углами, противостоя невидимой руке, стремившейся отбросить их назад.
Из-за хрупкости фигуры и небольшого веса Хакиму было идти труднее, чем другим. Ветер забирался ему под гандуру, превращая в подобие воздушного змея. Хаким делал все, чтобы устоять на ногах. Это стало главной его задачей, а поскольку теперь он был вынужден идти на внешнем крае ступней, походка не отличалась изяществом. Парень не сомневался, что выглядит более чем странно. Он сердито косился на всякого, кто вздумает смеяться над ним, однако никто и не замечал его походки. Каждый был поглощен своей битвой.
В довершение к перечисленным бедам Хакима ветер был еще и холодным и нес ледяное напоминание об Атласских горах на севере. А может, он дул с далекого моря. Ветер изводил его не меньше, чем острые камни под ногами. Его грудь покрывалась гусиной кожей, тогда как спина, подставленная солнцу, была мокрой от пота. Хаким попробовал идти задом, чтобы согреть грудь, но вскоре спина так озябла, что пришлось повернуться. В детстве такое хождение задом наперед очень забавляло его. В довершение ко всем несчастьям от песка страдали веки. Хаким отчаянно моргал, отчего песчинки лишь глубже проникали в глаза, которые и так были раздражены.
У него пересохло во рту, язык покрылся густым слоем песчаной пыли, в горле саднило. Ветер каким-то образом высасывал из организма воду, а порядок, установленный сержантом Побегеном, не позволял пить тогда, когда хочешь. Нос Хакима, ободранный песком, тоже кровоточил. Капли крови собирались на кончике носа, откуда ветер сдувал их на гандуру, пока та не стала такой же красной, как его глаза. Сколько же крови у него в теле и не вытечет ли она вся через ноги и нос? Надо будет спросить хозяина.
Достав кинжал, Хаким отрезал полоску от полы гандуры. Он делал это уже в третий раз, отрезая все более широкие полоски, чтобы лучше защитить ноги. Он обмотал ткань вокруг ступней. Когда в ней появлялись дыры, Хаким сдвигал тряпку и завязывал ее по-новому. Под конец повязка превращалась в грязную окровавленную тряпку, и Хакиму приходилось вновь укорачивать свое одеяние. Интересно, чего он лишится первым: крови или гандуры? Как говорят, малеш. У него еще есть рубашка и штаны. С помощью Аллаха они доберутся до Уарглы раньше, чем он разденется догола и лишится всей крови. Но сначала еще нужно не умереть от голода. А еда у них на исходе. Хорошее настроение Хакима, уничтожаемое стихией и отсутствием обуви, страдало и от голодных судорог. Он был тощим, но привык есть несколько раз в день. Только какое пустыне дело до его привычек? Хаким обмотал ноги, прикрепил остатки сандалий и похромал дальше.
Для пешей колонны ветер превратился в ярмо, которое они были вынуждены тащить. А тут еще необходимость дожидаться отставших. За десять часов они проходили менее десяти километров, когда должны были бы покрыть все двадцать. Путь превратился в сплошные остановки, где кто-то возился со своими ранами, а кто-то боролся с судорогами в ногах. Те, кто посильнее, в ожидании ходили кругами или топали ногами, ибо остановка грозила судорогами и им.
– Хватит их ждать! – возмутился кто-то из шамба. – К вечеру они нас нагонят.
Его поддержали. Эль-Мадани хмуро посмотрел на них.
– Те из вас, кто считает, что может в одиночку справиться с пустыней и туарегами, милости прошу вперед! – прорычал он. – Остальные и дальше пойдут вместе.
В ответ шамба, от которого исходило предложение, хмуро посмотрел на сержанта:
– Какая разница, помереть одному или со всеми вместе?
– Большая, если ты один. Хочешь попробовать – иди, тебя никто не держит. Стрелки продолжат идти вместе. Когда нам попадется твой труп, так и быть, похороним.
Шамба опустил глаза и побрел дальше.
Поль шел рядом с Сандо. Лихорадка у инженера протекала вяло, однако высасывала из него силы. Зеленые глаза потеряли блеск, и под ними появились темные круги. Брюки порвались на коленях, и там темнели пятна засохшей крови – следы его падений. Ему очищали и перевязывали раны, но он снова падал. Он шел, сутулясь, крепко сжимая в руке туарегское копье, которое ему дали в качестве посоха. Инженер знал, что идет медленнее всех, однако продолжал двигаться и старался не утратить присутствия духа.
– Божье благословение – оно повсюду, – сказал он, обращаясь к Полю.
– Что? – переспросил Поль, не расслышав из-за ветра.
– Я про ветер! – заговорив громче, пояснил Сандо. – Первый раз за всю неделю вокруг моего лица не вьются мухи!
Он улыбнулся и стер с зубов песчаный налет. Пока он это делал, рука скользнула по древку копья, и Сандо упал, больно ударившись коленом. Он не вскрикнул, но от боли на глазах появились слезы. Тяжело дыша, Сандо поднялся на ноги. Поль нагнулся, осматривая колени инженера.
– Вы опять поранились. Нужно вас заново перевязать.
Сандо опустил копье и с кряхтеньем сел. Поль размотал повязку и осмотрел поврежденное колено.
– Тяжело смотреть, как тело тебя не слушается, – признался Сандо.
– На сей раз ничего страшного, – ответил Поль, хотя видел, в каком состоянии находится коленная чашечка инженера, и постарался прикрыть ее рукой. – Просто ваши колени, Сандо, становятся чуть более узловатыми. Мне говорили, что арабские женщины в восторге от таких коленей. В Уаргле у вас отбоя не будет.
Поль стал очищать рану от песка. Сандо рассмеялся, превозмогая боль:
– Вы так говорите по доброте душевной, но я чувствую, как мое тело потихоньку сдает. Такие ощущения добавляют человеку смирения. Разум может по-прежнему находиться в прекрасном состоянии, но он не более чем груз на тонущем корабле. Жаль, что наши тела не сделаны из более прочного материала. – Сандо поднял глаза к небу. – Конечно, тело – это удивительное творение, – торопливо добавил он. – Увы, мне не удалось создать ничего, что хотя бы наполовину обладало таким же совершенством. Но, как и все конструкции, тело постепенно тоже приходит в негодность.
– Я бы посоветовал вам больше верить в свои силы. До Уарглы не так уж далеко.
Сандо усмехнулся:
– Лейтенант, я говорил, что у меня тело сдает. Но никак не разум.
К вечеру ветер стих. Солнце село, и над равниной вдруг установилась мертвая тишина. Костров не разводили. Нечего было готовить, есть тоже нечего. Говорить никому не хотелось. Люди засыпали там, где сидели. Побеген и его солдаты Маржоле и Брам по очереди обходили лагерь, всматриваясь в темноту и не обнаруживая никаких признаков туарегов.
Перед рассветом Эль-Мадани, по обыкновению, отправил четверых на охоту. Более часа они бродили по вади и ничего не нашли. Но затем один громко и радостно закричал. На островке пожухлой травы паслись четыре диких верблюда.
Эль-Мадани заметил на мягком песке и другие верблюжьи следы и присел на корточки, внимательно рассматривая их. Следы были свежими, глубокими и отличались от следов, оставленных дикими животными. Эти следы оставил мехари, несший на себе всадника. Следы тянулись вдоль вади. Эль-Мадани двинулся по ним, держа наготове винтовку. Следы привели к кромке и исчезли, поскольку дальше был гравий. Сержант покачал головой. Казалось, кто-то пригнал и оставил верблюдов там, где люди из экспедиции их найдут.
В лагерь он возвращался героем. Даже сдержанные стрелки подпрыгивали и плясали от радости.
– Хамдуллила! Аллах услышал нашу молитву!
Это был знак. Всевышний выведет их из пустыни, дав в помощь четырех диких верблюдов. Самых ослабевших участников экспедиции освободили от груза, навьючив одного из животных. На второго усадили Сандо, хрупкая фигура которого клонилась вбок. Джемаль был вне себя от радости. Он фыркал, кашлял и плевался, восхищенно похлопывая верблюдов по бокам. Потом он выстроил их в цепь, а когда они тронулись, урчал и рычал на них.
Утро прошло в ликовании, но потом жара и голод взяли свое. Под вечер Диану брел, спотыкаясь. Поль держался на ногах крепче, но его мучило головокружение. Трижды колонна останавливалась из-за того, что кто-то падал в обморок и его приводили в чувство. Шли почти до полуночи, а устроив привал, снова не стали разводить костры.
Глубокой ночью раздался одиночный выстрел, всполошивший весь лагерь. Люди просыпались, хватались за остывшие приклады винтовок и всматривались в темноту. Эль-Мадани не спал и видел вспышку выстрела. Он мгновенно бросился на то место, держа пистолет наготове. В случившемся не было ничего загадочного. На песке распласталась фигура одного из алжирских стрелков. Эль-Мадани опустился рядом.
– Мадани, что случилось? – спросил подбежавший Диану.
– Это Абдель Крим, господин лейтенант. Он стрелял в себя.
– Мертв?
– Нет, месье. Он плохой стрелок.
Абдель Крим был без сознания. Пуля лишь оцарапала ему череп. Эль-Мадани перевязал ему голову.
– Заберите у него оружие и свяжите ему руки, – распорядился сержант.
В лагере вновь стало тихо, но тишина была гнетущий. Лишь немногие уснули. Утром настроение у всех было мрачным. Доброе знамение, связанное с появлением верблюдов, перечеркивалось зловещим – попыткой самоубийства. Теперь бедняга брел один, оказавшись парией. Остальные поглядывали на Абделя Крима с разной степенью жалости к нему и страха за самих себя. Он был первым, кто не выдержал тягот и сломался. Алжирские стрелки твердили себе, что они сильнее, но никто не знал, так ли это на самом деле.
– Вырывать судьбу из рук Аллаха – смертный грех, – с заметным беспокойством напоминали они друг другу.
Всем недоставало моккадема. Он бы знал, что сказать и как поступить.
После полудня еще двое упали в обморок, и их усадили на верблюдов. Диану объявил ранний привал, поскольку люди были не в состоянии идти дальше. Лейтенант медленно обходил колонну, глядя на изможденные лица и испуганные глаза. Несколько раз Диану останавливался, проверяя запасы воды. На краю лагеря Джемаль готовил своих подопечных к ночлегу. Салюки, которым снова не повезло, крутились возле Недотепы. Тот поймал ящерицу и закусывал ею, не обращая внимания на гончих. Великолепные салюки не годились для ловли ящериц, а другой дичи на Амадроре не было. Глядя на собак, Диану принял решение.