– Тогда он должен за это заплатить, – кивнув, невозмутимым тоном произнес лейтенант де Врис.
Он не знал, правда ли то, что люди Тамрита принудили кочевников. Сейчас это не имело значения. Настало время показать всем обитателям пустыни, чем оборачивается помощь мятежникам.
– Сжечь их шатры. Убить всех овец. Одну разделать и накормить наших солдат, – приказал он.
Мессауд отдал распоряжение. Старейшина оцепенел от ужаса, понимая, что́ сейчас последует. Он запричитал, умоляя о пощаде, и стал дергать Поля за штанину. Поль неподвижно сидел в седле. Стенания кочевника его не трогали.
– О чем он воет? – через какое-то время спросил Поль у Мессауда.
– Говорит, что мы слишком жестоки, господин лейтенант, – усмехнулся Мессауд. – Овцы и шатры – это все, что у них есть.
– Нет. Он забыл упомянуть жизнь. Жизнь я у них не отнимаю. Во всяком случае, в этот раз. Скажи, пусть будет благодарен за это. И еще скажи: пусть передаст всем, что с помогающими Тамриту будут расправляться без пощады. Пусть готовятся дорого платить.
Видя, как горят шатры со всеми пожитками, женщины в лагере пронзительно закричали. Одна попыталась вытащить из огня кожаную сумку с дешевыми украшениями и принадлежностями для шитья. Солдат грубо толкнул ее прикладом, и она рухнула на колени, заливаясь слезами. Поль безучастно наблюдал за происходящим.
Овец убили без ритуальной церемонии, хотя бы позволявшей употребить мясо в пищу. Животных стреляли там, где они находились. Этим занимался солдат с пистолетом, обходящий стадо. Каждый выстрел сопровождался новыми криками кочевников, которые со стенаниями били себя в грудь.
Помимо овец, у кочевников было восемь верблюдов. Они паслись вблизи лагеря, даже не подозревая, что там творится.
– Мессауд! Приведи мне мехари старейшины! – приказал Поль.
Мессауд обрезал путы на ногах верблюда и повел животное к Полю. Это была сильная самка с желтовато-коричневой шерстью. Опасаясь худшего, старейшина двинулся следом, всхлипывая и заламывая руки. Он смотрел на французского лейтенанта, взгляд которого оставался каменным.
– Скажи ему, что я хочу знать о Тамрите: куда направился, как одет, сколько у него людей и чем они вооружены.
Старейшина отвечал быстро, мотая головой. Сержант рявкал на него, явно недовольный ответами.
– Господин лейтенант, с таким же успехом можно спрашивать его верблюда. Он утверждает, что не знает, кто из них Тамрит. Было несколько человек, отдающих приказы. Все с закрытыми лицами. Куда уехали – не знает. Сколько человек – он не считал.
Поль достал из кобуры пистолет и молча выстрелил в верблюда. Животное сползло на колени, потом завалилось набок. Кочевники встретили это новой порцией воплей.
– Приведи еще одного мехари! – холодно приказал Поль. – Потом снова задай те же вопросы.
Мессауд выполнил приказ. Старейшина сокрушенно мотал головой, понимая, что попал в смертельную игру, где ему не выиграть. Что бы с ним ни сделали французы или воины джихада, он не мог расстаться со своими верблюдами. И он начал говорить. Он указал на восток, где тянулась цепь низких выветренных холмов. На песке нарисовал карту. Мессауд задал несколько вопросов и кивал, слушая ответы. Закончив допрос, сержант поднял голову и посмотрел на Поля, глаза которого удовлетворенно блестели.
– Господин лейтенант, его память обострилась. С Тамритом было человек двадцать. Может, двадцать пять. Они двинулись в сторону Эль-Гасси. Вооружены старыми мушкетами и двумя новыми карабинами, как он считает, итальянского производства. Тамрит одет как туарег. Старик клянется, что видел только его глаза и что они зеленые, как изумруды. Тамрит показался ему необычным, поскольку не носит амулетов и никаких туарегских украшений. Все туареги носят амулеты.
Поль был доволен, зная, что старейшина наконец сказал правду. Он смотрел, как солдаты разделывают нескольких овец. Кочевники копались в дымящихся остатках лагеря. Солдаты быстро покончили с разделкой мяса, и отряд немедленно тронулся в путь. Поль отмел предостережения Мессауда, советовавшего не ехать по дневному зною.
– Зной не останавливает Тамрита. Не остановит и меня.
Когда уезжали с пепелища лагеря, в неподвижном воздухе – таким неподвижным воздух бывает только в пустыне – густо пахло кровью и дымом.
Поль ни разу не оглянулся назад.
На пути к Эль-Гасси Поль погрузился в раздумья. Его мало тревожила та легкость, с какой он застрелил верблюда. Конечно, это был труднее, чем приказать сжечь шатры. Однако оба распоряжения он отдал без колебаний и не испытывал раскаяния. Он знал: если бы убийство верблюдов не возымело желаемого действия, он бы застрелил одного из кочевников.
Ты изменился и стал жестоким. Он помнил слова Хакима, произнесенные целую вечность назад. Поль знал: это правда. Он чувствовал, как внутри становится все холоднее и равнодушнее к людям. Поначалу он сосредоточивался на Тамрите, превращая мятежника в символ всего, что ненавидел. Но ненависть, пустив корни, теперь упрямо расцветала внутри его, а разум питал ее смертью, которую он видел, и смертью от его собственной руки. Поль чувствовал, как что-то в нем увядает. Вскоре сообщники Тамрита станут для него таким же злом, как сам Тамрит. Черта между Тамритом и всеми обитателями Сахары… всеми обитателями Африки постоянно смазывалась. Лица жителей пустыни начинали выглядеть одинаково: лица жертв и преступников. Возмездие не скрывало своего лица за тагельмустом.
Поль понимал ужас состояния, в котором оказался. Однако демоны Тадженута были сильнее и постоянно вгрызались в его душу.
А еще он знал, что в его ясной мозаике ненависти были два фрагмента, выбивавшихся из общей картины.
Ему хотелось ненавидеть Муссу так же, как он ненавидел других. Мусса усложнил задачу, постоянно вторгаясь в их позорное отступление. Двоюродный брат намеренно игнорировал приказы Поля держаться подальше. И теперь Поль не знал, как поступит, если вновь увидит Муссу. Сколько раз Мусса спасал ему жизнь во время этого самоубийственного похода на север. Он любил и ненавидел двоюродного брата и ненавидел мир, разделивший их.
Ночами, когда лагерь затихал, а ему было не уснуть, он позволял себе думать о Мелике. Он ясно видел ее лицо, ощущал ее прикосновение к своей щеке, слышал ее тихий смех. Он знал, что влюбляется в нее, и тем не менее, уйдя тогда из миссии и от нее, он пересек невидимый мост. Сумеет ли он вернуться назад? Примет ли его Мелика, если он вернется? Он боялся ответов. Его задание было таким ясным и понятным, пока он не начинал думать о ней. Поэтому он старался не увязать в раздумьях. Однако Мелика никогда не покидала его мысли.
Поль по-прежнему не брал в рот ни капли спиртного. Он мало ел, а спал еще меньше. Он стремительно худел, становясь похожим на растения пустыни. Он многое узнал о следах и о том, сколько всего те могли рассказать о прохождении людей и животных. Он наблюдал за небом и перемещением песков, но только для целей погони. Он не видел красоты пустынных пейзажей и звезд. Копыта его лошади топтали хрупкие пустынные цветки, а он даже не замечал.
Погоня продолжалась.
Элизабет одолевали мысли о сыне. Разумеется, она знала, чем закончилась экспедиция Флаттерса. Об этом знала вся Франция, коллективно разделяя унижение. Особенно ужасной и невыносимой для Элизабет была причастность ее сына к столь позорной затее. Над ней словно довлело проклятие, именуемое армией. Сначала Жюль, теперь Поль. Газеты публиковали жуткие статьи, рассказывая об истреблении экспедиции, отступлении уцелевших, каннибализме. Дикари заставили их сполна испить чашу позора. И везде мелькало имя единственного выжившего француза – лейтенанта де Вриса. Одни называли его героем. Другие… другие употребляли слова, которые она не могла повторить. Друзья смотрели на Элизабет со смешанным чувством жалости и снисхождения.
Всё! С нее хватит! Даже Поль должен это понять. Она вытащит его с этой гнусной военной службы и найдет ему роль, достойную графа де Вриса. Слушание ее дела в суде было близко к завершению, и Элизабет со дня на день ожидала решения в их с сыном пользу. Однако сейчас, когда она уже ощущала вкус победы, Поль вдруг замолчал. Она знала, что сын жив и здоров, но он не соизволил ей даже написать. О нем ей написал сначала губернатор Алжира, затем капитан Ширак. От самого Поля – ни строчки. Элизабет написала обоим, требуя, чтобы они своей властью заставили его написать родной матери. К этим письмам она приложила письма для Поля, где без обиняков рассказала, что́ в данный момент является наиболее благоприятным для него. Ответом ей было молчание. Как он мог быть таким бесчувственным?! Ну хорошо, он переживал провал экспедиции, но это не повод, чтобы не писать матери. А сейчас он и вовсе забрался в немыслимую пустынную глушь, гоняясь за каким-то арабским мерзавцем.
– Там… некто желает вас видеть, madame la comtesse[79], – доложил дворецкий, прервав ее раздумья. – Какой-то иностранный… господин. – Дворецкий силился подобрать пристойное слово, однако по недовольству на лице было видно его отношение к неожиданному гостю. И потом, приличные люди не приезжали с визитами ранее половины четвертого, а сейчас время еще не перевалило за полдень. – У него нет ни визитной карточки, ни рекомендательного письма. Но он весьма напорист. Говорит, что у него есть сведения о графе де Врисе. Он настаивает на личном разговоре с вами.
– О графе? Что ж ты мне сразу не сказал? Я приму его в кабинете, – ответила Элизабет.
Вскоре нежданный визитер уже стоял перед ней.
– Мадам, благодарю за проявленную доброту и согласие меня принять. Меня зовут Эль-Хусейн. Сочту за честь оказаться вам полезным.
Он отвесил глубокий поклон. Эль-Хусейн был высоким, смуглым мужчиной, одетым в традиционный наряд бедуина. Его одежды были из тончайшего шелка отменного качества, который во Франции стоил недешево. Тюрбан украшал крупный драгоценный камень. Черты его лица по резкости напоминали ястреба. Борода-эспаньолка была аккуратно подстрижена. Ногти на его длинных пальцах покрывал слой лака, а сами пальцы украшали многочисленные перстни. Элизабет отметила, что облик этого нарушителя ее спокойствия, явившегося из пустыни, не лишен элегантности.