Как ни жаль, что Поля не будет, но оттягивать прием она не могла. Сын поймет. В конечном итоге все это делалось ради него.
Сегодня она получила две замечательные телеграммы. Когда дворецкий принес на серебряном подносе первую, Элизабет показалось, что не иначе как сам Господь Бог это устроил. Телеграмма была короткой:
Вышел в отставку. Возвращаюсь домой.
Ее сердце радостно забилось. Какой удивительный знак! Наконец-то сын взялся за ум! Элизабет давно не чувствовала себя такой счастливой. Но ее радость поднялась на новую высоту, когда часом позже дворецкий принес ей вторую телеграмму.
Исполняю печальную обязанность и сообщаю о безвременной кончине Муссы, графа де Вриса. Вскоре прибуду, чтобы лично передать вам свои самые искренние соболезнования. Эль-Хусейн.
Экипаж Поля свернул в длинный, окаймленный деревьями проезд к шато де Врис. Он слушал цоканье лошадиных копыт по булыжникам и наслаждался знакомыми видами. Воздух был холодным. С деревьев давно облетели все листья. Из труб шато вкусно тянуло дымом. Как здорово вновь оказаться во Франции!
Подъехав ближе, он увидел, что слуг в шато прибавилось, и слегка улыбнулся. Мать, конечно же, задумала очередной прием. Ему стоило это предвидеть. У Поля появилась идея. Он взглянул на часы. Времени еще предостаточно. Прежде чем начнется торжество, он заставит мать подергаться.
Элизабет встретила его с обычной сдержанной приветливостью, словно он отсутствовал всего неделю и ежедневно ей писал. Она неодобрительно взглянула на его одежду и поморщилась – слишком уж непрезентабельно выглядел новый граф в пустынной форме из фланели.
– Тебе обязательно надо переодеться, – сказала она. – Твои гости вот-вот начнут съезжаться.
– Мои гости?
– Разумеется! На торжество! Идем, я быстро расскажу тебе, что к чему. – Она повела сына в кабинет и закрыла дверь. – Поль, произошло самое удивительное событие. Настоящий подарок к твоему возвращению. Суд официально объявил тебя новым графом. Документы вот-вот привезут.
– Ну и ну, – пробормотал Поль.
– Это все, что ты можешь сказать? Я думала, ты будешь счастлив. Из твоей телеграммы я поняла, что ты готов.
– Трудно быть счастливым, если это означает, что дядя Анри и Мусса действительно мертвы.
Он всматривался в материнское лицо, ожидая хоть какой-то реакции, но Элизабет ничем не выдала себя.
– Да, мой дорогой, так оно и есть. Но мы должны это принять и жить дальше.
– Я хотел поговорить с тобой об этом. В поезде я много думал на эту тему.
– Неужели наш разговор не может подождать? – спросила Элизабет. – Гости появятся с минуты на минуту. Ты должен переодеться во что-нибудь пристойное.
– Да, мама, наш разговор может подождать, – тоном послушного сына ответил Поль.
– Вот и отлично! Позже поговорим. А теперь, с твоего позволения, я…
– Могу сказать и сейчас. Я не хочу быть графом, – объявил Поль. – Я собираюсь отказаться от титула и вообще от всего.
Элизабет испуганно ахнула:
– Ты не можешь! Слишком поздно! А как же мои друзья? Они приедут ради этого!
– Извини, мама, но я не просил тебя устраивать торжество. Мне оно не нужно. Если, как ты говоришь, этот титул принадлежит мне, я от него откажусь.
Поль подумал, что ему мастерски удается говорить равнодушным голосом. Только бы не выдать себя и не показать, как он наслаждается ее очевидным замешательством. Пусть потрепыхается. Он сознавал, что ведет себя жестоко, но ему это нравилось.
– Это полнейшая чушь! Ты слишком много времени провел на солнце! Титул – не игрушка, которую можно отдать или выбросить. Отныне ты занимаешь определенное положение в обществе, и твой долг – это принять. Поль, сделай это сейчас. Потом ты свободен делать все, что пожелаешь. Неужели непонятно? – Глаза Элизабет были полны тревоги.
– В Африке случилось слишком много такого… Словом, я понял, что для меня титул ничего не значит.
– Зато кое-что значит для меня!
– Так пользуйся моментом, мама. Забирай все.
– Ты же знаешь, что я не могу.
– Прости, мама. Я тоже не могу.
Элизабет не на шутку встревожилась:
– Ты должен! Отец другого от тебя бы и не ждал. Он бы посоветовал тебе это сделать ради чести рода де Врис.
– Что ему было до чести рода? Он ушел из семьи.
– Нет, он никуда не уходил! – запальчиво возразила Элизабет. – Его письмо доказало… – Она прикусила язык, сообразив, что допустила чудовищную ошибку, но тут же справилась с оплошностью и продолжала так, словно оговорилась: – Его карьера, вся его жизнь были примером того, как он заботился о чести семьи. Это всегда стояло у него на первом месте.
Поль резко посмотрел на мать:
– Письмо? Какое письмо? И почему ты говоришь, что он не уходил из семьи? Прежде ты всегда говорила мне, что он нас бросил.
– Я сказала про письмо? Просто оговорилась, и все из-за того, что ты меня расстроил. Не было никакого письма. Я хотела сказать…
– Мама, у тебя подобных оговорок не бывает. И ты хотела сказать именно то, что сказала. – Выражение материнского лица подсказывало: он прав; такого поворота Поль не ожидал, но и откладывать историю с письмом на потом не собирался. – Немедленно покажи мне отцовское письмо, или я сейчас же уеду и никогда не вернусь!
– Я не показала тогда, поскольку ты был еще слишком мал, – шмыгнув носом, сказала Элизабет. – Это даже не письмо. Короткая записка. Rien[86].
Поль встал и направился к двери:
– Прощай, мама.
– Нет, подожди. Ладно… – Элизабет подошла к письменному столу, сняла с шеи цепочку, на которой висел ключ, и открыла ящик. Поль смотрел, как она роется в бумагах. Наконец она достала конверт. – Убедись, что там нет ничего особенного. Если желаешь, прочти. И тогда поймешь… Не хочешь делать это для меня, сделай ради памяти отца. Он бы ждал от тебя достойного поступка и понимания интересов семьи. Наверное, мне следовало…
– Давай письмо.
Элизабет протянула Полю конверт. Снаружи доносились разговоры и смех. Гости начали съезжаться. И угораздило же его затеять эту проклятую перепалку!
Поль смотрел на конверт, ощущая дрожь в теле. Глядя на крупно выведенные слова «Для Поля», он узнал отцовский почерк. Конверт успел пожелтеть и обтрепаться. Чувствовалось, мать неоднократно перечитывала отцовское письмо. Поль взглянул на нее, пытаясь держать себя в руках:
– Как ты смела утаить от меня письмо отца?
Поль говорил спокойно, но в его голосе впервые звучала угроза. Элизабет испугалась, хотя и ненадолго. А затем перешла в наступление.
– Прибереги свой гнев для тех, кто не потратил жизнь, уберегая тебя от всех опасностей, – обиженно-раздраженным тоном заявила она. – Ты никогда не поймешь, как далеко мне пришлось зайти, действуя в твоих интересах.
– Вроде сокрытия отцовского письма?
– Да. Именно так. Это было сделано для твоего же блага. Ты обожествлял отца, а он был жалким неудачником. Я защищала тебя от него. Защищала от его позора. Когда ты оставишь свои сопливые упреки и обратишься к здравому смыслу, то сам все поймешь. Хочешь идти своим путем, но не нравится, что этому мешают разного рода мерзкие обстоятельства? Должна тебя огорчить: мир так устроен. То, что сегодня кажется невыносимым, завтра принесет свои плоды. Чем раньше ты это усвоишь…
– Мама, уйди! – сев за стол, отмахнулся от нее Поль. – Я хочу побыть один.
Элизабет хотела что-то сказать, но сдержалась. Потрясенная разговором с сыном, она тем не менее не утратила уверенности в себе. Ну что он может сделать? Жюль погиб двенадцать лет назад. Посердится на нее Поль недельку, а потом смирится. Жизнь будет продолжаться, и когда-нибудь он оценит свою мать за все, что она для него сделала.
– Изволь, я уйду, – сухо сказала она. – Когда закончишь читать, будь любезен, выйди к гостям и начни вести себя так, как надлежит графу. Гости жаждут тебя увидеть.
30 ноября 1870 года
Мой дорогой сын!
В эту ночь я ощущаю на своих плечах тяжесть всего мира, но я не настолько силен, чтобы ее выдерживать. Я более не в состоянии вести борьбу. Я утратил свою честь. У меня ее не отняли, хотя ты можешь поддаться искушению и поверить в это. Не хочу, чтобы ты лелеял в себе ложные представления о твоем отце. Правда такова: я позволил забрать у себя честь. Сдал ее.
Со дня суда меня не покидала ненависть к своему обвинителю, Парижу и всей Франции. Я горжусь тем, что не заслужил этого, однако яд ненависти продолжает отравлять мою кровь. В жизни мне доводилось сталкиваться со смертельно опасными, хорошо вооруженными врагами, но я никогда не сталкивался с врагом по имени Ненависть. Она оказалась сильнее меня, и я уступил ее натиску. И только когда уступил – но никак не раньше, – я утратил честь. Сейчас я сознаю: единственное место, где я смогу ее найти и вернуть, – это прусские позиции за пределами города.
В жизни мне многое не удавалось, но более всего я жалею, что мне не удалось стать для тебя настоящим отцом. Желание служить своей стране, исполнять свой воинский долг всегда затмевало остальные стороны жизни. Только этой ночью я по-настоящему осознал всю величину допущенной ошибки. Я никогда до конца не пойму, как мог так обращаться с тобой все это время. Я не смею просить у тебя прощения. Крайности, которые я допускал, не поддаются объяснению, ведь ты значишь для меня больше, чем кто-либо на свете. Я ни в коем случае не намеревался так гадко поступать с тобой и тем не менее вел себя чудовищным образом. Мне никогда не выразить свою печаль, чтобы ты ощутил всю ее глубину настолько же, насколько ощущаю я.
Мне нечего оставить тебе в качестве урока. Я сбился с пути и уже не знаю, как и куда тебя вести. Но у тебя есть прекрасные учителя в лице Анри и Серены. Они добры к тебе. Будь и ты добр к ним.
Будь сильным и не посрами нашей фамилии.