– Никогда!
– Хорошо, – весело произнесла Даия и пожала плечами. – Тогда я отнесу все это в твой лагерь и скажу, что нашла…
– Нет!
Мусса стремительно вскочил и, позабыв про стыдливость, потянулся к своей одежде.
Даия отвела руку с одеждой за спину. Мусса остановился как вкопанный. Даия рассматривала его с ног до головы. Ее глаза были полны изумления. Мусса чувствовал ее взгляд у себя на лице, потом ниже, еще ниже, пока ее глаза не переместились туда! Оцепенев, Мусса снова ощутил покалывание. Невзирая на мысленные приказы, его маленький пенис успел отогреться и ожил. Он поспешно прикрыл это место рукой, но Даия успела заметить.
– Тебе должно быть стыдно! – резко бросил ей Мусса.
– За что? Я-то одета!
Ее глаза вспыхнули, а рот растянулся в лукавой улыбке. Затем Даия молча бросила ему одежду, повернулась и побежала вниз. Мусса натягивал штаны и слушал звук ее удаляющихся шагов. Когда он надел рубашку и стал наворачивать тагельмуст, Даии в окрестностях гельты уже не было.
Если история с одеждой лишь немного расстроила Муссу, новость, которую он узнал по пути в лагерь, сильно испортила ему настроение. Сегодняшнее купание опозорило его не только перед девчонкой. Пока он отсутствовал, в лагере состоялась джемаа.
Люфти, его раб, с тревогой ждал Муссу на дне вади, ведущего в лагерь. Люфти был болен, о чем свидетельствовали покрасневшие, слезящиеся глаза. Он носил тагельмуст, оставляя открытым широкий нос, крылья которого сейчас густо покрывали капельки пота – еще одно свидетельство лихорадки. Люфти дрожал от холода, а потому, невзирая на дневной зной, надел поверх рубашки гандуру. При виде Муссы глаза больного просияли. Спешность известия, которое он должен был сообщить, не заставила его забыть о всегдашней учтивости, и потому Люфти сначала спросил, как хозяин провел день.
– Господин, поздравляю с успешной охотой. Говорят, ты поймал много страусов с помощью одной лишь поэзии!
– Это тебе Тахер сказал?
– Да, господин, он. Об этом знают все в лагере. Никто еще не слышал, чтобы страусов ловили таким способом. А твое купание было приятным?
– Запоминающимся.
Люфти взялся за поводья верблюда:
– Господин, а где же твой верблюд? Почему ты едешь на мехари господина Тахера?
Мусса покачал головой. Ему не хотелось говорить об этом.
– Господин, тебе надо торопиться, – словно только сейчас вспомнив, сказал Люфти. – В лагере был совет. Большой. Всю знать собирали. Господин аменокаль искал тебя! Боюсь, ты уже опоздал. Когда я отправился тебя встречать, остальные уже расходились. И все равно тебе нужно поскорее вернуться в лагерь!
– Аменокаль созвал джемаа? Без уведомления?
– Времени не было.
Люфти повел верблюда, чтобы стреножить на ночь, а Мусса поспешил в шатер аменокаля. В лагере шли обычные приготовления к вечеру. Мальчишки-пастухи пригоняли с дневного выпаса коз, их сверстники тащили охапки хвороста для костров. Голые детишки помладше играли в пятнашки возле больших скал, у которых разместился лагерь. Лаяли собаки, рабы доили коз и готовили еду. Лучи закатного солнца играли на красных крышах шатров, отчего цвет выглядел еще сочнее. Шатер аменокаля по размерам превосходил остальные и стоял на возвышении, откуда просматривался весь лагерь. Его крыша была сделана из шкур гривистых баранов. Стены заменяли циновки, сплетенные из травы. Их можно было опускать и поднимать, защищаясь таким образом от песка и ветра. В одном конце находился очаг, где жарились туши двух коз. К моменту появления Муссы в очаге тлели угли, а от туш остались лишь обглоданные кости. Муссу охватило уныние. Празднество прошло без него, как и джемаа. А ведь это был первый совет, где он бы присутствовал как взрослый мужчина. Прежде его охотно допускали на советы, но позволяли только слушать и готовить чай для взрослых. Теперь, когда он считался мужчиной, Мусса при желании имел право высказаться.
А он все пропустил из-за купания в гельте!
Муссе на глаза попадались «барабанные вожди», как называли предводителей малых племен. Все они покидали лагерь. Собрание был важным и внушительным, раз сюда съехались представители всех основных семей и племен ахаггарских туарегов. Войдя в шатер, он застал там только аменокаля и Махди.
Аменокаль страдал от той же лихорадки, что поразила Люфти. Обычно здоровый и крепкий, он уже несколько дней был прикован к постели. Болезнь сопровождалась невероятной слабостью и приступами кашля. Сейчас аменокаль полулежал, прислонившись к опорному шесту.
– Вот и Мусса вернулся, – произнес аменокаль.
– Вдоволь насладился послеполуденным отдыхом? – спросил Махди, радуясь возможности унизить Муссу перед аменокалем. – Но ничего особо важного, достойного твоего внимания, тут не было. Просто обсуждали войну.
– Правитель, что случилось? – спросил Мусса, пропустив мимо ушей язвительные слова двоюродного брата.
– Кель-аджер вновь взялись за старое, а они известны своим вероломством, – сказал аменокаль. – Мы узнали, что они собираются близ Адмера для нападения на нас. Все наши племена меня поддержали. Мы опередим кель-аджер и сами нападем на них. Вся знать отправляется на войну. Все вассалы из кель-улли, способные сражаться, получат оружие.
Туареги кель-аджер жили к востоку от Ахаггара, вблизи плато Тассили, где пролегал один из главных караванных путей между Триполитанией и южными землями. Война началась из-за защиты прав небольшого туарегского племени и длилась уже три года, характеризуясь отдельными стычками и ожесточенными боями.
– Турки помогут им своими войсками? – спросил Мусса.
В прошлом году турецкий бей Мурзука снабдил кель-аджер оружием и арабскими войсками, получив за это позволение разместить гарнизон в оазисе Гат. Турки, стремящиеся расширить свое влияние в Сахаре, нарушили баланс, из-за чего ахаггарские туареги едва не проиграли в крупном сражении.
– Думаю, они не хотят участвовать в этой войне, – ответил аменокаль. – Я посылал своего человека к бею. Тот сказал, что больше не желает тратиться на межплеменные войны. Думаю, он стремится ослабить кель-аджер, как до этого ослабил нас. Таким образом он рассчитывает сделать всех туарегов достаточно слабыми и неспособными посягать на его влияние. Но его замыслы меня не трогают. Пока что его позиция служит нашей цели.
– Значит, турки бросили кель-аджер, предоставив нам расправляться с ними, – сказал Махди.
– Или придумали вероломную стратегию, – возразил Мусса. – Я не доверяю туркам. А сражаясь с кель-аджер в Адмере, нам нужно все равно подтянуть резервные силы к Гату. На случай, если бей забудет свое обещание не вмешиваться.
Аменокаль улыбнулся и подумал: «Этот парень многому научился».
– Жаль, что ты пропустил джемаа. Твой совет подкрепил бы нашу решимость. Кстати, именно такой приказ я и отдал.
– Правитель, если бы я знал о созыве джемаа, то ни за что не пропустил бы встречу.
– Если бы ты не прохлаждался на своей гельте и не плескался там с рыбами, как чужестранец, то знал бы, – заметил Махди.
Мусса густо покраснел, радуясь, что под тагельмустом этого не видно, но снова не отреагировал на обидные слова сына аменокаля.
– Правитель, ты еще не рассказал Муссе о его обязанностях здесь, – напомнил отцу Махди.
Мусса внутренне сжался. В словах двоюродного брата звучала неприкрытая издевка.
– Тобол ихаггаренов отправится вместе с Ахитагелем. Он уже выехал с отрядом знати и будет командовать от моего имени.
Тоболом назывался боевой барабан – символ власти аменокаля. Ахитагель, двоюродный брат Серены и Эль-Хадж Ахмеда, считался преемником аменокаля. В случае болезни, когда сам аменокаль был не в силах вести войска, командование вполне логичным образом переходило к преемнику.
Мусса возликовал:
– Правитель, я немедленно выеду и присоединюсь к Ахитагелю!
Аменокаль покачал головой:
– Ты, Мусса, останешься здесь вместе с десятью кель-улли.
Туареги племени кель-улли – «люди коз» – были вассалами кель-рела. Сражались они весьма редко. Оружие выдавалось им по особому разрешению и всегда под командованием кого-нибудь из знати.
Участь остаться в лагере ужаснула Муссу.
– Но, правитель, мой долг… – начал он.
– Твой долг – делать то, что я скажу, – коротко ответил аменокаль и тут же скрючился в очередном приступе кашля; прошло какое-то время, прежде чем он сумел продолжить: – Кель-аджер – не единственные хищники в пустыне. Я не могу оставить защиту наших лагерей женщинам, детям и одному больному мужчине, – сказал он, имея в виду себя. – Ты останешься здесь и будешь прикрывать наши спины. После прибытия кель-улли ты, естественно, будешь ими командовать. Это и есть твой долг, Мусса, и он очень важен.
– Да, повелитель, – ответил горестно разочарованный Мусса.
Конечно, кто-то должен остаться. Но унизительно, когда этим человеком оказываешься ты. Становиться командиром над козами, детьми, вассальными лагерями и рабами – долг, несопоставимый с воинским. Это называется быть на вторых ролях. Может, абба так с ним поступил, поскольку не верил в его готовность? Три года Мусса наблюдал, как другие мужчины отправлялись на войну, получали раны в сражениях и возвращались героями. Было много и тех, кто не вернулся, но это не означало, что о них забывали. О живых и погибших воинах слагали стихи и песни. В лагере праздновали победу туарегского оружия, и к прежним легендам добавлялись новые.
Однако Муссу лишили этой привилегии, и его легенда так и останется мертворожденной. Он уже испытал на себе жгучие насмешки Махди.
– Итак, благородному икуфару вменили в обязанность надзирать за малыми детьми и верблюжьим дерьмом, – презрительно бросил ему двоюродный брат, когда они выходили от аменокаля.
Мусса и на этот раз попытался оставить колкость без внимания. Поздно вечером, после того как туарегская знать отправилась на войну, он проверил состояние лагеря, а затем покинул его, чтобы поразмышлять при лунном свете.