– Возможно, мои дальнейшие слова помогут вам принять решение. Эта сделка, разумеется, имеет значительную ценность. Достаточную, чтобы вы и ваш сын получали ежегодное содержание. Уверяю вас, так оно и будет. Итак, предположим, вы приносите мне все требующиеся бумаги и подписываете всё, как мы договаривались. Тогда обратного хода уже не будет.
Как епископ и предвидел, в глазах Элизабет промелькнула искра. Он пристально посмотрел на жену полковника.
«Обратного хода не будет», – подумала она, мысленно повторив слова епископа. Ни единого шанса передумать. Вероятно, взамен он предложит ей что-то ощутимое.
– Простите за любопытство, ваше преосвященство, но каков размер предлагаемого вами содержания?
– Четыреста тысяч франков.
Элизабет ахнула про себя. Это было больше, чем они с Жюлем имели за десять лет.
– И вы дадите письменные гарантии?
– Конечно. Но разумеется, с туманным обоснованием причин назначенного содержания. Я выдам вам документ с печатью епархии, чтобы мои преемники не смогли пойти на попятную.
– Это пожизненное содержание?
– Пока вы или ваш муж живы, – ответил Мюрат; бренди разогрело его, заставив почувствовать себя щедрым. – А после вашей кончины ваш сын в течение его жизни будет получать половину названной суммы.
По сравнению со стоимостью земли это были крохи, однако епископ думал не о деньгах, а об обладании графской землей.
Элизабет взвешивала предложение. Никогда еще она не совершала подобных поступков, но и жизнь никогда еще не ставила ее в положение, угрожавшее всему, к чему она привыкла. И для Жюля никогда еще ставки не были так высоки. Стоило вынуть пробку в ее невидимой бутылке причин, как они хлынули оттуда, словно шампанское. Элизабет говорила себе, что идет на это ради Жюля и благополучия Поля, что Анри легко переживет потерю земель, поскольку его владения и так обширны и он вообще ничуть не будет ущемлен. Она уверяла себя, что заслуживает лучшей жизни, они втроем заслуживают лучшей жизни, и это делается в интересах ее семьи. Оставалась последняя преграда, не дававшая ей покоя. Рано или поздно Жюль узнает о подлоге и ни за что не поддержит сделанного ею. Но когда отсверкают молнии, отгремит гром, когда буря ярости, которой будет сопровождаться его открытие, утихнет, что останется? Элизабет всегда умела направить мужа в нужную ей сторону. Если на этот раз у нее не получится, он бросит ее и Поля. Зато у нее останутся деньги, и они дадут ей свободу. Ее отношения с Жюлем уже не будут прежними. Но так ли это плохо? Разве не может смерть одной мечты стать рождением другой?
Наконец она приняла решение и почувствовала, как с плеч свалился тяжкий груз, не оставлявший ее с самого момента унизительного поражения французской армии под Седаном. Элизабет подалась вперед. Впервые за долгие недели в ее глазах появилась жизнь.
– Ваше преосвященство, кажется, мне не помешает еще порция бренди.
«Леон Гамбетта – отъявленный болван», – вот уже в сотый раз подумал Анри. Он знал этого человека много лет и все эти годы считал его напыщенным и самовлюбленным. Гамбетта сочетал в себе адвоката и политика со стеклянными глазами и медоточивыми устами. Предельно экстравагантный в поведении, в осажденном Париже он занимал должность министра внутренних дел, а сейчас готовился забраться в корзину воздушного шара. При всей своей антипатии к Гамбетта Анри желал ему успеха. Наступил поистине драматичный момент для страны и города: Гамбетта отправлялся, чтобы собрать армию и освободить Париж. «Рискованная затея, – думал Анри, – но если кто с ней и справится, так это отъявленный болван Гамбетта».
Анри работал безостановочно. Шары один за другим поднимались в небо, унося с собой сердца и надежды парижан, которые приветствовали их и воздухоплавателей со всех крыш и прочих высоких мест города. Граф фон Бисмарк тоже наблюдал шары из Версаля и был взбешен. Он приказал Круппу изготовить специальную пушку для сбивания воздушных шаров, однако пушка получилась неудачной, а шары продолжали подниматься в небо каждые два дня. В корзинах находились люди, почта и почтовые голуби в специальных клетках. Затем эти голуби возвращались из провинций в Париж, принося ответные послания. То был единственный способ связи, ибо пруссаки держали город мертвой хваткой. По соображениям безопасности шары начали запускать ночью. Главное, они взлетали наперекор всему, демонстрируя триумф французского духа.
Полет каждого шара имел свою историю, по большей части благоприятную. Немецкие уланы пытались по ним стрелять, но пули не долетали. Некоторые шары уносило в море. Иные совершали внезапную посадку на верхушки деревьев. Порой упавший шар волочил корзину по земле, калеча воздухоплавателей. Шары перевозили не только пассажиров и почту. В корзинах находилось фотографическое оборудование для съемки наземных вражеских позиций или собаки, натасканные так, чтобы вернуться в Париж с посланиями, спрятанными в ошейниках. Пассажиры почти каждой корзины с наслаждением мочились на задранные вверх головы пруссаков. В одну корзину даже загрузили два ящика динамита для взрыва над прусскими позициями. Были шары с научными приборами для изучения солнечного затмения. Запущенные в Париже, шары попадали во все уголки Европы; один даже пересек Северное море и достиг Норвегии. Несколько шаров были захвачены пруссаками, однако большинство благополучно долетели до цели, принеся надежду, военные секреты осажденного города, а также письма парижан своим родным и близким.
Гамбетта был человеком крепкого телосложения. Для полета он надел тяжелый плащ и сапоги на меху. Он не без труда забирался в корзину, но умело создавал видимость, и зрители думали, будто это ему легко и просто. На Монмартре возле церкви Сен-Пьер царило праздничное настроение. Проводить министра в полет пришли толпы парижан. Полет два дня подряд откладывался из-за неблагоприятного направления ветра. Для проверки запустили два небольших шара и убедились: сегодня условия просто идеальные. Анри переговорил с воздухоплавателем Трише, давая ему последние наставления.
– Не беспокойтесь, – сказал граф, указывая на Гамбетта. – Если шар начнет терять высоту, газа в желудке министра достаточно, чтобы вы долетели до Тура.
Гамбетта покатился со смеху. Смущенный воздухоплаватель тоже засмеялся. Министр умел потешаться над собой не хуже, чем над ним потешались другие, и хотя бы этим заслуживал уважение Анри.
– Отлично сказано, граф, – сказал он, улыбаясь во весь рот. – Только не говорите, как ему поступить, если понадобится сбросить балласт.
– Такая мысль мне бы и в голову не пришла, господин министр. Но Трише – хороший воздухоплаватель и сам найдет выход. Бог вам в помощь! Возвращайтесь с армией.
– Непременно, де Врис. Так я и сделаю.
Отвязали крепежные стропы, и большой желтый шар стал подниматься. Склонный к театральным эффектам, Гамбетта помахал народу котиковой шапкой и развернул триколор.
– Vive la France! – загремел над площадью его торжествующий голос!
– Vive la république! – подхватили провожающие, и Гамбетта улетел.
Вечером того же дня после обеда усталый Анри присел с Сереной на большие подвесные качели на террасе шато. Элизабет уехала в город. Поль с Муссой устроили лягушачьи бега на лужайке. Лягушка Поля победила семь раз подряд. Муссе пришлось отдать ему все мелкие монеты и стеклянные шарики. Потом эта забава ребятам надоела, и они тоже пришли на террасу. Оба сели, прислонившись спиной к перилам и подтянув колени к груди, и начали рассказывать истории об известных им знаменитых лягушках.
Октябрьский вечер был на удивление теплым и влажным. Во второй половине дня на небе собралась огромная гряда белых облаков, предвещавших дождь с грозой. Они напоминали клочки ваты и терялись в вышине. Даже наползавшая темнота не могла их поглотить. Заходящее солнце окрасило облака в малиново-красный цвет, который перешел в нежно-розовый и наконец в лиловый. Когда стемнело, облака вдруг снова ожили яркими желтыми и красными сполохами. Поначалу никто не понимал природу этого явления, затем Анри догадался:
– Это вспышки артиллерийских залпов.
Зрелище было красивым и пугающим, словно летняя сухая гроза. Только свет и никаких звуков. Все понимали, что видят далекие жуткие сполохи смерти. Звук долетал потом, и от него дрожали стекла в конюшне. В стойлах беспокойно ржали лошади.
– А у туарегов есть осады вроде наших или только обычные сражения? – спросил у матери Мусса после особо впечатляющей вспышки.
– По большей части сражения. Но однажды произошла осада. Очень известная.
– Расскажи!
– По-моему, вам с избытком хватает нынешних осад и самой войны. В мире столько бед. Давайте я лучше расскажу вам про гору Тахат, где…
– Не-а, – поморщился Мусса. – Опять про любовь? Одну историю мы уже слышали. Нам про осаду интересно.
Поль кивнул в знак согласия.
Серена взглянула на Анри. Голова мужа сползла ей на плечо. Он сидел с закрытыми глазами. Она прикрыла его шалью, стараясь не разбудить.
– Ну что ж, – вздохнула она. – Я расскажу вам про мальчика Тахмани, который спас свой народ. Давным-давно он жил в Ахаггаре, пустынной горной местности, где я родилась. Тахмани был туарегом из кель-рела, знатного туарегского дома, к которому мы с Муссой принадлежим. Еще в детстве он показал себя удачливым охотником, умеющим ловить в силки зайцев и даже газелей. Как и всем мальчишкам, ему не терпелось поскорее вырасти. Он хотел наравне с мужчинами сопровождать и охранять большие караваны золота, соли и рабов, проходившие по его земле, и однажды в сражении прославить свой меч. Но каждый туарегский мальчик, какого бы знатного происхождения он ни был, сначала должен научиться присматривать за козами и верблюдами, принадлежащими племени. И потому Тахмани целые дни проводил в горах, где паслись козы. Часто он и ночевал на пастбище, поскольку жить со звездами над головой вместо крыши означает быть туарегом, а быть туарегом – значит быть свободным. Свободу Тахмани ценил превыше всего.