– Мы обязательно останемся здесь, – сказала Серена, у которой не было и тени сомнений по этому поводу.
В отличие от пруссаков, в пустыне враги никогда не сообщали о своем приближении. Скрытые действия и захват врасплох были общепринятыми обманными маневрами сражений в Сахаре. Европейская война велась открыто, а когда видишь, что враг на подходе, есть время подготовиться.
– Как ты думаешь, пруссаки вторгнутся в город?
– Нет.
Найдя прутик, Анри начертил карту на влажном речном песке. Он начал с места слияния Марны и Сены, затем стал рисовать дугу, по которой Сена протекала через Париж. Достигнув графских владений и Булонского леса, река делала петлю и уходила на северо-восток, к полуострову Женвилье.
– Шато находится здесь. – Анри пометил место. – А здесь – городские стены. Как видишь, мы защищены излучиной реки. Это естественная преграда для прусских войск. Мост, ведущий к Сен-Клу, взорвут. Вдобавок мы располагаем орудиями фортов Мон-Валерьен… это здесь… и Исси… вот здесь.
Гора Мон-Валерьен находилась рядом с Сеной. На вершине стояла цитадель, чьи орудия держали под прицелом обширную местность к западу от города.
– Пруссаки остановятся там, – продолжал Анри, указывая на Сен-Клу. – Им незачем атаковать город. Свою тактику они уже показали в Меце. Маршал Базен и его армия по-прежнему заперты там. То же случится и с Парижем. Они накинут на город железную петлю и крепко затянут. Затем расположатся лагерем и будут ждать нашей капитуляции.
– Город будет голодать, – сказала Серена.
– Возможно. Правда, я думаю, все закончится раньше.
Рядом с Анри Серена чувствовала себя в полной безопасности, словно он был продолжением ее, а она – продолжением его. «Так у нас было всегда», – подумала она, и вместе с этой мыслью вдруг нахлынул страх; волна необъяснимого страха, сдавившего грудь. Она повернулась к Анри, нежно обвила ладонями его лицо и притянула к себе.
– Когда я жила в пустыне, у меня не было ни мужа, ни сына. Я не боялась войны и смерти тоже. Но сейчас… – Ее глаза влажно блеснули, она крепко обняла Анри и дрожащим голосом продолжила: – Сейчас сама мысль потерять тебя или Муссу мне просто невыносима. Анри де Врис, ты моя жизнь. Если с тобой что-нибудь случится, меня это убьет.
Анри крепко обнял ее, погладил по волосам и поблагодарил судьбу, подарившую ему такую женщину. Он долгими часами анализировал положение, в котором они оказались. Окружающий мир утратил определенность, однако граф оставался уверенным в себе. Была у него мысль отправить Серену вместе с Элизабет и мальчиками в безопасное место, но он знал: Серена ни за что не согласится. А значит, они останутся. Голод им не грозит. В погребах собраны обильные запасы продовольствия, и к тому же можно охотиться на мелкую дичь. Если понадобится, они укроются от артиллерийского обстрела за толстыми стенами шато, помогшего семьям тридцати поколений де Врисов пережить войны, осады и революцию. Но Анри верил в то, о чем сказал жене: никакого обстрела не будет. Печально это сознавать, и тем не менее он чувствовал: Париж падет с хныканьем, даже не закричав.
– С нами ничего не случится, – сказал Анри, и Серена уловила в его голосе убежденность; он поцеловал жену. – Мы постараемся, чтобы жизнь мальчиков максимально напоминала прежнюю. Есть еще одна причина, по которой мы должны остаться. Ко мне приезжала делегация комитета обороны. Просили моей помощи.
– В чем? – резко выпрямившись, спросила Серена.
– По части воздушных шаров.
– Воздушных шаров?
– Представь себе. Город будет отрезан от внешнего мира. Комитет хочет сохранить контакты с остальной Францией. Воздушные шары могут перемещать почту и людей.
Серена взглянула на мужа, вспомнив их первую встречу в пустыне, и ее глаза озорно блеснули.
– Ты им ничего не рассказал?
– О чем?
– О том, что ты не знаешь, в какую сторону подует ветер и что твои шары падают.
– Это не было падением, – засмеялся Анри. – Я ведь еще тогда говорил: это было жесткое приземление. И потом, мне не предлагали летать самому. Я буду только строить воздушные шары.
Мусса чувствовал себя совсем несчастным, запертым в собственном аду, где присутствовала сестра Годрик. На дворе был еще сентябрь, однако ни один год в его жизни не тянулся так долго, как этот. Наверное, чтобы школьные занятия прекратились, мир должен взорваться, поскольку прусская армия, двигавшаяся к Парижу, не оказалась достаточной причиной для закрытия школ. Но отец был непреклонен:
– Если мы позволим пруссакам заставить нас закрыть школы, тогда они победят.
Мусса возразил, что другие школы закрылись; например, большинство государственных школ. Граф на эту удочку не попался.
– Пока нам удается сохранять работу школ, они будут работать.
На перемене Мусса и Поль ушли в конец школьного двора и залезли на забор. Напрасно они высматривали на другом берегу признаки появления пруссаков.
– Они сюда не дойдут, – проворчал Мусса.
Поль промолчал. Он который день был непривычно тихим. Мусса к нему не приставал. Ребята хорошо знали настроение друг друга.
После перемены они вместе со всеми вернулись в класс, чтобы в жаре и скуке провести последний урок, который будет посвящен математике и неизменным молитвам на эту тему. Сестра Годрик станет умолять Господа не замечать больших промахов ее учеников и добавить ума их маленьким глупым головам. Мусса открыл крышку парты, намереваясь достать тетрадь и… Увиденное заставило его нахмуриться. Книжки были на месте, а вот сумка, в которой он их носил, исчезла. Кожаная сумка с плечевым ремнем. Подарок Гаскона. Такой сумки больше не было ни у кого. Мусса помнил: придя утром в класс, он убрал сумку в парту и с тех пор не доставал. Он оглядел класс. Сумки не было ни на одежных крючках в задней части помещения, ни на чьей-либо парте. Значит, ее кто-то взял. Раньше, чем он сумел что-либо выяснить, в классе, величественно шелестя подолом рясы, появилась сестра Годрик. Все разговоры мгновенно стихли. Монахиня обвела глазами класс и начала:
– Отец милосердный, через Твою совершенную благодать мы собрались здесь, дабы приобщиться к поучениям Твоего благословенного сына…
Мусса шевелил губами, но глаз не закрывал и головы не склонял. Он знал: сестра Годрик это увидит. И еще он знал, что эта дерзость не останется безнаказанной. Каждый день одно и то же, словно они с монахиней совершали некий ритуал. Однако сегодня сестра Годрик не заметила. Закончив молитву, она перекрестилась:
– Садитесь.
Все дружно сели и ждали, когда она откроет ящик своего стола и достанет учебник, по которому вела уроки математики. Она делала это автоматически: совала руку в ящик и ощупью находила книгу. Но на этот раз ее пальцы нащупали отнюдь не книгу. Монахиня ахнула от ужаса и тихонько вскрикнула, затем молниеносно выдернула руку и вскочила так быстро, что опрокинула стул и тот рухнул на пол. Сестра Годрик вытерла руку о рясу и уставилась на мерзость в ящике своего стола. Там лежала змея, скорее змейка, уютно свернувшаяся в темноте, пока ее не потревожили. Теперь она с тревогой смотрела на монахиню. То был безобидный садовый уж, но сестра Годрик этого не знала. Она лишь знала, что перед ней змея.
На мгновение сестра Годрик онемела. Волны страха пронизывали ее тело с головы до ног. Страх сдавил ей горло. Но внешне ее лицо оставалось таким же ледяным, как всегда. Она закрыла глаза и сжала в руке четки. Проявив стальную волю, монахиня вернула самообладание, не позволив школярам потешиться над ее оторопью. Затем она торопливо перекрестилась.
– Глядите, змея! – произнес Пьер; он и другие мальчишки окружили учительский стол. – Я ее вынесу!
Монахиня машинально кивнула. Пьер полез в ящик, схватил змею за голову и вытащил. Уж извивался вокруг его руки. Сестра Годрик попятилась. Пьер быстро вынес змею из класса. Ребята молча переглядывались, пытаясь по глазам угадать, кто это сделал.
– Садитесь по местам.
Недавний шок прошел. Сестра Годрик полностью оправилась. Ученики послушно разошлись и уселись за парты. Она подняла упавший стул, оправила рясу и села. Затем с осторожностью открыла остальные ящики стола. Она тщательно осматривала каждый. Вооружившись линейкой, она приподнимала бумаги и проверяла, нет ли чего еще. Довольная тем, что больше сюрпризов не было, она обшарила линейкой ящик, в котором обнаружила змею. Поддев концом линейки нечто другое, монахиня вытащила этот предмет. Осторожно, словно внутри лежал динамит, она выложила предмет на середину стола на всеобщее обозрение.
У Муссы вспыхнуло лицо, когда он увидел, что́ это. Сестра Годрик в упор смотрела на него, и глаза монахини жгли его даже на расстоянии. Он знал: она видит его пылающие щеки. Эх, научиться бы не краснеть, унять покалывание в теле, начинавшееся всякий раз, когда он нервничал или сталкивался с чем-то неожиданным. Стоило ему в чем-нибудь провиниться, как щеки и шея мигом краснели, навлекая на него беду. Однако сейчас, когда он был ни в чем не виноват, он все равно покраснел.
– Мишель, подойди сюда! – велела сестра Годрик.
У него заколотилось сердце, во рту пересохло. Встав из-за парты, он поплелся к ее столу. Как всегда, он поймал на себе ее взгляд и выдержал. В классе установилась мертвая тишина.
– Учиняя мелкую пакость, ты оставил в ящике свою сумку для учебников, – сказала монахиня, указывая на внезапно нашедшийся подарок Гаскона. – Или тебе было страшно вытащить из нее змею?
Мусса нервничал, отчего мысли сбивались, и первые слова, выпаленные им, были сказаны в защиту собственной смелости:
– Сестра, это был садовый уж. Я не боюсь садовых ужей.
Это было самое худшее, что он мог сказать. Мусса немедленно осознал свою ошибку и начал выкарабкиваться, но сестра Годрик перебила его:
– Конечно не боишься, раз принес ее в своей сумке. Значит, ты все знал.
– Нет, сестра, я не об этом. Я лишь хотел сказать, что садовые ужи не кусаются. Их можно не бояться. Я не…