Жюль встал и с целеустремленностью, какой не испытывал очень давно, начал готовиться. Пройдя к письменному столу, он достал несколько листов бумаги и ручку. Он написал письмо брату, где рассказал про то, что случилось с собственностью Анри, припомнив все подробности, услышанные от Элизабет. Он извинился за тяготы, которые доставил им всем, и за то, что возлагает на их плечи новую ношу. Жюль попросил брата как и прежде заботиться о Поле. Закончив это письмо, он написал второе, адресованное Полю, после чего положил письма в разные конверты и запечатал.
Подойдя к шкафу, Жюль бережно снял с вешалки свою парадную форму. Она была чистой и выглаженной: ослепительно-белый мундир, малиново-красные брюки, сверкающий ремень, красный пояс, все нашивки и знаки отличия – эти яркие памятные точки его прежней жизни – на месте. Жюль стал одеваться. Движения его были предельно точны. Он уделил пристальное внимание каждой мелочи, проверяя, чтобы все было так, как надлежит.
Закончив, Жюль придирчиво оглядел себя в зеркало и остался доволен. Он достал из футляров пистолеты и прикрепил к поясу саблю. Потом закрыл окно, чтобы не выстуживать остальные помещения шато. Тихо закрыв дверь, он спустился в холл. Письма он положил на столик у входа, где их обязательно увидят, а затем снова поднялся наверх.
Он тихо шел по длинному темному коридору. Света ему не требовалось. Он прекрасно знал этот коридор. Комнаты, мимо которых он проходил, были наполнены воспоминаниями. Здесь они с Анри играли в детстве. Потом они выросли, у них самих появились дети, а родители покинули этот мир. Жюль нащупал дверную ручку, бесшумно нажал и вошел.
Мусса спал, слегка похрапывая. На соседней кровати лежал Поль. Шторы были отдернуты, и луна заливала комнату неярким светом. Жюль остановился у кровати сына. Он смотрел на Поля, на спутанные светлые волосы, разметавшиеся по подушке, на лицо, бывавшее таким выразительным и при этом остававшееся по-детски невинным. Жюль чувствовал, что теряет самообладание. Душевная боль сдавила горло. Он хотел разбудить Поля и поговорить с сыном, но знал, что не найдет нужных слов. Пусть спит. Жюль наклонился и осторожно откинул волосы со лба Поля. Хотел было поцеловать, однако не стал. Он долго стоял у кровати, борясь с собой, затем повернулся и беззвучно подошел к двери. Взялся за ручку, помедлил, словно решая, не вернуться ли к кровати сына, но потом расправил плечи, вышел, прикрыв дверь за собой.
В конюшне он оседлал старого жеребца, некогда норовистого и горделивого, но с годами утратившего пыл. «Как и я», – подумал Жюль. Все действия были привычными, и он совершал их не задумываясь. Попона, седло, подпруга – он проверял и перепроверял каждый предмет, чему учил и многих своих солдат. Закончив седлать, Жюль вывел коня наружу, легко вскочил в седло и поправил саблю. Конь со всадником медленно покидали пределы шато. Жюль знал здесь каждое дерево, каждую крышу, каждый клочок земли. Он всегда любил родовое гнездо де Врисов. Не важно, что у него не было прав владения. Шато все равно принадлежало ему.
Когда Жюль проезжал через Булонский лес, восточный край неба начал розоветь. Он ехал быстро, желая добраться до цели, пока еще темно. Он миновал военные лагеря с полусонными часовыми, молча глядевшими ему вслед. Двигаясь рысью, Жюль оставил позади Нёйи, Вилье и Сент-Уэн, а близ Сен-Дени обогнул внушительный Форт-де-л’Эст. Когда он подъехал к внешней границе французских войск, дорогу ему преградил одинокий часовой, удивленный, почему это полковник появился здесь в столь ранний час, и еще более удивленный направлением, в котором тот двигался.
– Господин полковник, туда нельзя, – нервно произнес солдат. – Эта дорога полностью закрыта для движения. Приказ коменданта.
– Прочь с дороги, рядовой! – ответил полковник, и парень, услышав по-настоящему властный голос, молча поднял шлагбаум.
Жюль проехал, не сбавляя скорости. Потом он свернул с дороги и поскакал вдоль земляных укреплений, старых артиллерийских лагерей и пустых полей. Вокруг не было ни души. Тишина показалась ему зловещей. Никто уже не отваживался бродить в этих местах.
Солнце почти взошло, когда Жюль остановился и достал бинокль. Медленно оглядев горизонт, он нашел то, что нужно: крестьянский дом, со всех сторон окруженный невысокими укреплениями. В бинокль он отчетливо видел часового в шлеме, сидевшего спиной к стене. Жюль долго наблюдал за часовым. Тот не шевелился. Спал. «Гордость пруссаков», – подумал Жюль. Он убрал бинокль, измерил угол солнца и точно рассчитал, где оно взойдет, чтобы извлечь из этого максимальную пользу. Он вынул саблю, наклонился и потрепал коня по шее. Так Жюль всегда делал перед битвой, успокаивая нервы животного и сообщая, что все будет хорошо.
– Мы с тобой – маленький полк, – сказал он. – Будем сражаться вдвоем и на совесть.
Жюль замер в седле, прямой, как стрела. Закрыв глаза, он вдохнул утренний воздух и улыбнулся. Первые лучи восходящего солнца осветили легкие облачка на горизонте, окрасив их в розовые тона. Спина ощутила приятное тепло. Солнце будет у него за спиной, сверкая врагам прямо в глаза. Он смотрел, как осветилась крыша дома. Свет опустился ниже и заиграл на шлеме часового.
Жюль яростно пришпорил коня. Старый жеребец покачнулся, но двинулся вперед. Рысью, а затем и галопом они помчались по равнине, набирая скорость.
– Оружие на изготовку! – приказал себе Жюль, произнося эти слова как молитву кавалериста перед боем; конские копыта глухо стучали по рыхлой земле. – Всем сомкнуть ряды!
Жюль странным образом отрешился от себя, словно был наблюдателем, а не участником. Он испытывал легкость птицы в полете, чувство парения.
– Свести колени, сапог к сапогу! – (Стена укрепления была уже почти рядом.) – Наметить цель!
Жюль вскинул саблю, и в этот момент конь перемахнул через стену.
Прусский часовой так и не узнал, кто нанес ему смертельный удар. Жюль с конем уже были по другую сторону стены. Поднять тревогу пруссак не успел – Жюль отсек ему голову вместе со шлемом. Шлем загремел по земле, но звук потонул в грохоте копыт. Из дома вывалились несколько солдат. Изумление на заспанных лицах было недолгим. Все они пали под ударами неистового полковника Императорской гвардии, чья сабля мелькала в воздухе. Он стрелял в них и наносил удары. С его губ не сорвалось ни звука. Глаза под шлемом горели отчаянной решимостью. Он не замечал удивления и замешательства врагов, этот пугающий дервиш, сеющий на рассвете ужас и смерть. Прежде чем кто-то успел выстрелить, Жюль убил четверых. Пуля попала ему в руку, заставив выронить саблю. Другой рукой он поднял пистолет и выстрелил, убив пятого пехотинца. Из дома грянули новые выстрелы. Прусские винтовки начали обуздывать лошадь и всадника, мечущихся вокруг дома. Одна пуля ударила Жюля в грудь, другая застряла в бедре. Сердце гулко стучало, но он продолжал стрелять. От еще одного вражеского выстрела у него онемело тело. Мир закружился, конь споткнулся и вместе с всадником рухнул на землю. Жюль скатился в пыль. Установилась странная тишина. Руки и ноги налились тяжестью. Пруссаки что-то кричали. Жюль перевернулся на спину. Он попытался шевельнуться и не смог. Тело его не слушалось. Больше ему уже не стрелять и не разить саблей. Пальцы подрагивали. Глаза были устремлены на точку в небе. В его душе наступил мир. Ему было тепло и спокойно. Над ним склонился пруссак, направив в лицо пистолет. Жюль попытался раздвинуть губы и что-то сказать, но в этот момент раздался выстрел.
Позже, роясь в карманах убитого безумца, кто-то из пруссаков нашел игрушечного солдатика. «До чего ж никудышные ремесленники эти французы, – подумал немец, разглядывая игрушку. – Неудивительно, что они проиграли войну». Игрушка, но какая жалкая! Даже в качестве трофея не годится. Пруссак отшвырнул солдатика. Тот упал в общую могилу, которую копали для тех, кого убил французский маньяк, яростно ворвавшийся сюда ранним утром.
Глава 14
Зима пришла в Париж рано, серая, слякотная и гнетущая. Уличные фонари не зажигали, строго экономя угольный газ для воздушных шаров. По вечерам парижские улицы стали настолько темными и удручающими, что парижане сетовали: теперь их город выглядел столь же неприглядно, как и Лондон. На протяжении недель вынашивались планы контрнаступления. Второй парижской армии под командованием генерала Дюкро предстояло прорвать прусское кольцо и выйти на соединение с Луарской армией Гамбетта, которая была создана в провинции и пробивалась на помощь столице. На успех операции возлагали огромные надежды. Пока отряды Дюкро готовились к походу, генерал выступил с волнующим заявлением:
– Что касается меня, то я принял решение и клянусь перед вами и всем французским народом: в Париж я вернусь либо мертвым, либо победителем! Возможно, вы увидите меня павшим на поле боя, но вы не увидите меня сдающим позиции!
Однако кампания пошла отнюдь не так, как заявлял генерал. Сказалась неподготовленность солдат и некомпетентность командиров. Ни о какой внезапности не могло быть и речи. Скопление войск, рвущихся в бой, видели не только парижане, заполнявшие парапеты, но и пруссаки. Городские ворота накрепко закрыли, а каретам скорой помощи приказали дежурить поблизости, что было еще одной подсказкой для врага. С фортов начался массированный обстрел, от которого в парижских домах дрожали стекла. Каждый пруссак на позициях вокруг города знал: готовится наступление. Запустили воздушный шар со сведениями для Гамбетта. В бумагах подробно излагалась стратегия Второй армии. Из-за неблагоприятных ветров шар провел в воздухе девять часов и приземлился в Норвегии. Гамбетта остался в неведении относительно планов, разработанных в Париже. Затем накануне выступления природа вмешалась еще раз. В Марне поднялся уровень воды, сделав невозможным наведение понтонов, необходимых для переправы войск, орудий и всего остального. Понтоны оказались слишком короткими. Дюкро не оставалось ничего иного, как ждать, когда вода схлынет. Эта вынужденная отсрочка позволила фон Мольтке переместить части Саксонской армии туда, где им надлежало быть. Французским силам, участвующим в отвлекающих маневрах к югу от этих мест, не сообщили об отсрочке, а потому они сражались и гибли понапрасну.