– Ты это делаешь в пику мне! – презрительно фыркнула Элизабет.
Они с сыном сидели в кабинете перед пылающим камином.
– Не говори чепухи, мама. Я это делаю, потому что хочу. К тебе это не имеет никакого отношения.
– Это меня и тревожит. Нынче все твои поступки не имеют ко мне никакого отношения. Не понимаю, зачем лезть в какую-то дыру, кишащую дикарями? У нас есть деньги и связи. Ты можешь получить назначение здесь, в Париже. Я бы могла устроить…
– Мама, я не хочу, чтобы ты что-то устраивала. Мне не надо связей. Я хочу всего добиваться сам.
– До чего же ты упрямый, Поль! Скажу тебе честно, мне бы хотелось, чтобы ты вел себя с бо́льшим достоинством, как подобает графу.
– Мама, не начинай! Я не граф.
– Так будешь, когда суд официально объявит твоего дядю умершим.
– А тебе хочется, чтобы его объявили умершим?
– Какие жуткие вещи ты говоришь! Разумеется, нет. Но мои желания тут ни при чем. Он умер. Я лишь хочу, чтобы суд признал это и официально зафиксировал. И тогда ты станешь новым графом де Врисом.
Мать и сын не впервые вели этот напрасный спор.
– Если дядя Анри мертв, тогда графом является Мусса, а не я. В любом случае это уже не имеет значения. Если ты забыла, позволь тебе напомнить: Франция теперь республика. Дни графов и королей миновали. У нас больше нет аристократии.
– Остались титулы и традиция.
– Они ничего не значат. Так, для виду.
– Но это поместье не для виду! Оно вполне осязаемо! – Элизабет шумно вздохнула. – Боже мой, Поль! Я тысячу раз твердила тебе: они попытались спастись бегством и все погибли! Все, включая Муссу! Никто из них не выжил. Будь они живы, они бы давно дали знать о себе. Если не явно, то тайно. Ты это знаешь! Десять лет прошло, а от них – ни одного письма! Ни строчки! Чем еще может быть вызвано такое молчание, как не смертью? Почему ты упорно не желаешь принять очевидное?
– Потому что, мама, я не тороплюсь их хоронить. И того, что принадлежит им, мне не надо. Я всего-навсего хочу служить в армии. Хочу отправиться в Африку.
– Африка! Армия! – Казалось, с языка Элизабет срывались не слова, а отвратительные змеи. – Ну чем тебя прельщает армия? Что в ней достойно уважения? Или тебе мало того, как армия обошлась с твоим отцом? Мало, что она наглоталась унижения от… пруссаков? Армейская служба – неподходящая карьера для человека с твоими способностями! И потом, тебе вообще не нужна карьера! В Париже есть все, чего только можно пожелать! Мадам Дево постоянно просит, чтобы я уговорила тебя свозить ее дочь Монику на какой-нибудь бал!
– Мама, эта Моника – круглая дура. Я бы не пошел с ней даже на петушиные бои.
– Поль! Что у тебя за лексикон?
– Я говорю, как есть. Я устал от твоих попыток найти мне жену. И от попыток управлять моей жизнью я тоже устал. Если желаешь, сама вези Монику на бал! Я отправляюсь в Африку!
Поль вышел, хлопнув дверью. Элизабет осталась сидеть. У нее колотилось сердце и дрожали руки. Боже мой! Подумать только, как он обращается с родной матерью! Снаружи доносился громкий цокот копыт лошади Поля. Элизабет налила себе бренди и подошла к письменному столу, за которым Анри провел столько счастливых вечеров, сидя у такого же пылающего огня. Она опустилась на стул и вперилась глазами в ящик стола.
Этот ящик вызывал у нее ненависть и одновременно притягивал к себе.
На шее Элизабет на тонкой золотой цепочке висел ключ. Вставив его в замок, она открыла ящик. Внутри лежали две пачки писем. Она развязала одну и рассеянно стала перебирать конверты. Даты на почтовых штемпелях относились к разным годам прошедшего десятилетия. Рука, выводившая адрес на конвертах, год от года становилась все более взрослой и уверенной. Все письма были адресованы Полю, и все они приходили из отвратительного места в пустыне, именуемого Ахаггаром. Элизабет знала об Ахаггаре. Первые несколько лет она внимательно читала каждое письмо и знала, что́ стало с графом, его женой и сыном. Убедившись, что Серена и Мусса не вернутся во Францию, она перестала читать письма и просто добавляла их к пачке. Два года назад письма перестали приходить.
Во второй пачке были собраны письма от Поля к Муссе, написанные ее сыном за те же годы. Их Элизабет читала все; некоторые по несколько раз. Только оттуда она могла узнавать о замыслах и поступках сына. Они составляли дневник его жизни, рассказывали о том, чем Поль никогда бы не поделился с ней. И хотя написанное порой больно задевало ее чувства, Элизабет продолжала читать письма, находя их полезным подспорьем, когда ей требовалось подтолкнуть сына в ту или иную сторону.
На самом дне лежало короткое жалкое письмецо, которое Жюль написал сыну накануне своей гибели. Элизабет не понимала, почему до сих пор не уничтожила содержимое ящика. Ей бы следовало сжечь их все, как она сожгла письмо Жюля к Анри. Оставлять то письмо было слишком опасно, ибо оно выдавало ее с головой.
Элизабет задвинула ящик и снова заперла его. Ее волновало, что в пустыне Поль вполне может встретиться со своим двоюродным братом. Кто бы мог подумать, что он свяжется с этим безумцем Флаттерсом и отправится не куда-нибудь, а в то самое место, где, как она считала, прошлое исчезло навсегда! Ну до чего ж это несправедливо! Элизабет всерьез боялась, что непредсказуемый поворот событий разрушит ее планы, которые она так тщательно выстраивала. С тех пор как граф и та убийца – Элизабет с наслаждением произносила это слово – исчезли в темноте декабрьской ночи, она стала графиней во всем, кроме титула. Она могла распоряжаться деньгами, имуществом и вообще всем, и никто не смел оспорить ее право. Отныне шато принадлежало ей. Она устраивала роскошные приемы. Мебель Анри она сожгла и расставила в комнатах свою. Но она по-прежнему жаждала официально именоваться графиней, что до сих пор ей не удавалось. Муж так и не сумел получить графский титул, зато теперь его получит сын. Она выждала требуемые девять лет и начала процесс по официальному признанию исчезнувшего графа умершим. Других наследников, способных ей помешать, не было. Если Серена когда-нибудь и вернется, эту язычницу тут же схватят и упрячут в тюрьму.
Оставалась лишь одна опасность: проклятый полукровка Мусса. Элизабет с радостью читала, как он резвится наподобие шейха пустыни. Ее сердце ликовало, когда он писал о своей любви к пустыне и о том, что хочет остаться там навсегда. Наконец, почувствовав себя в безопасности, Элизабет обратилась в суд. И до завершения процедуры оставалось совсем немного.
Элизабет продолжала сидеть в кабинете, не замечая наступающих сумерек. Один из полудюжины слуг заглянул туда и робко спросил:
– Желает ли графиня распорядиться насчет обеда?
Она жестом прогнала слугу, продолжая пить бренди и смотреть на огонь.
Глава 21
И как в одном сердце могут уживаться ликование и страдание? Для Даии это было потрясением. Ее терзания продолжались день за днем; настроение то взмывало вверх, то стремительно неслось вниз. Она не знала, что ей делать. Даия жила в ариване, управляемом Мано Биской, одним из второстепенных ихаггаренских вождей. Там она выросла, превратившись из тощей девчонки-козопаски в красивую женщину. Несколько лет ее осаждали многочисленные ухажеры, но она отвергала их ухаживания, не испытывая к ним никакого интереса. Интерес у нее вызывал только один мужчина, но тот не проявлял взаимности. К тому же она не торопилась замуж. А потом в их ариван зачастил Махди, появляясь там чаще, чем требовали дела. Он всегда находил время, чтобы заглянуть к ней. Другие девушки ей завидовали. Махди принадлежал к знати, был сыном Эль-Хаджа Ахмеда, великого аменокаля, убитого в войне с кель-аджер. Махди вобрал в себя все самые сильные качества, присущие ихаггаренам. Такой человек непременно оставит свой яркий след в истории Ахаггара. Но Махди даже не глядел в их сторону. Он обращал внимание только на Даию.
Если Махди и мог стать замечательным мужем, характер у него был не из легких. Даия знала, что он склонен к жестокости, вспыльчив, а его язык разил острее любого меча. Невзирая на молодость, он прославился воинскими подвигами. Его семья никогда не голодала и не бедствовала. Но вспышки гнева доставляли немало бед даже родным. Отец прилюдно стыдил его за эти вспышки. Среди ихаггаренов он был одним из немногих приверженцев ислама. Когда Махди говорил о вере, у него вспыхивали глаза. Он был подобен змее, свернувшейся тугими кольцами, и так же скор на бросок.
Однако рядом с Даией Махди становился другим человеком. Он дарил ей украшения и ткани. В ее присутствии вся его свирепость пропадала, он казался кротким как ягненок, хотя держался скованно и нервничал, ошеломленный ее близостью.
Как-то прекрасным зимним лунным вечером в лагере устроили ахал, романтическое торжество, где женщины пели под печальные звуки однострунного имзада, а мужчины читали стихи, сопровождаемые негромкими ударами вечерних барабанов. Голос Махди звучал мягко и ласково, и слова, произносимые им, были удивительно нежными и неожиданными в устах человека, от которого веяло жаром, словно он родился в огне кузницы. Перед благодарной толпой он прочитал стихотворение, которое написал для нее.
Сердце мое – орел,
Чьи крылья касаются горной вершины,
Зовущейся Даией,
Но не владеют ею.
Я прилетаю туда отдохнуть и узреть красоту,
Что не видна с высоты.
Мягкие линии, изгибы из шелка
Радуют мне сердце.
Даия – чудо-вершина —
Ныне становится песней.
Мой разум полон ее нежных и сладостных ритмов.
Кто же она, эта женщина, приручившая орла
И взявшая в плен мое сердце?
Даия знала, как трудно Махди произносить слова, которых в обыденной жизни от него не услышишь и которые от этого становились еще сладостнее и значимее. Она знала, что у них могут родиться замечательные дочери и сыновья, достойные дети пустыни. Махди во многих отношениях был бы идеальным мужем. И все же Даию пусть и немного, но тревожила темная и жестокая сторона его жизни. Своими тревогами она поделилась с Анной, старой рабыней, по сути заменившей ей мать. Та отчитала ее за сомнения.