– Это ближайший к нам оазис, – пояснил Абдулахи. – Он стоит на реке Сауре, которая течет на запад, когда в ней появляется вода. Власть паши на Тимуди не распространяется.
Мусса кивнул. Он знал эту реку.
– Днем Аммун прятался, чтобы его не увидели путники. Шел по ночам. Через двенадцать дней добрался до оазиса. Путешествие едва не стоило ему жизни, но он считал себя свободным. В Тимуди он прикинулся паломником, идущим в Фес. Но его схватили прислужники аги Адрара. Аммун попал на невольничий рынок и был продан одному из проходящих караванов. Через два месяца он стоял в большом зале перед своим бывшим хозяином Джубар-пашой. Можешь вообразить злость паши, когда тот понял, что ему вторично хотят продать его же раба. Но он все-таки купил Аммуна и подвесил за ноги над воротами нашего поселения. Вороны начисто обглодали труп, однако ножная кость и сейчас там висит. Можешь сам убедиться.
Мусса пожал плечами:
– Замысел этого Аммуна никуда не годился. Пешком далеко не уйдешь. Ему нужно было добыть верблюда.
– Верблюда! Скажешь тоже! – с упреком воскликнул Махмуд. – Великолепная затея для туарегского пса! Ты же видел, что здесь нет верблюдов. Их всех держат внутри стен Тимимуна. Чтобы сделать, как ты говоришь, сначала нужно проникнуть в Тимимун, украсть там верблюда и незаметно выехать из городских ворот. Оазис невелик. Все знают, кто чем занимается. И стража знает в лицо всех, кто проезжает через ворота. Невозможно проделать такой фокус и остаться незамеченным.
– Может, трудно. Но возможно. – Мусса вспомнил стражника в Ин-Салахе, проспавшего его въезд в город, когда он собирался закупить все необходимое для помощи французской экспедиции. – Стражники повсюду одинаковы. Спят на посту. И взятки берут.
Махмуд пожал плечами:
– Если на то будет воля Аллаха, тебе повезет. До сих пор Аллах не помог никому из беглецов.
– Я не стану ждать, пока Аллах проявит волю, – ответил Мусса. – Я сам проявлю волю и сделаю то, что задумал.
– Мы все слышали, что туареги не знают Бога, – заявил ему Махмуд. – Можешь сомневаться в силе Всемогущего, только не втравливай нас в свое богохульство.
– Тогда и вы не втравливайте меня в вашу капитуляцию, – парировал Мусса. – Отсюда можно выбраться. Если не искать способа, он так и останется для вас неизвестным. Я намерен его найти.
– Жизнь здесь не настолько плоха, когда к ней привыкнешь, – снова вступил в разговор Монджо. – Если работаешь, тебя кормят. Стража не зверствует. Нас не бьют, если мы не даем к тому повода.
Мусса не понимал этого затяжного ожидания смерти.
– Я могу выходить отсюда в оазис?
– Нет.
– А есть фрукты, что растут здесь?
– Нет.
– Могу я уйти, когда захочу?
– Разумеется, нет.
– В таком случае я никогда не привыкну к этой жизни.
– Тогда ты умрешь.
– Значит, так тому и быть. – Мусса оглядел новых товарищей. – Когда я найду способ побега, вы что, откажетесь бежать со мной? Откажетесь мне помогать? Предпочтете остаться здесь навсегда?
– Естественно, я к тебе присоединюсь, только ты не найдешь такого способа, – сказал Абдулахи.
Монджо покачал головой:
– Сиди, я вышел из праха и в прах обращусь. Мне нигде не будет лучше, чем здесь. Лучше быть рабом здесь, в аду, где мне все знакомо, чем попасть в рабство куда-то еще, где я ничего не знаю. Здесь я могу умереть точно так же, как в любом другом месте.
Махмуд вздохнул. Этот туарег был безумцем. Но может, Аллах и дожидался такого безумца, чтобы осуществить свою волю?
– Я не желаю подыхать в брюхе дракона. Лучше умереть с тобой за пределами этого ада. Я примкну.
Глава 31
Первый удар буря нанесла по склонам Джебель-Амура, убив французского крестьянина-переселенца и его семью. Крестьянин приехал сюда пару лет назад и едва сводил концы с концами, обрабатывая конфискованную у алжирца землю. Он обновил колодец и прорыл оросительные каналы, однако здешняя земля не отличалась плодородием, и солнце губило его фиговые и оливковые деревья. В день гибели крестьянин очищал от камней участок, намереваясь устроить там огород. Его малолетний сын играл поблизости. Жена с дочкой-малышкой находилась в доме.
Крестьянин заметил их еще издали – дюжину всадников на верблюдах, спускавшихся по склону. Поначалу это его не встревожило. В здешних местах было спокойно. Затем его удивило, как выглядят эти люди. Судя по одежде, они принадлежали к разным племенам. Ехали они быстро. И, только заметив среди всадников туарега, переселенец заподозрил неладное. Туареги нечасто забирались так далеко на север. Увидев в их руках оружие, которое они собирались пустить в ход, крестьянин схватил сына и побежал в дом. Махди сразил его первым выстрелом. Француз умер почти мгновенно, упав на сына в безуспешной попытке спасти мальчика. Увы, ребенок стал следующей жертвой. Размахивая мечами, налетчики окружили дом. Факел довершил их черное дело. Все произошло быстро.
Дым увидели в соседней крестьянской усадьбе. Хозяин – сицилиец, досрочно освободившийся из тюрьмы, – схватил винтовку, оседлал осла и поспешил на помощь. По пути он столкнулся с людьми, творящими джихад. Сицилиец успел сделать один выстрел и пал под их мечами. Его дом тоже сожгли.
Последовало еще четыре набега, прежде чем первые сведения о беспорядках достигли французского гарнизона в Лагуате. Командира это не слишком встревожило. Время от времени в разных местах вспыхивали мятежи, заканчивавшиеся безрезультатно. Он послал отряд из десяти алжирских стрелков под командованием лейтенанта Лебека, парижанина, отличавшегося крайней самоуверенностью. Солдаты ехали на прекрасных арабских скакунах. Мулы тащили повозку с припасами. Там, помимо еды, находилась палатка лейтенанта, бочка вина и прочие жизненно необходимые вещи, которых не найти в алжирской глуши. Лейтенант не скрывал своего презрения к шайке грязных оборванцев, с которыми ему предстояло разобраться. Разведчики быстро вышли на след налетчиков. Отряд пустился в погоню за ними по вади, которое уходило в пустыню. Лейтенантская повозка начала вязнуть в песке. Вязли и ноги лошадей. Отряд то и дело останавливался, вытаскивая застрявшую повозку. И вдруг по ним ударила молния джихада. На этот раз нападавших было человек тридцать, вооруженных винтовками и мечами. С пронзительными криками воины ислама расправлялись с французским отрядом. Последней оборвалась жизнь лейтенанта Лебека. Одного стрелка налетчики пощадили. К нему обратился их главарь:
– Скажи им, что меня зовут Тамрит и что мое дело свято. Скажи им, что я не остановлюсь до тех пор, пока все чужеземцы не уберутся отсюда. Передай своим братьям-стрелкам: тех, кто помогает французам, тоже ждет смерть, даже если среди них и есть мусульмане.
Требование подкрепилось убийством двух алжирцев, раздававших землю французам. Оба были убиты в тот же день на площадях их города, буквально на глазах у прохожих.
Имя Тамрита обрело известность. Он держал в страхе большую территорию, а в сотнях миль западнее Бу Амама совершал аналогичные налеты. Среди переселенцев росла паника. В Париже зазвучали речи государственных деятелей, упрекавших колониальные власти в недопустимом отношении к безопасности французских граждан. Из Лагуата начали посылать усиленные патрули. Гарнизону в Уаргле было предписано принять соответствующие меры.
За несколько месяцев до начала налетов Поль, выполняя предписание капитана Ширака, командующего гарнизоном Уарглы, отправился на родину. В столице Алжира ему, как обещал Ширак, была устроена пышная встреча. Сам губернатор настоял на торжественном приеме в его честь. Колониальная знать вилась вокруг Поля, весело болтая и заискивая перед ним, как перед героем, единственным французом из экспедиции Флаттерса, избежавшим мученической смерти. Какая-то молодая женщина в откровенном платье пыталась его соблазнить. Вся эта лесть только шокировала Поля и обострила его уверенность в том, что он жалкий неудачник, а не герой, которому пытались поклоняться. «Где их гнев? – думал он. – Они должны были бы встретить меня с холодным презрением». Но губернатор был талантливым оратором, умело управлявшим податливой аудиторией. Во время обеда он произнес речь. Поль слушал и не верил своим ушам. Этот политик сумел превратить провал экспедиции Флаттерса в триумф французского духа. В какой-то момент Поль почувствовал, что больше не может все это выносить. Он резко встал и вышел из зала, ретировавшись в тишину губернаторского кабинета. Там он нашел бренди и напился до бесчувствия.
Сама мысль о чем-то подобном, что ожидало его в Париже, была для Поля невыносимой. Он не мог вернуться на родину раньше, чем восстановит свою поруганную честь. Ни в какой Марсель он не поплывет.
– Я не хочу уезжать, – заявил он губернатору на следующий день. – Я хочу вернуться в Уарглу. Я хочу убивать врагов Франции.
– Врагов у нас более чем достаточно, – мягко улыбнулся губернатор. – Это задача для всей нации, а не для одного человека.
– Нация не станет этим заниматься, – возразил Поль. – Поэтому придется мне.
Губернатор умел произносить легковесные речи, но умел и проникать в суть вещей. Он почувствовал, через какие страдания прошел этот молодой офицер, и выражение глаз Поля глубоко его насторожило.
– Не торопитесь. Позвольте себе отдых. Вернитесь в Париж, хотя бы на какое-то время. Найдите себе девушку, вспомните о радостях жизни. Через несколько месяцев события, пережитые вами, потускнеют. И тогда решите, что вам надо делать.
Но Поль знал, чего хочет. Чтобы добиться желаемого, он впервые проверил действие семейных связей. Все оказалось намного легче, чем он думал. Военный министр лично отменил приказ о его возвращении во Францию, удовлетворив просьбу о дальнейшем прохождении службы в гарнизоне Уарглы. Если когда-либо удастся искупить свою вину, там ему представится такая возможность.
Увы, он просчитался. В Уаргле ничего не происходило, и бездействие лишь обостряло чувство былого провала. В Поле бурлила ненависть к туарегам, и одновременно его терзало чувство вины за свое трусливое расставание с Меликой. Поль не знал себя и не понимал, через что проходит. Он был слишком молод и потому не представлял, что́ ему делать со своей ненавистью. Внутри его все кипело, и сам он медленно разлагался в кислоте собственной одержимости.