– Ешь, – прошептал он.
Пока все ели, Поль сидел в отдалении, обхватив голову руками. А в голове бушевали настоящие бури. Жить за счет мертвых! Это было омерзительно, безнравственно, по-скотски.
Но сильнее всего его пугала твердая уверенность, что недалек тот день, когда и он последует примеру других.
Шамба был крайне возбужден.
– По-моему, мы подошли к лагерю одного из наших прежних проводников, – утверждал он. – Я могу найти лагерь. Сам Аллах меня туда приведет. Посмотрите сами. Вон там дюна, а на вершине – камень в виде меча. Я запомнил этот камень. Если я прав, внизу должно быть вади с руслом из зеленого камня. Там, сразу за склоном. – Шамба не переставал указывать на дюну, уверенный в своей памяти. – Если это так, я сразу вернусь. Я недолго, – хрипло шептал он.
Поль задумался над его словами, затем сказал:
– Хорошо. Иди.
Шамба поковылял к дюне, двигаясь с максимально доступной ему скоростью.
Побеген упал. Поль подошел, чтобы ему помочь. Шамба скрылся за холмом. И вдруг Белкасем с другим стрелком отделились от колонны и двинулись следом. Поль возился с Побегеном, но краешком глаза уловил движение. Остальные, похоже, этого не заметили. Еще через некоторое время раздался выстрел.
Поль остервенело смотрел на своих подчиненных. Люди пожимали плечами и качали головой. Казалось, они не поняли, что́ произошло.
Зато Поль понял сразу.
Теперь они не брезговали и убийством.
Это зашло слишком далеко.
Его не волновало, что на него могут наброситься и убить. Поль выхватил пистолет.
– Нет! – закричал он. – Этого не будет!
Он бросился вслед за Белкасемом и стрелком, выжимая из своего ослабленного организма все. Его движения выглядели нелепо, поскольку тело в разных частях сводило судорогами. Поднимаясь по склону, он дважды падал. Сил почти не осталось. На вершине были лишь камни и окрестные холмы. Пройдя еще немного, Поль заметил стрелка, который пока его не видел. Рядом находился Белкасем, склонившийся над телом убитого шамба.
– Стойте! – закричал Поль.
Стрелок, застигнутый врасплох, не растерялся и что есть силы ударил Поля прикладом винтовки. Поль упал. Стрелок переступил через него и вопросительно посмотрел на Белкасема. Мясник кивнул. Если остальным суждено остаться в живых, младший лейтенант должен умереть.
– Убей его.
Стрелок небрежно вскинул винтовку. Ему даже не понадобилось целиться. Он успел выстрелить, и в то же мгновение мощный удар сотряс его тело. У него перехватило дыхание. Он тупо смотрел на пятно, расплывавшееся по рубашке вокруг древка копья, которое торчало у него из груди. Понять, что с ним произошло, стрелок не успел, и уже мертвый повалился навзничь.
Белкасем в ужасе смотрел на призрака, нависшего над ним. Туарег был видением из ада. Он стоял молча. Глаза, глядевшие на Белкасема из прорези тагельмуста, пригвождали мясника к месту. Синие, холодные, решительные. За спиной этого дьявола, на луке седла его мехари, сидел сокол, белый, с серым пятнышком на груди. Птица тоже смотрела на Белкасема. Туарег вытащил громадный меч и шагнул вперед. Белкасем с предельной ясностью понял: перед ним не кто иной, как призрак смерти. Он был мясником, а не воином. Белкасем попятился, выронив саблю подполковника. Затем повернулся и бросился бежать, спотыкаясь о камни и вопя о новом налете туарегов.
Глава 29
Отец Жан Моро возглавлял миссию «Белых отцов» близ Уарглы. У него были белоснежные волосы и добрые глаза, а весил он немногим больше листика. Его миссия состояла из сиротского приюта, больницы и часовни. Все это размещалось в одном здании, расположенном в тени большой пальмовой рощи за пределами оазиса. Миссия была бедной. В часовне висело единственное распятие, которое помещалось над алтарем, сложенным из глинобитных кирпичей. Приют располагал соломенными циновками для каждого ребенка и шерстяными одеялами, поскольку ночи здесь были холодными. Больница занимала небольшую комнату с двумя койками, столом и шкафом, где отец Жан хранил медикаменты. Миссия была окружена глинобитной стеной с большими деревянными воротами, которые никогда не закрывались. С одной стороны к зданию примыкали огороды, загоны для овец и коз, а также курятник.
Отец Жан регулярно обращался к кардиналу Лавижери, архиепископу Алжирскому и основателю «Белых отцов», прося прислать то, в чем остро нуждалась миссия. Кардинал столь же регулярно отвечал, посылая обильные благословения, но ничего из просимого. Отец Жан докучал старым друзьям во Франции, и те присылали лекарства и консервы.
Приют и больница всегда были заполнены до предела. Часовня всегда пустовала. Население Уарглы ценило доброжелательность «Белого отца», пользовалось его медицинской помощью, но в его религии не нуждалось. За двадцать лет своего миссионерского служения ему удалось обратить в христианство только одного человека. Но отец Жан был очень терпеливым.
– Если мы будем заботиться о людских телах и умах, за ними последуют и души, – говорил он.
Он без устали трудился от рассвета почти до ночи. Жители Уарглы ему доверяли.
Тем самым единственным человеком, обращенным в христианство, была Мелика – девушка, осиротевшая еще в младенчестве. Обычно дети содержались в приюте до восьми лет, а затем уходили, освобождая место для младших. Но Мелика задержалась. Она быстро обучалась. В десятилетнем возрасте она помогала отцу Жану учить других детей. В восемнадцать ее познания в медицине почти не уступали его собственным. Она великолепно умела ладить с пациентами. Ее помощь была поистине неоценимой, поскольку она еще ухаживала за животными и продолжала учить детей. Мелика преподавала французский, географию и арифметику. Она готовила детям еду, лечила их синяки, шишки и воспаления глаз.
Мелика боготворила отца Жана. Строго говоря, она не являлась новообращенной, поскольку отец Жан фактически вырастил ее и в его Бога она верила гораздо меньше, чем в самого отца Жана.
В эту миссию Мусса и привез Поля глубокой ночью. Поль был без сознания. Мусса крепко привязал его к седлу мехари. Отец Жан позвал Мелику, и они втроем сняли Поля с верблюда и перенесли в комнату Мелики. Больница, как всегда, была полна, а других помещений, пригодных для таких целей, не имелось. Мелика не возражала. Такое случалось часто. Она могла ночевать и в приюте на соломенной циновке.
Отец Жан трудился всю ночь. В прежней жизни, до принятия сана, он был врачом. Война в Европе унесла жизни его жены и детей, а его самого сделала седым. Тогда ему еще не исполнилось и двадцати пяти. Здесь он лечил все существующие заболевания. Ему приходилось ампутировать конечности и накладывать швы на изуродованные тела. Он был сведущ в медицине не хуже любого знахаря на юге Алжира. Поэтому он вполне мог сделать врачебный прогноз по своему новому пациенту и рассказать об этом туарегу, ожидавшему во дворе.
– Этот молодой француз умрет. Он перешел опасную черту. Думаю, и без огнестрельного ранения пустыня уже высосала из него все жизненные соки.
– Он не умрет, святой отец. Он сильный человек. И хороший. Пустыня не убила его, когда у нее для этого были возможности. Он станет одним из чудес вашего Бога.
Отец Жан улыбнулся:
– Простите, я забылся. Сказываются долгие годы работы врачом. Вы говорите мне слова, которые я должен был бы сказать вам. Разумеется, я буду молиться о том, чтобы ваши надежды оправдались. Я сделаю все, что в моих силах.
Мелика заступила на свое первое дежурство у постели пациента. На рассвете туарег уехал.
Рана была воспалившейся, с нагноением по краям. От нее исходило ужасающее зловоние. Отец Жан качал головой.
– Если бы ему выстрелили в руку или ногу, я бы произвел ампутацию и остановил заражение организма, – сказал он Мелике. – Но у него плечевая рана, и я просто не знаю, что делать.
Он обрезал кожу по краям раны и промыл ее карболкой, шепча при этом молитвы. Мелика промывала рану каждые несколько часов и меняла повязки. Иногда Поль вскрикивал от боли, поскольку вместе со снимаемым бинтом отрывались кусочки кожи. Пуля пробила ему плечо насквозь, проделав большую дыру на влете и еще более крупную на вылете. Стоило перевернуть больного, как у него открывалось кровотечение. Мелика отгоняла от него назойливых мух.
В бреду он много говорил, бормоча о Муссе, приходской школе при соборе Сен-Поль. Он вспоминал Флаттерса, Недотепу и Реми. Последнее имя Мелика запомнила очень хорошо. Реми, Реми. Рука. Его рука. Однажды пациент вскочил на постели, крича, что ему отсекли руку. Мелика успокаивала его, повторяя снова и снова:
– С вашей рукой все в порядке. Она при вас. Тише…
Мелика вытирала ему вспотевший лоб и обмывала губкой, чтобы унять внутренний жар. Маслом из козьего молока она смазывала его распухшие губы и растрескавшиеся, кровоточащие ступни ног. Она читала больному вслух, хотя сомневалась, что он слышит. Читала Библию отца Жана и книги по медицине. Читала название разных мест на картах, по которым учила ребятишек географии. И вообще, читала все, что могла найти.
Облик пациента завораживал Мелику. Она впервые видела такого обаятельного молодого человека. У него были густые светлые волосы, почти достигавшие плеч. Окладистая борода имела цвет янтарного меда. Ухаживая за ним, она пыталась представить, кто он, представить его жизнь. Она знала, что он военный и зовут его Поль. Это она узнала от туарега, который привез его сюда. А больше она не знала почти ничего.
По ночам он кричал. По лбу обильно струился пот. Тогда Мелика качала его, как ребенка, и тихо шептала, стараясь успокоить. Она не знала, через что ему довелось пройти, а туарег об этом ничего не рассказал.
Она поила его козьим молоком, поднося ложку к губам. Он проглатывал молоко, даже не просыпаясь, и шевелил губами, прося еще. Он был совсем отощавшим – кожа да кости, – и она старалась давать ему побольше молока. Мелика пела ему гимны, которым научилась, когда была единственной прихожанкой на службах в маленькой часовне. Она знала легенды шамба и ради забавы переложила их в стихи, а к стихам подобрала музыку. Конечно, звучало это ужасно, но солдат находился без сознания и вроде бы не возражал. Иногда ей казалось, что на его лице появлялась улыбка. Отец Жан тоже слышал ее пение. Он кивал и улыбался.