Мусса рассеянно дотронулся рукой до тагельмуста.
– Он теперь практически часть меня. Я ношу тагельмуст постоянно. Даже и мысли не возникает его снять.
– А у меня возникает. Пожалуйста, сними его хотя бы сейчас, когда мы вдвоем. Он тебя делает… одним из них.
– Мне без него неуютно.
– А мне неуютно, когда я не вижу твоего лица. – Поль смотрел на двоюродного брата и мысленно спрашивал себя: с кем на самом деле он говорит? – Merde, Мусса! Все у нас с тобой пошло не так, совсем не так! Мы тут сидим, болтаем, словно ничего не случилось. Вспоминаем старое, рассказываем каждый о своей жизни, а они все мертвы! Убиты, как скот на бойне. Даже хуже. Это было чудовищно. Настоящая abbatoir[69], только для людей. Они отсекли… – У него дрогнул голос.
– Знаю. Видел. Я приехал туда, когда все уже закончилось. Я был не в силах это остановить.
В голове Поля вновь застучал невидимый молот.
– Мусса, мне нужно кое-что знать. Причем сейчас.
– Хорошо. Что именно?
– Ты француз или туарег?
– То и другое. Ты это знаешь.
– Я не о происхождении. О твоем отношении. Тут ты не можешь быть тем и другим сразу.
– Я и не стремлюсь быть. Я просто Мусса.
– Этого недостаточно! Ты не можешь прятаться посередине, чтобы руки оставались незапятнанными. Ты либо признаёшь себя частью этого, либо не признаёшь. Ты должен выбирать.
– Это не так-то просто, – вздохнул Мусса.
– Почему? Что сложного в выборе между бойней и миром? Между честью и бесчестием? Или ты сам стал мясником? Неужели ты настолько далеко ушел от нашего мира? Неужели здешняя жизнь так уничтожила Муссу, которого я когда-то знал?
– Ты прав. Я уже не тот мальчишка, которого ты знал. Я изменился. Но я по-прежнему сын Анри и Серены. И я не мясник. Я совершенно непричастен к случившемуся в Тадженуте. Я возражал против расправы с экспедицией.
– Стало быть, ты знал, что она случится.
– Нет! Об этом говорили, но это был один из множества вариантов. Я думал…
– Пощади мои уши! Ты великолепно юлишь и ловко оправдываешься. Если ты знал о существовании даже ничтожной вероятности расправы и ничего не сделал, чтобы ее предотвратить, это равнозначно твоему участию в ней!
– Как тебе легко меня обвинять! Ты не понимаешь.
– Так помоги мне понять! Почему ты их не остановил?
– Аменокаль послал меня по другим делам, далеко отсюда. Меня здесь не было. Он приказал отправиться туда. А теперь скажу тебе честно, поскольку мне самому это не дает покоя. Я знал, почему аменокаль отправляет меня подальше от этих мест. Он боялся, что своим присутствием я могу навредить.
– Ты знал, по какой причине он это делает, но поехал? Не посмел ослушаться?
– Я не верил, что дойдет до расправы! Понимаешь, не верил! Ахитагель лично говорил мне перед моим отъездом, что этого не случится!
– Ты настолько глуп? Разве туареги не поступают так со всеми? Я слышал рассказы арабов и шамба. Все караваны, проходящие через земли туарегов, теряли людей или сталкивались с другими напастями. А я-то думал, они преувеличивают!
– Повторяю: все не так просто. Шамба веками воюют с нами. А с караванами, если они платят за прохождение по нашим землям, ничего плохого не случается.
– Видишь? Ты говоришь: «Воюют с нами». Ты говоришь: «По нашим землям». Эти слова ясно показывают, что свой выбор ты уже сделал.
– Поль, я объясняю положение туарегов в пустыне. Я не пытаюсь играть с тобой в слова. Ахаггар принадлежит туарегам в той же степени, в какой Франция – французам.
– Но разве французы зверски истребляют тех, кто хочет проехать через их земли?
– У меня сохранились детские воспоминания о Париже. О времени, предшествовавшем гибели моего отца. Насколько помню, французские солдаты стреляли во вторгшихся пруссаков. Или ты это забыл? Где разница?
– Мы не пруссаки, и мы пришли сюда не воевать!
– А как назвать ваше намерение проложить железную дорогу по земле, которая вам не принадлежит? По какому праву Флаттерс игнорировал письмо аменокаля? Там было ясно сказано: «Вас здесь не ждут. Поищите другой путь».
– Не верю. Не было такого письма.
– Было. Я присутствовал при его написании. Оно писалось более года назад.
– Тогда почему аменокаль прислал четырех проводников с предложением провести нас через Ахаггар? Его послание привез человек по имени Аттиси. Я слышал, как зачитывали это послание. Оно было подписано Ахитагелем и разрешало нам пройти. А проводники повели нас прямиком к Тадженуту! И ты думаешь, я поверю, что письмо не было подделкой? Или поверю в ошибку?
Слова Поля застигли Муссу врасплох. Он ничего не знал.
– Так я и думал, – горько усмехнулся Поль. – Вероломство – вот как это называется. И так поступают все ваши.
– Поль, я ничего не знал. Ты должен мне верить.
– Я не должен верить ничему, кроме того, что вижу собственными глазами. А вижу я человека, одетого, как дикарь, прячущегося от правды за своим тагельмустом. Я вижу человека, который уже принял решение.
– Я ничего не решал. У меня не было ни малейшей возможности.
– Я даю тебе такую возможность сейчас. Сделай выбор, который ты должен сделать. Мне нужна твоя помощь. Необходимо найти выживших и помочь им. А затем – помочь мне выследить устроителей бойни, чтобы они получили по заслугам.
Мусса внутренне застонал, но вслух сказал:
– Поль, я не могу тебе помогать в расправе над ними. Я помогу найти твоих людей и верблюдов. Я поведу вас отсюда до Уарглы. Все это я сделаю. Вам понадобится моя помощь, или вы погибнете. Никто не в состоянии пересечь пустыню без верблюдов, а всех ваших увели.
– Этого недостаточно.
Услышанное разбило Муссе сердце. Когда он заговорил, голос его звучал тихо и глухо:
– С экспедицией обошлись чудовищно. Но я не помогал туарегам готовить нападение на вас. И не стану помогать вам готовить нападение на туарегов.
– В таком случае, Мусса, ты сделал выбор против меня, – заявил Поль. – Боже мой! Мусса. Мусса. Почему я только сейчас вслушался в твое имя? Помнишь, что́ говорила о нем сестра Годрик? Она называла твое имя безбожным. Языческим. А ты всегда упрямо настаивал на нем! Всегда выбирал его, не желая называться Мишелем. Ей-богу, может, сестра Годрик не напрасно так говорила. Она знала, какая кровь течет в твоих жилах, только мы… только я никогда ей не верил. Вплоть до этого момента.
Мусса горестно покачал головой:
– Не говори таких слов, Поль. Я ничем не заслужил твоей ненависти.
Поль закрыл глаза, и перед внутренним взором закружились и загремели демоны Тадженута.
– Сукин ты сын! А что, по-твоему, ты заслужил?
В гневе Поль вскочил на ноги, выхватив из-за пояса пистолет. На нетвердых ногах он приблизился к Муссе, поднеся дуло почти к самому лицу двоюродного брата. Ноздри Муссы уловили замах смазочного масла. Мусса вздрогнул, инстинктивно вспомнив о кинжале, спрятанном в рукаве, но отступил. Он никогда не замахнется кинжалом на Поля. Неужели именно так ему суждено умереть, приняв смерть от руки двоюродного брата?
Поля шатало, ослабленное тело горело в лихорадке, грудь тяжело вздымалась. Он пытался справиться с замешательством и болью, захлестнувшей мозг. Потом сел. Его рука тряслась, однако дуло пистолета по-прежнему было направлено в голову двоюродного брата. Поль не знал, как поступить. Ясно было только одно: оставаться здесь он не может. Он опустил пистолет:
– Мне жаль, что ты забыл, кто ты, и потерял свою душу. Ты думаешь, что не делал выбора. Но несделанный выбор тоже является выбором. Если ты не поможешь Франции, значит ты примкнул к тем, кто объявил ей войну. Если ты с… ними… когда придет время свершить правосудие, я сниму с себя ответственность за твою судьбу, Мусса.
Поль чувствовал себя разбитым и состарившимся. Он медленно поднялся, нашел свою сумку и кое-как доковылял до выхода из пещеры.
– Тебе нельзя уходить, – сказал Мусса. – Ты еще слишком слаб. Солнце лишь усугубит действие яда. Ты не продержишься и дня.
– Иди ты к черту! – ответил Поль, поворачиваясь к выходу.
– Тогда возьми моего верблюда. Или хотя бы это. – Мусса полез к себе в сумку. – Это тебе понадобится для…
– Мне от тебя не надо ничего, кроме того, о чем я просил. Не можешь этого дать – вообще не лезь. Если тебе не хватает смелости сделать выбор, я больше не хочу тебя видеть. И не испытывай мою добрую волю, Мусса. Не испытывай мою кровь. Она французская, до последней капли. Я – офицер армии своей страны. У меня есть долг. И я выполню его, даже если ради этого мне придется тебя убить.
Братья долго и тягостно смотрели друг другу в глаза.
Затем Поль повернулся и молча скрылся в предрассветной мгле.
Солнце стояло высоко и нещадно жгло ему голову. Укрыться от светила было негде. Он лежал на жаре и ждал, когда в голове прояснится. Но ясность не наступала. В голове стоял туман, словно накануне он изрядно выпил. Он сел, взглянул на колени. Заметил следы крови. Должно быть, опять падал.
Есть совсем не хотелось, но его мучила жажда, и он без конца пил из бурдюка, не думая, что может выпить всю воду. Ему было не остановиться. Он в десятый раз поднялся на ноги… а может, в двадцатый. Он уже не помнил. Каждое движение было затяжным, неуклюжим и усталым. Ослепляющий солнечный свет лишь усиливал головную боль. Он стал медленно осматривать горизонт. Во все стороны тянулась безбрежная пустыня. Ничего более унылого он еще не видел. На небе ни облачка. Скалы совершенно голые, а в воздухе – ни ветерка. Здесь отсутствовали деревья, трава и вообще какая-либо жизнь. На фоне этих безбрежных пустых пространств он был беззащитен, как листик под напором урагана. Вернулся страх, тот, что одолевал его на горе, однако сейчас страх притуплялся лихорадкой.
Он пытался вспомнить, где находится и куда идет. Пытался вспомнить, в каком направлении решил идти вчера. Вчера ли? Идти на восток, к караванной тропе? Или на запад? Думать было очень тяжело… На север? Он ведь пришел с севера, это он знал. Сначала все вокруг выглядело знакомым, а потом вдруг перестало. Он устал, ужасно устал. Сейчас ему просто хотелось спать.