Делеклюз наградил Жюля презрительным взглядом:
– Не будьте глупцом, полковник. Я убил ваших солдат, потому что мы веселились, а они норовили нам помешать. Но если немного подумать… да, я убил бы их, потому что терпеть не могу императора. Да, полковник. Я бы убил любого, кто продлит дни этой гадкой империи. Ваш император убил моего отца. Сначала он украл отцовскую землю. Его барон Осман – этот великий строитель – решил, что там нужно проложить улицу. И ради улицы он отнял у моего отца жизнь. Отнял все: дом, магазин, средства к существованию. По приказу барона дом с магазином снесли, на их месте проложили улицу, а под улицей – сточную трубу, чтобы удалять из Парижа королевское дерьмо. Поганая улица ценой жизни моего отца! Он взамен не получил ничего. Ни денег, ни объяснений, ни другой работы, чтобы как-то компенсировать его потерю. Ничего! Когда отец вздумал протестовать, власти посмеялись ему в лицо. Никакой суд не брался его защищать. Он бродил по улицам, требуя справедливости, и его застрелили, словно бездомную собаку, а труп бросили гнить на той самой улице, пока мать не нашла его и не увезла. Улица и труба с дерьмом, оплаченные жизнью моего отца.
Делеклюз надолго припал к бутылке. Если до сих пор он не был пьян, похоже, теперь он собирался напиться. С минуту он молчал, глядя на луну и погрузившись в раздумья. Вдалеке слышалась артиллерийская канонада; гул войны, обошедшей их обоих стороной.
– Слышите, полковник? Это пруссаки дают пинка под зад нашей армии. Они победят в этой войне, полковник. Они уже победили. Бисмарк и его долбаные планы – он делает для нас то, что мы не смогли сделать сами для себя. Он вонзит шип своего шлема прямо в задницу Луи-Наполеона и избавит нас от лишних хлопот. – Делеклюз снова приложился к бутылке. – Если бы мог, то поубивал бы вас всех, но этого я никак не могу. Я отправлюсь в лес убивать пруссаков, поскольку этим сейчас и должен заниматься. Их я ненавижу еще больше, нежели толстую задницу империи. Больше, чем ненавижу вас. Но я не в состоянии убивать их в достаточном количестве, а вы и ваши подонки слишком слабы, чтобы это делать. И в конце концов пруссаки победят.
– Что вы намерены сделать со мной? – спросил Жюль.
Чувствовалось, вопрос увел Делеклюза далеко от поляны. Глаза капитана остекленели. Он долго не отвечал, и Жюль подумал, что Делеклюз не расслышал вопроса. Но затем капитан вернулся к действительности и посмотрел на полковника. В лунном свете глаза Делеклюза лихорадочно сверкали.
– Поскольку мы взяли вас в плен, я много размышлял над этим вопросом, полковник. Конечно, думал я и о казни на месте. Я бы мог попросту оставить вас в доме, освежить керосином и угостить сигарой. Я почти так и сделал. Почти. Но потом подумал: это была бы слишком почетная смерть для такого напыщенного мерзавца, как вы. Кто-то решил бы, что прекрасный, благородный и храбрый полковник погиб в сражении. Такого я допустить не мог. Я не мог оставить ваших детей с уверенностью, что их отец был героем, погибшим на войне с пруссаками. Мне, полковник, было бы тошно, если бы они так думали, ибо героев в вашей империи нет. Идолов полным-полно, но не героев. – Делеклюз приложил руку ко лбу. – А затем мне в голову пришла мысль, и она была подобна грому. Я человек простой, но даже я не мог не восхититься красотой этой мысли. Вы превосходное орудие для моей мести. Спрашиваете, что я намерен с вами сделать? Я намерен отдать вас в руки ваших же офицеров. – Он улыбнулся. – Я отправлю вас в Шалон! Прямиком туда, и пусть ваши псы вас и терзают. Я отправлю вас туда и добавлю небольшое развлечение, которое наверняка сделает вашу жизнь интересной, хотя бы на какое-то время.
Жюль с недоумением смотрел на него, ничего не понимая.
– Видите ли, полковник, я желаю уничтожить не вас, а вашу честь, – сказал Делеклюз и кликнул одного из солдат: – Фонарь мне! И прикрути фитиль!
Порывшись в рюкзаке, Делеклюз достал бумагу и карандаш. Когда фонарь был принесен и поставлен рядом с ним на землю, капитан нагнулся, приготовившись писать.
– Какое сегодня число? – спросил он, но Жюль не ответил. – Не суть важно, – пожал плечами Делеклюз. – По-моему, двадцать четвертое.
Он склонился над бумагой.
Командиру лагеря Шалон
Я, капитан Виктор Делеклюз, командир Третьего вузьеского полка нерегулярных войск, сим передаю под Вашу опеку одного пленного. Двадцать четвертого августа сего года на глазах у нашего отряда этот офицер отправил своих солдат в сражение с прусским полковым патрулем большой численности. Сражение происходило близ деревни Маршо. Мой отряд находился слишком далеко от того места, чтобы вовремя примкнуть к сражению, а потому мы могли лишь наблюдать с высоты за ходом битвы. Его солдаты были полны решимости и поначалу храбро сражались с вражеским патрулем. Они стойко выдерживали залпы яростного огня пруссаков, и я лично ходатайствую о том, чтобы их храбрость была отмечена в приказе по подразделению. Однако затем мы стали свидетелями того, что пруссаки повернули ход сражения в свою пользу. Когда это случилось, мы увидел, как полковник, некто…
Делеклюз поднял голову.
– Как ваше имя, полковник? – спросил он.
– Де Врис. Жюль де Врис.
– Как я и ожидал, полковник, вы из благородных. А что, прекрасное имя.
Он продолжил писать.
…некто Жюль де Врис из Императорской гвардии, наблюдавший с холма, как гибнут его люди, развернул свою лошадь и галопом помчался прочь.
Мы предположили, что полковник отправился за подкреплением и что часть его сил осталась в другом месте, невидимом для нас. Но когда мы стали спускаться вниз, дабы помочь нашим собратьям во имя Франции, то обнаружили, что полковник спасается бегством и у него нет никакого подкрепления. Когда мы застали его врасплох, нашим глазам открылась неприглядная картина его действий. Он сорвал со своего мундира эполеты и все знаки различия с намерением (здесь мы можем лишь предполагать) обменять форму на одежду, принадлежащую гражданскому лицу. Пойманный за этим занятием, он отказался отвечать на наши повторяющиеся вопросы и стал излагать пространную лживую версию случившегося. Но относительно характера его преступления и непреложности факта, что он бросил вверенных ему людей и бежал с поля боя, как трус, не может быть никаких сомнений.
Только из-за его высокого офицерского чина я принял решение передать его под Вашу юрисдикцию вместо того, чтобы подвергнуть допросу в полевых условиях. Я нахожусь не в том чине и не могу поступить с ним так, как требует совесть, как необходимо поступить, дабы сохранить честь Франции и ее сынов, которые сегодня проявили столько мужества и готовности умереть во имя родины.
Я и все, кто находится у меня в подчинении и кто своими глазами видел происшедшее сегодня, готовы принять самое действенное участие в официальном трибунале, когда он будет устроен. Но вследствие нахождения прусских войск в непосредственной близости от нас совесть не позволяет мне даже ненадолго отстраниться самому и отстранить своих людей от служения нашему народу исключительно для того, чтобы разобраться с таким отвратительным делом, как это. Посему я при первой же возможности свяжусь с Вами по телеграфу или почте, дабы мы могли довести это дело до справедливого конца.
Выражаю уверенность, что мои действия встретят Ваше понимание и одобрение.
Да здравствует Франция!
Капитан Виктор Делеклюз,
Третий вузьеский полк нерегулярных войск
Закончив писать, Делеклюз вновь привалился к бревну и глотнул бренди. При тусклом свете фонаря он ровным голосом и с довольным видом прочел Жюлю свой рапорт.
– Думаю, в целом вышло совсем недурно. Согласны, полковник?
Жюль начинал слушать, не веря своим ушам, однако под конец ему стало почти весело.
– Глупец вы, Делеклюз. Ваша писулька ничего не даст. Меня там все знают. Им известно, кто я такой.
Делеклюз улыбнулся и покачал головой:
– Ваш мир, Жюль де Врис, обречен. Когда закончится эта война, жизнь не будет прежней. Ни в коем случае. Вы будете жить среди шакалов, и никакой император вас не защитит. Никакая империя. Ваше сословие вас забудет. Они обратятся против вас и сожрут заживо.
– Вы ошибаетесь, капитан. Но это не имеет значения. То, что вы тут написали, – Жюль кивком указал на рапорт, – жалкие потуги идиота. Если это лучшее, на что вы способны, я вас переоценил. Вам бы лучше меня застрелить. Сколько бы времени мне ни понадобилось, я вас разыщу, и вы заплатите за свое предательство и зверские убийства.
Делеклюз учтиво ему улыбнулся:
– Не думаю, полковник. Это мы еще посмотрим. Ваша уверенность, что ваш мир сохранится, превосходит мою. Как бы там ни было, вас ждут интересные времена, в чем я уверен. А вашей угрозы разыскать меня я не боюсь. Больше мы никогда с вами не встретимся, полковник, Во всяком случае, на этом свете, в чем я тоже уверен.
Солдат, отправленный капитаном Делеклюзом для препровождения Жюля в Шалон, обращался с пленным грубо и презрительно. Он связал Жюлю руки спереди, да так крепко, что веревка до крови врезалась в кожу. Они ехали верхом, каждый на своей лошади. На дороге было не протолкнуться, в основном из-за обозов несчастных беженцев, спешивших прочь от опустошения, которое несла с собой война, разворачивающаяся к востоку отсюда. Жюлю пришлось дожидаться, пока не проедут длинные вереницы телег, запряженных волами и набитых постельными принадлежностями, обшарпанной мебелью, кухонной утварью и одеждой. И все они соперничали за место на пыльной дороге. Там, где возможно, женщины и дети ехали на повозках, прижавшись друг к другу, а там, где нет, шли пешком. Люди не знали, выигрывает Франция войну или проигрывает, и молча брели в пыльном безмолвии.
Кто-то с любопытством поглядывал на пленного. Если не по форме, то по манере держаться они понимали: этот человек занимает важное положение. Поначалу Жюль не обращал на них внимания, поглощенный своими мыслями, но затем, смутившись, сам пытался поймать их взгляды и удержать, когда это удавалось, словно убеждая беженцев: с ним произошла ошибка, и он не заслуживает условий, в каких они его видят. Но никто не читал этого в его взгляде. Никто не понимал. Люди всегда отворачивались, и он молча ехал дальше. Через какое-то время он прекратил эти попытки и стал смотреть вперед.