дженумов, чтобы помешать страусам проверить его сооружение на прочность. А после этого… после этого он сам не знал, как будет действовать. Он ведь никогда еще не охотился на страусов.
Когда Мусса закончил, то потянул за конец веревки, чтобы проверить свое сооружение в действии. Часть верхних кустиков сбилась в кучу и прижалась к веревке. Все сооружение накренилось на одну сторону и рухнуло. Мусса терпеливо собрал все заново, изменив положение скрепляющей веревки. Конструкция все равно оставалась хрупкой, но придумывать нечто более прочное не было времени.
Осторожно переместив свое небольшое зеленое заграждение ближе к выходу из долины, Мусса опустился на корточки и растянул его на всю длину, закрыв выход. Поскольку Мусса был с подветренной стороны, страусы не выказывали признаков испуга. Склонив головы, они усердно выдергивали из земли нежные молодые побеги. Он подполз к птицам так близко, как только осмелился, а потом вскочил и бросился к стае, бешено размахивая руками. Страусы резко подняли головы и только теперь почувствовали его присутствие. Все как один, они понеслись по вади в противоположную сторону. Мусса визжал и кричал. Как только страусы миновали проход, который Мусса хотел перекрыть, он замолчал и помчался к своему заграждению. Он яростно натягивал заслон из веток, изо всех сил стараясь опередить птиц, поскольку те, убедившись, что им не выбраться, повернулись и на полной скорости побежали в его сторону.
Сооружение из веток и кустиков не отличалось устойчивостью. Дважды оно цеплялось за камни и опрокидывалось, но Мусса уговаривал свое детище продержаться, подправлял ветки и тянул дальше, пока не пододвинул к самому проходу. Бросив веревку, он перебрался на внешнюю сторону, чтобы еще немного подтянуть свою ловушку и перекрыть выход. В этот момент он услышал топот приближавшихся птиц. Они бежали к нему, все девять, и самый тяжелый весил более ста пятидесяти килограммов, а птенец, хотя и был самым легким, весом превосходил Муссу. Сердце у охотника ушло в пятки. Страусы неслись со скоростью около шестидесяти километров в час, изящно поднимая ноги, словно бежали не по земле, а по воздуху. Впереди был крупный самец, за ним два самца поменьше, а дальше самки и годовалые птенцы. Мусса вцепился в веревку, чтобы окончательно закрыть выход. И здесь его вторично охватила паника. Зеленое ограждение оказалось короче ширины прохода и не могло полностью перекрыть путь. Будучи не в силах что-либо предпринять, Мусса повернулся лицом к приближающейся орде. Он стоял перед оставшейся щелью, раскинув руки и стараясь придать себе как можно более внушительный и устрашающий вид. Он размахивал руками, подпрыгивал, подавляя панику, а на него неумолимо неслась птичья громада, мелькая крыльями, шеями и перьями. Мусса начал орать на них, и в последнюю секунду, когда он уже был готов со всех ног улепетывать отсюда, вожак вдруг развернулся и побежал в сторону каменного тупика.
Сердце Муссы гулко колотилось, во рту пересохло. Издали донесся человеческий крик. Он не узнал кричащего по голосу, но понял: помощь близка. За вожаком побежали остальные птицы, кроме одного самца, который заметил щель и преисполнился решимости пробиться сквозь нее. Страус приближался. Из открытого клюва раздавалось шипение, адресованное Муссе. Потом птица резко остановилась, словно решая, как быть дальше. Секундное колебание прошло, и страус продолжил путь. Повинуясь импульсу, Мусса подпрыгнул, протянул руки и схватил страуса за основание шеи. Он совершенно не понимал характера своих действий. Не понимал их и страус, отчаянно хлопавший крыльями. Сильные ноги птицы опрокинули Муссу, и он наполовину ехал, наполовину волочился за страусом, слишком ошарашенный случившимся, чтобы внять голосу здравого смысла и отпустить добычу. Эта поездка была сущим наказанием: страус паниковал, а голова Муссы на каждом шагу дергалась вверх и вниз. Потом страус одной ногой наступил на его одежду, и они вместе рухнули на землю. Мусса мертвой хваткой держался за птичью шею, не желая, чтобы его трофей ускользнул.
Позади слышался громогласный хохот туарегов, которые приблизились на мехари к заграждению Муссы и теперь изумленно и недоверчиво смотрели на новый способ ловли страусов. Плененный страус рывком поднялся на ноги. Он был слишком силен, и Мусса не мог удержать его на земле, но и отпускать не хотел. Мусса успел подняться на колени, когда страус наконец вырвался на свободу. Охотник ничком распластался на земле, а очумевшая добыча бросилась прочь.
Трое туарегов быстро развернули верблюдов, встав перед заграждением. Остальные погнались за стаей. В одном из всадников Мусса узнал Тахера. Рядом был Затаб. Оба держали наготове свои дубины. Даже под тагельмустами можно легко узнать туарега по манере ездить на верблюде, по походке, особенностям одежды, рукам, поведению, способу заворачивать тагельмуст и еще по тысячам других отличительных черт. Поэтому, чтобы узнать, кто перед тобой, туарегу не нужно видеть лицо.
– Тахер, это мои птицы! – крикнул Мусса. – Моя добыча!
Ему не хотелось, чтобы другие отобрали у него победу.
Тахер подъехал ближе. Глаза озорно блестели.
– Эуалла, Мусса! Конечно, это твоя добыча. Ахл-эт-Траб[57] мне свидетель, я и не стал бы лишать тебя славы. Но страусы пока еще не пойманы. Они не выглядят пойманными, во всяком случае, для меня. Хочешь, чтобы мы помогли тебе завершить дело, или ты намерен прокатиться на каждом страусе, пока они не упадут замертво?
– Нет, он пытался до смерти напугать их своими криками, – засмеялся Затаб.
– Криками? Разве это были крики? Я думал, это была французская поэзия, – ответил Тахер, которого ахаггарские туареги считали талантливым поэтом. – Наверное, Мусса хотел усыпить их своими стихами. Прекрасная затея, только боюсь, они бы от этого умерли.
– Ты прав, Тахер, его слова лучше яда. Сильная отрава. Это ведь так здорово – быстро помереть, чтобы больше не страдать от французской поэзии.
– Мусса, прочти нам еще раз свое стихотворение, – умоляющим тоном произнес Тахер. – Пожалуйста. Я про то, где руки у тебя гнутся, как пальмы на ветру, а рот бурлит, словно кишечник при поносе.
Тахер стал подражать крикам Муссы, размахивая руками и хохоча так неистово, что чуть не свалился с верблюда.
Мусса выслушал их шутки, ничуть не обидевшись. Ему задним числом было стыдно, что вчера он сомневался в помощи соплеменников. Однако, будь с ними Махди, результат оказался бы иным. Должно быть, Махди, расставшись вчера с Муссой, примкнул к другому отряду охотников.
– Эуалла, Тахер! Спасибо вам всем за помощь. Я вам так благодарен, что больше не раскрою рта и остальные стихи приберегу до тех пор, пока мы не вернемся в лагерь.
Туареги пустились в погоню за страусами, и через три часа кожа, мясо и драгоценные перья птиц уже были готовы для перевозки в лагерь. Богатая добыча значительно повысила настроение Муссы, и вчерашняя история с верблюдом уже не казалась столь трагичной. Он искупил свою вину.
В живых остался всего один птенец, которого Мусса загнал в угол, но не решился убить. Он уже был готов ударить страусенка дубиной, но перед этим заглянул в большие, подвижные, бархатные глаза. В них было столько одиночества и невинности, что Мусса опустил дубину и после многочисленных уговоров и прочих ухищрений сумел надеть на птенца веревочный ошейник. Это дало повод для новых шуток. Соплеменники прозвали его амадан, что в переводе означало «хранитель животных». Все знали, что это самая большая слабость Муссы. Туареги любили своих собак, однако любовь Муссы к животным простиралась гораздо дальше. Он даже успел полюбить коз, которых в первые годы здешней жизни ему поручали пасти. Туареги не помнили, чтобы, кроме него, кто-то когда-то любил коз, поскольку эти своенравные создания не вызывали любви.
– Чтобы их любить, Мусса должен любить их по-всякому, – пошутил кто-то.
Смысла шутки Мусса не понял. Ему было все равно.
Когда в этот день караван покидал узкую долину, пускаясь в обратный путь, в лагерь ехали восемь усталых мужчин, шли семнадцать верблюдов, нагруженных кожей, перьями и мясом, а замыкал процессию годовалый страусенок, вышагивавший с веревочным ошейником.
Разгоряченный событиями и уставший после охоты, Мусса на обратном пути решил заглянуть на свою гельту. Это было его любимым местом на Ахаггарском плато: глубокий естественный водоем в укромном уголке среди скал. Тахер обещал не сворачивать страусенку шею. Мусса передал ему веревку, а сам на одолженном верблюде отправился к гельте. Он ехал по каменистой местности, пока та оставалась проходимой для мехари. Там он стреножил животное и остаток пути проделал пешком, спускаясь по тропинке, невидимой для того, кто не знал о ее существовании. Еще шаг, и перед ним вдруг открылась глубокая синева, сверкающая на солнце. Эта гельта оставалась полноводной зимой и летом, не исчезая даже в засуху. Водоем питался от подземного источника, посылавшего на поверхность ленивую вереницу пузырьков. Пучки травы, недосягаемой для животных, цеплялись за камни. С двух сторон гельту обступали массивные скалы. В одной над самой водой находилась пещера естественного происхождения, а другая имела уступ, круто спускающийся к воде. Остальной берег был песчаным. Мусса часто видел там отпечатки копыт. На рассвете и закате животные приходили сюда на водопой: дикие берберийские овцы и небольшие стада коз, которых пригоняли пастухи. На клочке плодородной вулканической почвы рос одинокий олеандр с огненно-розовыми цветками, очень ядовитыми и имевшими сладковатый запах. Вокруг гельты хватало тенистых уголков, где Мусса скрывался от изнурительного зноя, и каменных выступов, куда он приходил холодным зимним утром погреться на теплом солнышке. Скалы полностью защищали водоем от ветров, а здешняя тишина была такой же совершенной, как синее небо.
Мусса приходил сюда один. Суеверные соплеменники побаивались злых духов, живших в воде, однако Мусса считал, что туареги просто боялись утонуть. Они со страхом и изумлением смотрели, как он плавает, уверенные, что, нырнув, он уже не вынырнет, а если и вынырнет, то непременно с