– Верно, – согласился Аттиси.
– Вот я и подумал: есть, наверное, способ достичь сразу обе цели, – продолжил Тамрит. – Способ атаковать французов без нападения на них.
– Не понимаю, к чему ты клонишь.
– Эфелеле, – тихо произнес Тамрит.
У Махди сразу закружились мысли и забурлила кровь.
– Они не подпустят нас к себе, – покачал головой Аттиси.
– Напрямую, конечно, не подпустят. Сначала мы должны поиграть с ними, чтобы они сделали так, как нам нужно.
Пока они ели горячий хлеб, Тамрит изложил им план действий. Махди и Аттиси внимательно слушали.
– Рад, что ты не являешься моим врагом, – признался Аттиси, когда Тамрит кончил говорить. Возможно, этот пес ислама и страдает бешенством, но он превосходно управляет своими чувствами. – Это хороший план. Не слишком запутанный, но и не слишком прямолинейный. Мы его выполним. – Аттиси повернулся к Махди. – Отправишься сегодня же. Возьми двоих в помощь. Потом разыщешь нас в Айн-Эль-Керме.
Прежде чем уехать, Махди набросил на плечи еще одно одеяло, взял хлеб и чайник со свежим чаем и отправился туда, где на песке, лежа в скрюченных позах, мерзли пленные. Из-под мешков слышались стоны и плач. Их ноги были связаны, чтобы не смогли убежать. Мешки с их голов снимали дважды в день на полчаса, когда кормили и поили. У туарегов имелся опыт обращения с пленными, и они знали, что люди способны неделями балансировать на тонкой грани между жизнью и смертью.
Махди опустил на землю хлеб и чай и снял мешок с пленника, который ни издавал ни звука. У пленного были густые брови, аккуратно подстриженные борода и усы и орлиный нос. Выглядел он слабым и изможденным. Он молча смотрел на Махди.
Махди обрезал веревки и помог пленному сесть. Тот принялся растирать запястья, восстанавливая кровоток. Махди накинул ему на плечи одеяло, обернув вокруг шеи, покрасневшей и стертой от веревок. Налив чай, Махди протянул чашку моккадему.
– Выпей, святой человек, – сказал он по-арабски.
Моккадем закрыл глаза, прочитал молитву, затем залпом выпил чай. Махди вновь наполнил чашку.
– Не я выбирал такое обращение с тобой, – продолжил Махди, пока моккадем пил. – Ты сам выбрал этот путь, оказав помощь неверным.
Он отломил хлеб и протянул пленному. Тот почти мгновенно съел. Моккадем шумно жевал, но молчал.
– Ешь-ешь, – уговаривал моккадема Махди, протягивая новый кусок. – Ты не должен умереть, святой человек. Ты должен жить, ибо сейчас ты нам нужен.
Моккадем доел хлеб и допил чай.
Когда он поел, Махди снова связал ему руки за спиной, но уже не так крепко. Надевать мешок он не стал. Махди смотрел на моккадема сквозь щель своего тагельмуста и думал: «Он страдает молча. Он силен, потому что его вера крепка. Он достойный человек».
Вернувшись в лагерь, Махди велел одному из рабов накормить остальных пленников и чем-нибудь их прикрыть, затем велел еще двоим седлать верблюдов. Один спросил, куда они поедут.
– Собирать урожай, – с улыбкой ответил Махди.
Така быстро набирала высоту, поднимаясь в знойном воздухе. Ее крылья двигались легко и изящно. Закончив подъем, она расправила крылья и медленно сделала широкий круг. Теперь ее несли воздушные потоки, а она лишь управляла парением, покачивая кончиками крыльев. Така играла с воздухом, словно пробуя его на прочность, и одновременно оглядывала местность. После недолгого парения она опустила хвост. Движение воздуха понесло ее выше, где она поймала нисходящий поток и спикировала вниз, опустив голову и сложив крылья. Затем Така слегка выдвинула крылья вперед, и воздух снова понес ее вверх. Подъем сопровождался легким шелестом крыльев и едва заметным движением хвоста. Она уравновесила тело и теперь могла часами плыть по воздуху, не прилагая усилий.
Така пролетела над горами западного края равнины, скользя зорким взглядом по пустыне. Внизу, в скальной котловине, четыре верблюда искали себе пропитание. Далеко на востоке, едва видимая даже острому зрению Таки, колонна людей брела в северном направлении. Расстояние делало их фигуры совсем крошечными. Ветер нес ее, пока она не оказалась над верблюдами. Там она сделала несколько кругов над пасущимися животными, затем перелетела через горы и занялась охотой.
Выискивая добычу, она всматривалась в разогретую солнцем поверхность гор и тени между ними. Среди деревьев, росших в вади, летала пара песчаных дроздов. Птички торопливо хлопали крыльями, делали передышку, затем хлопали снова, успевая промелькнуть в ветвях одного дерева и переместиться на соседнее, где почти не задерживались и с веселым щебетанием опускались на песок. Така с интересом следила за ними; особенности сетчатки ее глаз делали изображение предельно четким, отчего казалось, будто дрозды находятся значительно ближе. Потом она заметила ящерицу, греющуюся на солнце. У сокола был выбор, и он предпочел рептилию.
Ящерица сидела неподвижно, растопырив короткие лапки. Темные чешуйки вбирали в себя жар солнца. Двигались только ее выпученные, лениво моргавшие глаза. Така сложила крылья, наклонила голову и почти вертикально нырнула вниз. Она быстро набирала скорость. Ветер шелестел в ее перьях. Но она не падала камнем, а соразмеряла свои движения со скоростью и направлением ветра, продолжая следить за ящерицей. Почти у самой поверхности, когда казалось, что она вот-вот упадет, Така расправила крылья, опустила хвост и одновременно раскрыла когти лап. Это несколько замедлило спуск. По три острых когтя спереди и по два сзади были готовы вцепиться в добычу. Уже перед самой атакой она слегка шевельнула хвостом, выравнивая направление. Ящерица почуяла опасность, но тень над собой увидела слишком поздно. Когти Таки впились ей в голову, шею и нежные бока. Смерть ящерицы была мгновенной. Взмахнув крыльями, сокол устремился вверх. Мертвая ящерица покачивалась в когтях, почти не мешая полету.
Пролетев немного, Така заметила Муссу, дожидавшегося ее рядом с верблюдом. И снова у нее появился выбор: вернуться к хозяину или улететь. С громким, горделивым верещанием она пронеслась у него над головой и стремительно приземлилась, после чего разжала когти и отскочила назад.
Мусса быстро подошел к охотничьему трофею и достал нож. Ловкими движениями он отрезал ящерице лапы, голову и хвост. Затем выпотрошил внутренности, бросив их вместе с головой Таке. Соколиный клюв пробил кость. Така мигом проглотила мозг своей добычи.
Тушку ящерицы Мусса убрал в кожаный мешок, после чего вытер о песок руки и нож и забрался на мехари. Длинноногий верблюд стал неуклюже подниматься, совершая сложные движения, отчего всадник несколько раз качнулся взад-вперед. Мусса свистнул. Закончив трапезу и почистив перья, Така взлетела на протянутую ладонь, безропотно подставила голову под колпак и заняла свое место на луке седла.
Они двинулись в направлении, ранее указанном Такой ее кругами. Муссе они подсказывали, что внизу могут находиться люди или животные. Он решил проверить. Подъехав ближе, он слез с мехари и быстро поднялся по скалам. Людей поблизости не было. Четыре диких верблюда объедали листья с верхушек акаций. Мусса спустился за веревкой, после чего отправился ловить верблюдов.
Хаким, вездесущий помощник Поля, морщился от боли. Так плохо ему еще не было. Выйдя из колонны, он сел на песок. Мимо брели люди, сопротивляясь ветру и собственным тяготам, многие из которых были куда серьезнее, чем у Хакима. За парнем тянулась струйка крови, с шипением высыхая на песке и камнях.
Он снял остатки сандалий. От подошв остались только края, но и те были испещрены дырами от острых камней, пропарывавших подошвы, словно бумагу. Теперь эти камни впивались уже в его ноги, до крови раздирая мозолистые пятки и стопы. Хаким развязал липкий лоскут и снова поморщился, ибо за тканью потянулась корка запекшейся крови. Он отшвырнул лоскут, который тут же подхватил ветер и помчал по равнине на юг, словно рваный красный парус. Грязными пальцами Хаким выковырял песок из ран и вытащил оставшиеся нитки. Потом краем тюрбана протер раны. Из самых глубоких шла кровь. На жаре она быстро твердела, запечатывая рану, но, стоило ему продолжить путь, все раны тут же открылись. Туда снова набился песок, который перемалывался от соприкосновения с другими камнями, отчего каждый шаг превращался в пытку. Хаким пытался выбирать дорогу, но это было невозможно. Тогда он стал наступать на внешний край ступней, что вызвало судороги в икроножных мышцах. Это была битва, обреченная на поражение. Хакиму требовались масло из козьего молока и новые сандалии. Подумав об этом, он горько засмеялся, не представляя, где в пустые можно найти и то, и другое.
Ветер хлестал его песчинками по лицу. Тогда Хаким прикрыл нос и рот окровавленным концом тюрбана, убрав его за спину. Он ненавидел ветер. Иногда в пустыне царило безветрие. Парню нравилась такая погода, особенно по ночам, когда тишина обволакивала его настолько плотным покрывалом, что единственным звуком оставался шелест звезд в ночном небе. Но полное безветрие бывало редко, и ветер дул почти всегда. Этот начался позавчерашним вечером, подув с севера: сперва легкие порывы, которые затем стали чередоваться с более ощутимыми, после чего более ощутимые превратились в сильные и уже дули практически беспрерывно, свистя над равниной и жаля песком глаза и наиболее уязвимые части тела. Песок скрипел у Хакима на зубах, набивался под одежду, где смешивался с потом, превращая ткань в панцирь.
Если песок терзал тело Хакима, то шум ветра яростно вгрызался ему в нервы, угрожая рассудку. После нескольких часов шум стал для него невыносимее самого ветра. Скорбные завывания проникали даже в те немногие места, куда не попадал песок, пока у парня на теле не осталось ни одного уголка, который бы не страдал от стихии.
Утром скорость ветра еще больше возросла, из-за чего колонна не шла, а еле-еле ползла вперед. Ветер не принес с собой песчаную бурю, однако весь день люди с боем брали каждый метр пути. Их тела сгибались под странными