На фоне серого зимнего неба высилась темная громада собора. Внутри горели огоньки. Казалось, там тепло. Мусса шел туда, чтобы помолиться. Никто об этом не знал, кроме Поля, который назвал его затею пустой тратой времени. Но Мусса должен был попытаться. До Рождества оставалось два дня, а потом – каникулы, которые продлятся четыре недели. Нужно еще до каникул вернуть амулет.
Мусса вошел, и тяжелая дверь закрылась за ним с громким стуком, который эхом разнесся по всему зданию. В соборе было пусто и темно, если не считать нескольких фонарей, висящих на стенах. Внутри оказалось совсем не так тепло, как ему думалось. Пар от дыхания клубился и здесь. Шаги Муссы гулко отдавались в углах собора. Мусса подошел к свечной стойке, чиркнул спичкой и зажег одну свечу. Потом положил часть своих заработанных на крысах денег в деревянный ящик для пожертвований и произнес молитву, после чего направился к жесткой скамье возле алтаря. Там Мусса встал на колени и склонил голову. Он не знал, какую именно молитву надо читать в этом случае, а потому начал с нескольких молитв, которые помнил наизусть. Потом стал просто говорить. Он испытывал ту же неловкость, как и в разговоре с сестрой Годрик, но потом слова полились быстрее, и вскоре он вовсю болтал, будто говорил со старым другом. Произнесенные слова отделялись от его худенькой фигуры и уносились вверх, теряясь в темноте громадного нефа. Руки и ноги окоченели от холода, однако Мусса этого не замечал.
Бесхитростно, не увиливая, Мусса изливал то, что у него на сердце. Он объяснял события так, как они виделись ему, и сознавался в поступках, о которых не знал никто, даже Поль. Он откровенно рассказывал Богу о своем отношении к сестре Годрик, изо всех сил стараясь быть честным. По разумению Муссы, Бог так и так знал о монахине и понимал его чувства. Он извинился за расправу, учиненную над Пьером в отхожем месте, и признался, что неприязнь между ними сохраняется до сих пор. Мусса признался в давнем прегрешении против соседской кошки. Он стремился рассказать обо всем и при этом не взять на себя обязательств, которые не сможет выполнить. Закончив исповедь, он перекрестился и произнес:
– Аминь.
Этот вечер был полон надежд. Прежние сомнения Муссы относительно Бога исчезли. В нем крепла уверенность, что его поход в пустой собор помог и вскоре амулет снова окажется у него. Перед тем как лечь спать, он для верности еще помолился. За всю жизнь он никогда не произносил столько молитв.
Утром ноги сами несли его в школу. Наступил канун Рождества. Занятия в этот день должны были закончиться раньше. Сперва учеников всех классов собрали в большом зале на торжество, где читали стихи, молитвы и пели гимны. На торжестве присутствовал сам епископ. Мусса увидел его сидящим в углу зала. Рядом стоял кюре, а позади в кружок собрались почти все монахини, преподающие в школе. Епископ был настолько объемистым, что ему не помешала бы пара стульев. Мусса без запинки прочитал свою часть. Когда все закончилось, кюре благословил школяров, и те смогли разойтись с этой торжественной пытки по классам.
Зайдя в свой класс, Мусса взглянул на доску и обмер. Не было ни рисунка, ни амулета. Следом в класс зашла сестра Годрик и сразу же начала урок, не дав ему возможности спросить. Муссу охватил страх. Вдруг она выбросила амулет или сожгла, а может, кто-то его украл? Но потом страх сменился мыслью: наверное, его вчерашняя молитва помогла, и монахиня попросту сняла амулет, чтобы вернуть ему. Когда наступила долгожданная перемена, Мусса подлетел к учительскому столу.
– Сестра, мой амулет… – начал он, глядя на стену.
– Мишель, я сняла его. Сегодня здесь находится его преосвященство монсеньор Мюрат. Ты его уже видел. Едва ли можно было оставлять подобную мерзость на виду.
– Где он, сестра?
– Можешь не волноваться. Он в целости и сохранности.
– Я думал, вы мне его вернете. Отдайте мне амулет, сестра. Ну пожалуйста!
– Возможно, отдам, когда ты вернешься после каникул. Но никак не сегодня. Сегодня неподходящее время для разговоров на эту тему. Ступай на свое место, Мишель.
– Нет, сестра, это должно произойти сегодня. Я не могу ждать до следующего года. Пожалуйста.
– Я же тебе сказала. Если это случится, то Бог укажет время.
– Но вчера вечером я говорил с Богом, – сказал Мусса и покраснел. – Он сказал… Он сказал, что я могу получить амулет обратно.
– Господь тебе это сказал?
– Ну… не совсем так… в смысле, не словами, но что-то вроде этого.
– Мишель, я рада, что ты приложил старание. А теперь иди на место.
– Не могу, сестра. Вы должны отдать мне амулет. Пожалуйста. Я ведь молился.
Монахиня невозмутимо смотрела на него:
– Это хорошо, что ты молился. Возрождение твоей души должно начаться с молитвы. Ты сделал первый шаг на правильном пути. А сейчас, если ты не вернешься за парту, то очень пожалеешь.
Мусса видел, как из-за этой ненавистной женщины рушится его мечта; все его устремления безнадежно распадались, отчего внутри подымалась мощная волна гнева. По щекам потекли горько-соленые слезы. Он разрыдался. Как это после его молитв она не могла вернуть ему амулет? Разве она сама не разговаривает с Богом? Это неправильно. Все происходящее было неправильным.
Взгляд Муссы упал на стол. Он знал: амулет где-то здесь, в одном из ящиков. Сестра Годрик все держала у себя в столе. Мусса метнулся к ящикам, но монахиня загородила ему путь. Она схватила его за плечи, чтобы развернуть и толкнуть в сторону парты. Но Мусса в слепой ярости сам толкнул ее со всей имеющейся у него силой. В данный момент он стоял на ногах прочнее, нежели сестра Годрик. От толчка Муссы она потеряла равновесие, споткнулась о стул и упала назад. Падая, она сильно ударилась головой об угол стола и растянулась на полу возле стены. Опрокинутый стул загрохотал по каменному полу. Мусса этого почти не заметил. Путь к столу был свободен. Главное – поскорее найти амулет. Он заберет свою святыню и убежит. От школы, от дома и вообще от всего. И никто его не остановит.
И вдруг в тишине класса загремел голос:
– Стой! Как ты смеешь? Что ты наделал?
Мусса почувствовал мужскую руку, стальной хваткой сжавшую ему плечо. Ящик, где лежало его сокровище, остался вне досягаемости. Рука развернула Муссу, и он увидел перед собой суровое лицо кюре. И не только его. Мусса на мгновение скосил глаза, отчего его душа ушла в пятки. За спиной кюре колыхалось внушительное тело епископа Булонь-Бийанкура.
Сестра Годрик поднялась с пола. Ее легендарное самообладание дало трещину. Лицо монахини вспыхнуло.
– Святой отец, ваше преосвященство, мне очень неловко, что так вышло, – пробормотала сестра Годрик, оправила рясу и осторожно потрогала голову в месте удара, где уже набухал здоровенный синяк, который вдобавок еще и кровоточил. – Несовпадение мнений, которое, к сожалению, перешло все границы, – продолжила она, вытирая кровь носовым платком. – Этот мальчик забылся.
Кюре метнул сердитый взгляд на Муссу:
– Ступай в мой кабинет и жди там! Я вызову твоего отца.
– Нет! – возразил твердый бас.
Епископ шагнул вперед. Остальные, наоборот, попятились. Ученики застыли на своих местах, пригвожденные невиданным зрелищем. Такого у них в классе еще не было. Они частенько развлекались, наблюдая стычки Муссы с сестрой Годрик, но те бледнели по сравнению с его сегодняшней выходкой.
– Если не ошибаюсь, это сын графа де Вриса? – спросил епископ.
Его серые волчьи глаза безотрывно смотрели на провинившегося. Таких холоднющих глаз Мусса еще не встречал, как будто смотришь в туман. Взгляд Муссы оставался дерзким, однако внутри ему было очень не по себе.
– Да, ваше преосвященство, – ответила сестра Годрик. – Мишель.
– Мишель? – удивился епископ. – А я думал, его зовут… забыл. – Он покачал головой. – Какое-то чужестранное имя.
– В классе, ваше преосвященство, мы зовем его христианским именем, которое он получил при крещении.
– Конечно.
Епископ взял Муссу за подбородок и долго смотрел на него, словно оценивая. В волчьих глазах что-то промелькнуло. Гнев? Ненависть? Наверное, епископ рассердился на то, что он толкнул монахиню. Нет, во взгляде было еще что-то, непонятное Муссе.
– Мишель, тебя что-то тревожит? – спросил епископ. – Разве можно так обходиться с монахиней?
Мусса не знал, что и ответить. К этому моменту им овладел страх. В двух словах не скажешь, а объяснять пришлось бы слишком долго. И потому он промолчал. Через какое-то время вновь раздался голос епископа:
– Доставьте мальчика ко мне.
Испуганная тем, что епископ стал свидетелем отвратительной сцены, и не где-нибудь, а в ее классе, сестра Годрик попыталась спасти положение:
– Ваше преосвященство, я сожалею, что вам пришлось наблюдать это прискорбное происшествие. Наверное, я уделяла недостаточное внимание дисциплине. Вам незачем тревожиться на мой счет. Уверяю вас: я восстановлю полный контроль над классом.
– Уверен, так и должно быть, – невозмутимым тоном ответил епископ, продолжая глядеть на Муссу. – Доставьте мальчика ко мне, – повторил он тоном, прекращавшим все дальнейшие пререкания. – Сегодня же, во дворец.
– Как вам угодно, ваше преосвященство, – склонив голову, произнесла сестра Годрик.
– А теперь марш в мой кабинет! – велел Муссе кюре.
После занятий Поль находился в полной растерянности. Что же теперь делать? Подумать только: Мусса ее толкнул. Даже для Муссы это было нечто из ряда вон выходящее. А теперь он сидит в кабинете кюре и ждет отправки во дворец епископа. Поль не помнил, чтобы кого-нибудь из нарушителей дисциплины отправляли туда. Чем это обернется для Муссы? Если сестра Годрик использовала для наказания паддл, а кюре – розги, у властного епископа, наверное, есть целое подземелье с камерами, дыбами и драконами. Поль боялся за двоюродного брата. Может, ничего не делать, дождаться вечера и узнать от Муссы, как того наказывали? Нет, такое поведение граничит с предательством. Поль всегда был рядом с Муссой и знал, через что прошел его брат. Сестра Годрик издевалась над ним, причем постоянно, а сегодня она хватила через край. Может, и не надо было ее толкать, хотя ни одно зрелище еще не вызывало у Поля столько приятных эмоций, как это, но пусть знает оборотную сторону своих издевательств. Надо рассказать кому-нибудь из взрослых. Муссе требовалась помощь. И был только один человек, способный понять. Один человек, которому можно рассказать.