– Как вы можете такое говорить?
Распай посмотрел на Анри так, словно тот был на редкость глупым школяром.
– Похоже, вы до сих пор не понимаете творящегося вокруг нас! Утром я ехал в карете, и какая-то женщина – представляете, женщина! – остановила меня на улице и обвинила в трусости. Меня! Оказывается, я совершил государственную измену, оставшись на своем посту в Париже, когда наши армии уничтожали на полях сражений! – Последнюю фразу Распай уже выкрикнул хриплым голосом и ударил кулаком по столу, отчего графин с водой опрокинулся на пол. – Я тридцать лет служу Франции! Я ношу форму Императорской гвардии! А теперь император опозорен и вместе с ним в глазах страны опозорены все мы. Француз не испытывает жалости к проигравшим. Никакого справедливого воздаяния не будет. Будет наказание за поражение. Нужно отыскать тех, кто за это в ответе. И побольше. Граф, Жюль сейчас находится в скверном положении. Он удобная мишень для толпы, чтобы начать их расправы.
– Но ведь не толпа будет его судить?
– Не толпа? Я бы не был столь уверенным. Я уже ничего не знаю. Я утратил всякую власть. Мне некем и нечем командовать. Потому-то вы и застали меня дома. У меня больше нет ни места службы, ни должности. Предложу свои услуги Национальной гвардии. Правда, не знаю, возьмут ли они меня на службу. У меня попросту нет полномочий решать дело Жюля. У кого они есть, я не знаю. Подозреваю, что и другие не знают. Понадобится время, чтобы разобраться во всей этой чехарде.
– Тогда мы должны заполнить это время поиском людей, способных ему помочь. Жюль говорил, что у него под началом был некто Дюпре. Майор, видевший, что там произошло. Он бы смог прояснить дело.
Распай насмешливо фыркнул:
– Если этот Дюпре уцелел после бойни в Седане, скорее всего, сейчас он находится в Бельгии как военнопленный. Ну хорошо, допустим, он оттуда бежал. В таком случае он едва ли сунется в Париж, зная, что столица – следующая главная цель пруссаков. Он постарается примкнуть в другим отрядам, которые еще действуют в провинциях. Напоминаю вам: мы пока еще не полностью разгромлены гуннами. Не приведи Господь! А значит, будут создаваться новые армии, и майор попытается вступить в одну из них. – Распай покачал головой. – Я бы сказал: проще найти иголку в стоге сена, чем бывшего подчиненного вашего брата.
Слушая его, Анри сознавал: Распай говорит правду. Генерал вдребезги разбивал надежды графа и безжалостно развеивал иллюзии насчет легкого решения истории с Жюлем. И тут Анри пришла в голову другая мысль.
– Но есть еще его обвинитель по фамилии Делеклюз.
– Да. Франтирёр. Боюсь, это капля мути в большом море. Вспомогательные войска, скрытная война, где против гуннов все средства хороши. Сомневаюсь, чтобы его отряд участвовал в битве при Седане. Даже если Делеклюз и не трус, каким его живописует полковник, он со своими людьми должен где-то скрываться. Если пруссаки его схватят, никакого взятия в плен. Расстрел на месте. Пруссаки не более терпимо относятся к этому сброду, чем я. Вы его никогда не найдете. И уж он наверняка не явится на суд.
Анри пожал плечами:
– Тогда мы должны сделать так, чтобы обвинения были сняты! Какого-то рапорта недостаточно для подкрепления официальных обвинений. А без свидетельских показаний не может быть никакого суда.
– Вы читали этот рапорт?
– Нет.
– Целое послание. Подписано французским офицером. К первому обвинению добавлено второе, от сержанта, с которым полковник столкнулся, будучи конвоируемым в Шалон. Обвинение, выдвинутое сержантом, придает вес обвинению Делеклюза. Согласен, этого недостаточно, чтобы состряпать идеальное дело против полковника или даже более или менее сносное. Но очень многое оставляется без внимания. Учтите, Жюля будет судить трибунал. И скорее всего, защите будет нечего противопоставить обвинению, кроме слов самого полковника де Вриса. Если так, его судьба целиком окажется в руках тех, кого назначат судить полковника. В прежние времена я бы назвал его шансы хорошими. Вооруженные силы заботились о своих офицерах. Но прежние времена кончились. Теперь всем заправляют жаждущие мести.
Какое-то время оба молчали.
– Генерал, вы ведь не из тех, кто легко сдается. Я уверен, вы не отдадите Жюля на растерзание волкам.
Распай раздраженно взмахнул руками:
– Граф, вы что, не слышали моих слов? Волки не принимают меня во внимание! У меня больше нет влияния! Я еще не сказал вам, что вчера попытался увидеться с полковником. Так вот, меня не пропустили в эту дворовую тюрьму. Какой-то капрал! Он взглянул на мой мундир и заявил, что у меня нет права входа. Капрал! Меня! Права, видите ли, нет!
В Распае так и клокотало презрение. Он порывисто встал и прошел к окну, повернувшись к Анри спиной. Который день настроение генерала раскачивалось, словно взбесившийся маятник. То он чувствовал себя бойцом, готовым взять винтовку и пойти разыскивать негодяя Бисмарка. А через мгновение, обескураженный и возмущенный теми, кто сомневался в его пригодности, он был готов подать в отставку. Таких времен он еще не переживал. Одно дело – пострадать от рук врага, и совсем другое – от рук сограждан.
Генерал ходил по кабинету, бушевал, но наконец согласился:
– Ладно, де Врис, я попытаюсь помочь. Насчет ощутимых результатов сомневаюсь. Но я попробую.
Граф Отто фон Бисмарк ехал в карете по проселочной дороге. Он любил эту часть Франции с ее очаровательными долинами и живописными городками. Окрестные леса встречали его тишиной и лесными ароматами. В сонном ручье охотился зимородок. А дальше, на берегу прекрасной реки, одинокая цапля на мгновение отвлеклась от копания в илистой воде, чтобы проводить взглядом канцлера. Бисмарк ехал на встречу с генералом фон Мольтке, чьи войска действовали превосходно и чьи успехи изумляли мир, приближая Бисмарка к осуществлению вожделенных замыслов, которые роились у него голове.
За его спиной дымились остатки железной бури. Канцлеру вспомнилась вершина холма, откуда открывался вид на городок-крепость Седан, лежащий в долине, где были заперты французская армия и ее император. Там он провел почти весь день рядом с королем Вильгельмом и американским генералом Шериданом, приехавшим, чтобы наблюдать за сражением. Из своего лагеря над рекой они следили за разворачивающимся методичным уничтожением французской армии. Французы, поддавшиеся на военную хитрость пруссаков, были окружены и обречены на поражение еще до начала битвы, однако не желали сдаваться. Зрелище бойни ужаснуло даже победителей. Все началось с утра, когда с Мааса наползали клочья утреннего тумана. С севера, со стороны холмов Флуана, по французской кавалерии ударили смертоносным огнем. По всей долине и за рекой немецкая артиллерия сеяла смерть, уничтожая все на своем пути. Порох и железо сжигали леса в Арденнах. Король Вильгельм был потрясен увиденным и покачал головой, сострадая врагу.
– Бравые парни, – сказал король, глядя, как французы волнами бросаются на прусских солдат, пока вода в Маасе не сделалась красной от французской крови и такой потекла в море.
После битвы, в которой полегло двадцать тысяч французов, Бисмарк встретился с Луи-Наполеоном, жалкой тенью императора, терзаемого болью от камней в почках и едва способного двигаться. Император упорно, но безуспешно стремился погибнуть вместе с армией. Но судьба не благоволила к нему: пули свистели вокруг, не задевая его. И он дожил до тяжелой обязанности взять в руки белый флаг и объявить о капитуляции. Они встретились в Доншери, в домике ткача. Император прибыл туда в генеральском мундире, учтивый и предупредительный. Ему хотелось, чтобы канцлер знал: лично он не желал войны, но был вынужден объявить ее, уступив общественному мнению. Он извинился за невозможность сдаться от лица всего народа, поскольку Евгения оставалась регентом и законное правительство находилось в Париже. Но себя и остатки своей армии он отдал в безоговорочное распоряжение прусского короля. Затем у Луи-Наполеона произошла короткая встреча с Вильгельмом. На рассвете под проливным дождем он, кряхтя, забрался в одноконную карету и под эскортом отправился в плен.
Итак, дело было сделано. Перед Бисмарком лежала вся Франция, а за ней – весь континент, напуганный немецкой военной машиной. Казалось бы, победа очевидна, но Бисмарк знал: говорить о полной победе пока рано. Французы были разгромлены, однако не желали этого признавать. Их гордость соберет новую армию, а их честь будет стоять насмерть, защищая Париж. «Пусть собирают», – подумал он. Новая армия окажется плохо обученной, и потом, он уже решил не вторгаться в Париж. Было бы позором разрушать такой прекрасный город. К тому же он уважал стойкость парижан и их умение сражаться на улицах. Незачем проливать столько немецкой крови. Его войска возьмут город в кольцо и подвергнут осаде. Отрезанный от остальной Франции и мира, город задохнется. Жители будут до хрипоты спорить между собой и медленно гнить. Он погрузит этот «Город света» во тьму, а Франция будет беспомощно наблюдать. Он обоснуется вместе с королем… где? В Версале! Да, именно там! Какая великолепная ирония: сидеть во дворце французских королей и ждать, пока жемчужина Франции не погибнет!
Он приказал кучеру остановиться. На другом берегу реки виднелся обоз и артиллерия армии кронпринца Саксонского. Они двигались к Парижу, чтобы воплотить мечты Бисмарка о Втором рейхе.
– Маман! Маман, послушай меня. Маман, ты меня слышишь?
Поль тряс мать за плечо. Элизабет сидела в сумраке комнаты, плотно зашторив окна. Полю хотелось, чтобы мать повернулась и взглянула на него, чтобы убедилась: он рядом. Но она лишь сидела, прислушиваясь к голосам внутри, к голосам, которые звучали громче голоса сына и которые заставляли ее дни напролет просиживать в одиночестве, будучи не в состоянии приласкать сына и вообще выйти из комнаты. Элизабет отупело кивнула, показывая, что слышит Поля, однако ничего не сказала и не взглянула на него. С тех пор как ребята принесли ужасное известие, она ничего не ела и не смыкала глаз. С лица сошел весь румянец, а глаза потеряли блеск. Комната была наполнена чернотой ее отчаяния. Два месяца подряд она разговаривала с портретом Жюля на стене. Сейчас ее стул был повернут в другую сторону, а с губ не слетело ни слова.