лед.
Так он свел количество камней к трем, затем к двум, а последний метнул прямо мне в лицо. Я вскрикнула и отшатнулась, потому что точным броском камня такого размера можно было сломать мне нос или даже убить меня. От поспешного движения я плюхнулась на зад, зажмурившись в ожидании нестерпимой боли.
Но боли не было: вместо этого я вдруг увидела, как на меня сверху сыплются лепестки пиона, розовые и благоуханные.
Вот тогда-то Сукай и забрался на веранду, и его кривоватое лицо расплылось в широкой усмешке.
— Ну что, понравилось? Я научился этому у одной женщины, которая колдовала в городских трущобах, и она говорила, что эта магия исходит от духов природы…
Он не договорил: в ярости я спихнула его с веранды. С глухим стуком он упал на мягкую землю, потрясенно глядя вверх, на меня. Наверное, я выглядела ужасно: мое лицо все еще было искажено от страха, а в глазах застыли слезы ужаса и унижения.
— А мне теперь подметать весь этот сор! Это было отвратительно, больше никогда так не делай!
Не знаю, какой отклик я могла бы вызвать, посмеялся бы он надо мной или разозлился оттого, что я не оценила его шутку, но тут мы оба обнаружили, что дверь за моей спиной отодвигается и из покоев выходит Инъё. Охватив всю сцену одним взглядом, она уставилась на молодого мужчину, сидящего на земле. Даже в юности Инъё умела повергать взглядом в трепет, и Сукай поспешно и неловко поднялся, готовясь, видимо, достойно принять смерть.
— Ты устроил этот беспорядок?
— Да, Ваше Величество, я. Простите меня.
Честно говоря, я думала, что Инъё только фыркнет и велит ему больше так не делать, но она вдруг прищурилась, посмотрела на Сукая, потом на меня, и наконец указала на него пальцем.
— Ты поможешь ей с уборкой. Почему бы тебе, прежде чем показывать фокусы, не убедиться, что их готовы смотреть?
— Слушаюсь, Ваше Величество. Благодарю вас за милосердие.
Вот тогда она фыркнула и удалилась к себе изучать десятки звездных карт вместе с Фыонгом. Художником он был на редкость искусным, его карты всегда были начертаны по последнему слову науки, с точным соблюдением масштаба.
Сукай настороженно взглянул на меня с земли.
— Можно мне подняться?
— Императрица ведь разрешила, так?
— Да, но это еще не значит, что разрешила ты.
Я досадливо поманила его на веранду, а он, к моему изумлению, забрал из моих рук метлу.
— Вот так, а ты пока присядь на перила, ладно?
Я села не на перила, а спиной к раздвижной двери, но и это его вполне устроило.
Сукай подметал лепестки пиона и при этом танцевал с метлой, вертел ее в руках, как красавицу. И напевал мелодию настолько зажигательную, что я невольно постукивала пальцами в такт по полу веранды, а он вдруг усмехнулся мне и запел про сердитого кролика, которого не рассмешишь даже самой забавной шуткой.
— А тебе не кажется, что ты просто понятия не имеешь, какие шутки забавны?
Он подмигнул мне, словно я подала ему замечательную мысль, и принялся рассказывать шутливые побасенки — ужасные, хуже некуда. Начал с самых стародавних — про кролика на луне, великана, который помочился и создал море, и дракона, который спьяну выписал в воздухе самую похабную остроту, какая только известна миру.
Поначалу я старалась крепко сжимать губы, полагая, что подобные выходки не стоит поощрять, но потом у меня сам собой задрожал подбородок, и смех, редкий гость в моей жизни, запузырился, забурлил во мне, выплескиваясь наружу.
Сукай, конечно же, воодушевился, его шутки стали еще смехотворнее и напрочь утратили смысл, но я смеялась без умолку, не могла остановиться даже для того, чтобы перевести дыхание.
Когда он наконец остановился, у меня ныли бока, Инъё и Фыонг вышли посмотреть, в чем дело, и мне оставалось лишь попытаться объяснить им, почему танцующий на канате слон — это уморительно смешно.
— Что ж, я рада, что кому-то весело, — сказала Инъё, но при этом у нее на лице появилась легкая улыбка.
Почти-Блистательная склонила головку набок, глядя на Крольчиху.
— Знаете, я ведь не забываю ничего.
Крольчиха кивнула.
— Знаю. Но, в отличие от шкатулок с пряностями или звездных карт, такое не поддается учету.
Удодиха рассеянно поклевала принесенный старухой рис, словно пытаясь выиграть время на раздумья.
— Тайной это уже не будет. Скорее всего, я расскажу об этом Тии, когда мы останемся вдвоем, и, конечно, еще всякому, кто спросит, как и каждому выводку моих птенцов.
Крольчиха вздохнула и развела руками, будто признаваясь, что сама себя не понимает.
— Ничего. Пускай спрашивают, но при этом проявят благосклонность. Есть вещи, объяснить которые проще птицам и зверям лесным, чем даже самому отзывчивому из служителей. Он был незначительным, последним из соглядатаев и гонцов Инъё, но…
Крылья Почти-Блистательной затрепетали в угасающем свете.
— Я понимаю. И запомню Сукая ради вас, как запомнят его мои дети и дети их детей.
— Благодарю.
Глава 9
Футляр с помеченными плоскими палочками. Рог, серебро и дерево. Футляр из рога отделан полосками тонкого серебра с инкрустацией. На палочках вырезаны северные руны.
Три палочки, связанные вместе. Дерево и кожа. Они выпали из футляра, отделенные от остальных и связанные тонким кожаным шнуром.
Разумеется, в Благодатном Жребии жили призраки, как и повсюду в Аньской империи. Сотни лет назад эта страна называлась Аньфи, а до того — Цан, а еще раньше — о чем забыли все, кроме служителей из Поющих Холмов, — на ее месте находился Панъэр, столицу которого затопило разгневанное морское божество.
Призраки считались неотъемлемой составляющей аньской жизни. Они досаждали людям больше, чем крысы, но меньше, чем воительница-саранча, тучами налетающая каждые двенадцать лет. Тии не боялись призраков, но, составляя опись имущества покойной императрицы, думали, что, пожалуй, страшно было бы превратиться в одного из них в этом уединенном поместье на берегах Алого озера.
Благодатный Жребий обладал непреодолимым притяжением особого рода. Чем больше Тии изучали жизнь императрицы Инъё в изгнании, чем больше вглядывались в нее, тем больше им хотелось вглядываться. И чаще всего при этом они чувствовали, что Крольчиха наблюдает за ними из какого-нибудь угла или из дверей, терпеливо ждет, пока они разматывают клубок истории, которую сама она прожила.
Этим утром Тии обнаружили за корзиной для белья резной футляр, и, когда принесли его Крольчихе, старуха недобро усмехнулась.