дружба пробуждала внутри теплые чувства, а они являлись грехом, ибо относились к самоудовлетворению. У монахини в друзьях могут быть только Бог и Его сын Иисус Христос. Такой дружбы более чем достаточно.
После пяти лет монастырской жизни, протекавшей безмятежно и без каких-либо перемен, аббатиса приказала сестре Годрик начать учительствовать в приходских школах. Поначалу она возненавидела новое послушание. Ей было страшно вновь оказаться во внешнем мире. Общение с мирянами ужасало ее, даже если ей предстояло учить мальчишек нежного возраста. Тот мир – мир мужчин – был долгие годы для нее закрыт. Однако она нашла выход из затруднительного положения: раз ей так не нравится новое послушание, значит это хорошо. Она поняла, что справится.
Когда от епископа Булонь-Бийанкура поступил запрос на учительницу для четвертого класса, аббатиса выбрала Годрик. Вот так она появилась в приходской школе при соборе Сен-Поль, чтобы обучать Муссу, Поля и остальных ребят их класса.
– Поскольку высокомерие не позволяло тебе, Мишель де Врис, уподобиться остальным и склонить голову в молитве, возможно, ты размышлял об особенностях нашей учебы в этом году. Можешь сказать, что нам предстоит изучать? – (Мусса покачал головой.) – Так я и думала. Слово тривиум для тебя что-нибудь значит?
– Нет, сестра.
– Ах, какой высокообразованный и высокомерный мальчик! – Из дальних углов послышалось чье-то хихиканье, и монахиня подняла руку, требуя тишины. – А квадривиум? Что это такое? – (Молчание.) – Так я и думала. Как вижу, ученость не поспевает у тебя за самомнением. Быть может, ты все-таки выбросишь из головы разные глупости и уделишь внимание учебе. За этот год вы достигнете развилки, откуда расходятся три дороги: грамматика, риторика и логика. Затем вы познакомитесь с квадривиумом, включающим в себя геометрию, астрономию, арифметику и музыку. Ничего особо трудного для ваших пустых голов, но этим мы будем заниматься вместе. Вы будете учиться во славу Божию, а я – вести вас по этой дороге.
Так продолжалось все утро. Мусса еще трижды становился предметом внимания сестры Годрик, и всякий раз это кончалось для него плохо. Но худшее наступит впереди, когда начнется перемена. Тогда произойдет то, что каждый год происходило с ним в первый день занятий. Мальчишки станут его задирать, дразнить. Могут и драку затеять. Какие-то годы были хуже других, но никогда первый день в школе не проходил гладко. Муссе подумалось, что повышенное внимание к нему со стороны сестры Годрик лишь усугубит его положение. Он оказался прав. Перемена не продлилась и пяти минут, как все началось. Пьер Валлон, мальчишка из их класса, стоял в углу двора с кучкой дружков. Когда Мусса и Поль появились в дверях, Пьер стал показывать на Муссу пальцем, хохотать и произносить слова дразнилки:
– Полукровка, ду-ду-ду! Жариться тебе в аду!
– Почему Мишель? – подхватил кто-то из дружков. – Почему не Имбецил? Хорошее христианское имя!
Кто-то, поддавшись настроению, стал выкрикивать глупые и обидные имена. Вскоре в воздухе просвистел камень, ударив Муссу в плечо.
Дни, когда Мусса относился к этому безучастно, прошли, равно как и дни, когда издевательства вызывали у него слезы. Он так и не мог понять, что́ заставляет ребят его дразнить. Он лишь сознавал: да, он чем-то отличается от них, он другой, и этого не изменить. Когда в пять лет его впервые обидели и он помчался за утешением к Серене, она посоветовала сыну терпение.
– Не обращай на них внимания, – сказала она. – Откажи им в удовольствии видеть, как ты наполняешься злостью. – Она и сама достаточно настрадалась из-за того, что не похожа на других. – Пусть себе кричат, а ты не отвечай. Они лишь завидуют твоему благородному происхождению, – утверждала Серена, пытаясь смягчить резкость детских оскорблений. – Когда тебя называют полукровкой, ты должен помнить о настоящем значении этого слова. Оно означает, что ты лучший в двух мирах: лучший среди французов и лучший среди туарегов.
Пока Мусса сидел на материнских коленях, ее советы казались правильными и мудрыми, однако в школьном дворе они быстро испарялись. Терпение лишь поощряло его мучителей к большей изобретательности по части пакостей, к тому же они обвиняли его в трусости и называли слабаком. Если он плакал, это только подхлестывало их злость.
Однажды, когда Анри увидел своего уже восьмилетнего сына с расцарапанной щекой и спросил о причинах, Мусса признался отцу во всем.
– Мама по-своему права, – выслушав сына, согласился Анри. – Но сейчас, думаю, твои обидчики заслуживают хорошей трепки. Ты должен их проучить. Лучше бы обойтись без этого, но они уважают только силу.
После этого Мусса усиленно старался помнить материнский совет, хотя постоянно убеждался, что кулаки действуют успешнее. Поначалу большинство драк кончалось не в его пользу, но остаться с разбитым носом после драки устраивало его больше, чем когда тебе просто расквасят нос. Постепенно благодаря урокам, получаемым от отца и Гаскона, он стал одерживать верх. Вскоре одноклассники убедились: связываться с Муссой себе дороже. Даже если им и удастся его поколотить, это потом им аукнется, и еще как.
И потому сегодня Мусса не стал терпеть и бросился на Пьера. Замелькали кулаки. Вскоре Пьер уже лежал на спине, а Мусса беспощадно его молотил. У Пьера была разбита губа. Он отбивался, как мог. Трое его дружков ввязались в драку, что заставило и Поля примкнуть к двоюродному брату. Они вдвоем дрались против четверых. Поль с Муссой дубасили мальчишек, но тех было больше, и они начали одолевать братьев и пинать ногами. И тут, словно из ниоткуда, появилась сестра Годрик со своим паддлом. Она вклинилась в гущу дерущихся и принялась раздавать удары направо и налево, хлеща со всей силы. Вопли боли смешивались с ударами деревянного паддла по рукам, локтям и головам. Наконец монахине удалось прекратить побоище и выстроить всех в ряд. Мальчишки тяжело дышали.
– Сестра, это он виноват, – едва обретя дар речи, сказал Пьер, ткнув пальцем в сторону Муссы. – Он начал.
Дружки Пьера закивали.
– Де Врис начал! – подтвердил один из них.
– Да, так оно и было! Де Врис бросился камнем!
Пылающие глаза сестры Годрик оглядели Муссу.
– Это правда?
Мусса отказывался отвечать. Никакой монахине, никакой учительнице не уладить этот конфликт, и он не собирался искать у нее защиту. Позже он сам все решит. Поль попытался что-то сказать, но Мусса сердито пихнул его локтем под ребра.
– Твое молчание красноречиво, Мишель де Врис.
Монахиня вновь окинула его взглядом, уже холодным. Мусса не знал значения слово «красноречиво», однако чувствовал: добром это не кончится. Он старался не показывать виду, а просто выдерживал взгляд сестры Годрик без бунтарства, но и без робости, пока страх не заставил его отвести глаза.
– Гляжу, в тебе избыток гордыни, Мишель. Она побуждает тебя насмехаться над миром. И это приведет тебя к погибели. В классе ты отказываешься склонять голову перед Господом, во дворе прибегаешь к насилию… Что ж, тогда идем со мной. Посмотрим, как нам повлиять на твою гордыню. Мы поможем тебе узнать, являешься ли ты центром мира.
Она привела Муссу в помещение, открыла хозяйственный шкаф и достала оттуда большое ведро, пару щеток, ветошь и коробку со щелоком. Взяв все это, они с Муссой направились за школу, в отдельно стоящий домик, где находилась уборная. Не постучавшись и не спросив, есть ли кто здесь, она втолкнула Муссу внутрь. Там к одной стене примыкал невысокий каменный выступ с дырками, куда ученики приходской школы справляли естественные надобности. День выдался жарким, что делало вонь особенно удушливой. Муссе даже по нужде было противно туда заходить. Мерзкое место. Он скорчил недовольную гримасу. Сестра Годрик опустила ведро и взмахом руки указала на выступ:
– Посмотрим, долго ли продержится твоя гордыня здесь, пока ты трудишься, стоя на коленях. Я вернусь через час. Убирая грязь, очищай и свою душу.
Работа подвигалась медленно. Весь воздух был пропитан вонью. Брызги от щеток летели на лицо, а несколько капель попали даже на язык. Мусса поперхнулся и долго отплевывался, пока во рту не осталось слюны. Убирая, он все время следил, не покажутся ли где пауки. Он ненавидел всех пауков, однако самый большой страх в нем вызывали те, что жили в уборных: отвратительные, черные и ядовитые. Иногда они прятались под кромками и кусали зазевавшихся в самые болезненные места.
Орудуя щетками, Мусса думал о своем положении, не сулившем ему ничего хорошего. Он чувствовал, что по горло сыт этой монахиней. Она не обладала чувством юмора и, кажется, уже была настроена против него. Он не понимал, что успел натворить, но чувствовал: что бы он ни сказал и ни сделал, для сестры Годрик это будет merde. Даже его имя вызвало у нее раздражение. Это показалось ему несправедливым. Никому в классе новая учительница не уделяла столько внимания, сколько ему. А потом еще и свалила на него вину за драку. По мнению Муссы, так вести себя нечестно. Она не приняла чью-либо сторону, однако почему-то наказала его одного. Непростая штучка эта сестра Годрик.
Где-то через полчаса в уборную пришли другие мальчишки. Мусса подозревал, что сестра Годрик нарочно отпустила их пораньше, чтобы унизить его еще сильнее. Нагнувшись, он продолжал скрести каменный выступ. От раздавшихся хихиканий и шуточек у него вспыхнуло лицо.
– Никак это сын графа де Вриса убирает дерьмо?
– Не знаю. Я вижу лишь его задницу.
– Это не может быть Муу-у-ус-с-са-а-а-а. Африканцы не убирают свою мочу. Они ее пьют!
– Так он же наполовину француз. Наверное, Мишель убирает свою половину, а остальное выпивает Мусса!
– А дерьмо африканцы едят?
Жар внутри Муссы нарастал, но он по-прежнему не поднимал головы. Оскорбления одноклассников и вызываемая ими душевная боль эхом отражались от каменных стен и звенели у него в ушах. В горле стоял комок, губы дрожали. Глаза увлажнились. Он знал: еще немного, и оттуда хлынут слезы.