тагельмуст, метр за метром удалив мягкую хлопчатобумажную ткань. На Муссе не осталось ничего, кроме цепей. На теле темнели следы побоев, нанесенных стражниками. Затылок был натерт металлическим ошейником, который его заставили носить. Металл протер даже ткань тагельмуста. Но Мусса и сейчас показывал силу, с вызовом глядя на своих похитителей. Из троих он узнал лишь Бабуша, владельца каравана и работорговца. Рыхлый толстяк посередине явно был Джубар-пашой. Глаза третьего показались Муссе знакомыми. Они были пронзительными и будоражащими, однако Мусса не мог вспомнить, где видел эти глаза.
Джубар оглядел его. Взгляд у паши был цепким, опытным и отчасти голодным. Он скользнул глазами по худощавому, крепко сбитому телу туарегского дьявола. Полюбовался игрой мышц на руках и ногах. Да, в изяществе этому парню не откажешь. Он и стоял словно король. Паша задумался. Красавец, это точно. Но при всей привлекательности уже не для постели. Слишком взрослый и сильный. Паша вздохнул. Жаль.
А для выкупа – в самый раз.
– Отведите его в кяризы.
В сумерках Муссу вывели из крепости и погнали по лабиринту крытых улочек города, обнесенного стеной. Глинобитные стены были сочного красно-коричневого цвета. Узкие улицы кишели людьми, не обращавшими на него никакого внимания. Раб, пусть и светлокожий, был одним из многих. Ничего интересного.
Мусса потерял ориентацию. Улицы петляли, поворачивали, изгибались, образуя запутанную паутину. Через какое-то время стражники вывели его за городские ворота и двинулись вверх по склону холма, держа путь к поселению, также обнесенному внешней стеной. Таких поселений было несколько; они вытянулись цепью, уходя в пустыню. Во внутреннем дворе Мусса увидел большую группу чернокожих рабов из южных земель. Они свободно ходили по двору, переговаривались и готовили пищу на кострах. Их были сотни. Жили они в постройках, напоминающих конюшни, стены и крыши которых были сплетены из пальмовых листьев. В дальнем конце двора находилась дверь, открывавшаяся в проход, с обеих концов охраняемый стражниками. За второй дверью оказалось подобие улицы, с двух сторон застроенной приземистыми глинобитными хижинами с деревянными дверями и щелями вместо окон. Муссу подвели к одной из хижин и втолкнули внутрь. Дверь за ним тут же закрылась.
Он заморгал, помогая глазам приспособиться к внезапной темноте. Он очутился в комнатке, потолок которой был настолько низок, что позволял лишь стоять на коленях или сидеть на земляном полу. Никакой мебели. Мусса различил силуэты нескольких человек, сидевших вдоль стен. Все они молча смотрели на него. На лицо сидящего в углу падал слабый сумеречный свет, льющийся из оконной щели. Вся его одежда состояла из грязного тюрбана и набедренной повязки. Человек был невысокого роста, мускулистым, с темными и веселыми глазами. Он внимательно разглядывал Муссу.
– Да благословит тебя Аллах, рослый незнакомец! Ты уж прости, что мы не встали при твоем появлении. – Он засмеялся. – К тесноте ты привыкнешь. Это самый высокий потолок, какие тебе доведется видеть. Вскоре ты начнешь думать о нем так же, как прежде думал о небе.
Мусса сел в противоположном углу и попытался собраться с мыслями. Невысокий человек поспешил к двери, которая вдруг открылась. Все происходило молча. Человеку протянули несколько мисок, которые он быстро поставил на пол. Дверь закрылась.
Затем он роздал миски всем в комнате. Мусса получил свою последним и равнодушно заглянул в миску. Света еще хватало, чтобы различить твердый кусок кускуса, поверх которого белела капля неизвестно чего. Все это выглядело совсем неаппетитно. Есть ему не хотелось.
– Говорят, ты туарег, – сказал маленький человек, жадно отправляя в рот содержимое своей миски. – Это правда?
– Когда ты успел узнать? Меня только что привели.
– Иногда вести попадают сюда раньше людей. Разговоры да сплетни – вот и все здешние занятия. Все чешут языками. Даже стражники и хозяева караванов. Появление туарега всегда возбуждает интерес.
– Да, я туарег… частично.
– Конечно, ведь ты недостаточно одет, чтобы выглядеть туарегом. А звать как?
– Мусса.
– Был у меня когда-то осел по кличке Мусса. Хороший осел, кстати. Не стану осквернять его память, называя этим именем туарега. Я буду звать тебя Сиди. – Он говорил без издевки, с добрым юмором.
– У меня забрали одежду.
– Здесь, Сиди, забирают все. Да и какая разница? Все мы наги перед Аллахом. А меня зовут Абдулахи. Я из племени улед-наиль. А вот его зовут Монджо. – Абдулахи указал на темнокожего. – Он из народа хауса.
Монджо лежал на спине. Он был крупнее Абдулахи и выглядел сильным. Кожа у него была совсем черной, словно уголь. Глаза смотрели внимательно, но дружелюбно. Он лишь молча кивнул.
– Ну а этого звать Махмудом. Он мавр. Бербер вроде тебя, но с Атласских гор.
– Ма’-тт-ули, туарегский пес, – дружелюбно произнес Махмуд и коснулся руки Муссы, затем поднес свою руку к груди. – Как поживаешь?
– Эль хайр ’Рас, мавританская свинья, – улыбнулся Мусса и тоже коснулся своего сердца.
Мавр ему сразу понравился. Абдулахи весело засмеялся, выслушав их обмен любезностями.
– Здесь всегда так, Сиди. Туареги, мавры, хауса, улед-наиль. За этими стенами мы бы резали друг другу глотки. А здесь все мы братья. Здесь глоткой рискует один Джубар-паша. Как и дьявол, мы все обитатели тьмы. Все равны. Это ведь хорошо, согласен? Чтобы выжить, мы нуждаемся друг в друге.
– Говори за себя. Я к дьяволу непричастен, – заявил Махмуд.
– Но ты все равно обитатель темноты.
– Как вы попали сюда? – спросил Мусса.
– Монджо – раб, – ответил Абдулахи, словно это было началом, продолжением и окончанием жизненной истории Монджо. – Меня взяли в плен во время налета. Махмуда держат в расчете на выкуп. Давно уже держат, и цена за него, думаю, не выше стоимости верблюда. За столько времени даже берберы почесались бы и внесли деньги за верблюда. Во всяком случае, за хорошего. Но Махмуд продолжает торчать здесь невыкупленным. Скажу, что для мавра он попал не в такую уж плохую компанию. Все мы доставляем хлопот прислужникам паши. Потому-то нас и держат здесь, а не в общем дворе, вместе с неграми. Ты их видел?
– Да.
– Они здесь заправляют. Хлопот стражникам не создают, о побеге не помышляют. А в комнатенках вроде этой живут лишь непокорные пленники. Но тут, Сиди, есть местечки и похуже. Для самых буйных устроено отдельное поселение. Там живут в ямах, вырытых в земле и прикрытых тяжелыми дверями. Никаких тебе окон. И держат тебя в цепях, которые снимают только на время работы. Да и на работу тебя гоняют в самые худшие туннели, где песок мягкий. Смерть там каждому дышит в затылок. Я, Сиди, посидел в такой яме. Два месяца меня продержали. Вышел оттуда совсем свихнутым.
– Ты и был свихнутым, когда туда попал, – сказал Махмуд.
– И то правда. Но не советую проверять мои слова на себе. Разумнее всего, Сиди, никому не создавать хлопот.
– И давно ты здесь?
– Четыре года. Я, Сиди, стал знатоком по части кяризов. Тебе повезло, что меня встретил. Я хороший учитель. – Абдулахи завистливо поглядывал на миску Муссы, оставшуюся нетронутой. – Сиди, ты есть собираешься?
– Нет, – ответил Мусса, протягивая ему миску.
– Будь благословен! – Абдулахи набросился на еду; камнем он раздробил кусок кускуса на две части и проглотил, не жуя. – Кстати, вот тебе первый урок.
– Какой?
– Никому не отдавай свою еду. Она тебе понадобится для выживания. Почему я и прожил здесь четыре года и проживу еще четыре. – Он улыбнулся и облизал губы.
– Расскажи про кяризы. Я их видел, но почти ничего не знаю о том, как они действуют.
– В здешних местах, Сиди, воды полным-полно, хотя мы и окружены дюнами. Вода приходит, – Абдулахи пожал плечами, – одному Аллаху известно откуда. Одни говорят, она приходит из горы вблизи большой воды и течет глубоко под пустыней. С водой дело обстоит так же, как и со спасением: сама она к нам не приходит. Мы должны ее искать. Она протекает глубоко. Мы должны выводить ее на поверхность. Это наша работа, Сиди. Так действуют кяризы. Мы находим воду во тьме и выводим ее на свет.
– Получается, что кяризы – это колодцы?
– Нет. Любой колодец в Тимимуне дает мало воды и долго наполняется. Кяризы – это туннели. Сначала мы с поверхности выкапываем глубокую шахту. Некоторые шахты – те, что в низинах возле оазиса и пальм, – они довольно мелкие. Человек может в них почти стоять. А те, что ближе к пустыне, гораздо глубже. Шагов сто и больше. Мы роем шахту, пока не наткнемся на воду. Так роют колодцы. Но у нас с места, где нашли воду, начинается туннель. Мы копаем их на уровне воды и делаем наклон в сторону оазиса. Туннели наполняются водой. Чем они длиннее, тем больше воды дают. Некоторые туннели, Сиди, тянутся на многие лиги. Если бы тебе довелось очутиться в оазисе, ты бы увидел обильные потоки воды, текущие к садам и пальмовым рощам. Паша продает воду харатинам, которые возделывают землю и платят ему дань. Тимимун – прекрасный оазис. Но без кяризов он бы увял. Все бы здесь засохло и покрылось дюнами. А с кяризами только мы умираем, и наши тела заносит песком.
– И сколько тут рабов?
– Это знают только Аллах и Джубар-паша, но они не говорят. В окрестностях нашего поселения есть еще пять таких же. Другие расположены на дальней стороне крепости. Сколько их всего? Для поддержания кяризов нужно огромное количество рабов. Кяризы похожи на большого подземного дракона, пожирающего людей. Случаются обвалы и проседания. Люди тонут, бесследно пропадают. Поэтому караваны – всегда желанные гости в Тимимуне. Караваны кормят дракона. Внизу существует совсем иной мир, мир без света. Там нужно полагаться на все свои чувства. И ты, Сиди, должен этому научиться.
Со двора доносились негромкие разговоры рабов, все еще сидевших у костров. Где-то плакал ребенок. А в их комнатенке стало совсем темно. И ничем себя не займешь. Новые товарищи Муссы улеглись спать. Места на четверых едва хватало. Мусса ощущал чье-то колено, упиравшееся ему в спину. Его голова находилась рядом с чьей-то ногой. Абдулахи занимал лучшее место у стены нап